Михаил Эпштейн

        В очередях приходится стоять так часто и долго, что поневоле складывается в сознании некая мифологема: дракон, кусающий свой хвост. Очередь и впрямь хвостоподобна - как бы звериный реликт, вдруг проросший в человеческом общежитии...

        Почему хвосты постепенно упразднились в процессе "происхождения человека от обезьяны"? Человек бесконечно расширил и одухотворил перед собой переднее пространство - поэтому заднее чувствилище утратило природную необходимость. Все общение с миром стало производиться через лицо, через распахнутые глаза, открытое рукопожатие. Вообще передом своим человек, как и все живое, мягок, уязвим, а спиною тверд, хрящеват, словно закован в панцирь. Следствие культуры  - это и есть переход человека в переднее пространство: уязвимое стал открывать, сокровенное вынес наружу, нежное подставил чужому взгляду. Вся культура происходит от личности, от лица.

        И вот - очередь, "хвост", где люди стоят в затылок, упираясь взглядами в спины. Очередь противокультурна и противоличностна уже потому, что люди здесь обращены друг к другу задами; так что у человека новой породы, всю жизнь стоящего в очередях, должен понемногу вылезать хвост как продукт естественной необходимости. Очень может быть, что в ходе долгой исторической эволюции, основанной на очереди как на общественном учреждении, у гомо сапиенс вновь начнут расти хвосты - уже в порядке не биологического, а социального приспособления: чтобы ощупывать ближнего, который сзади, и  подергивать  того, кто впереди - ведь не в глухую же спину ему стучать в жажде общения, а дружелюбно пощекотать бы хвостик.

        Вникнем же в очередь поглубже, она стоит того, чтобы хоть раз запропасть в нее мыслью, - ведь столько выстояно в ней часов, недель, лет!

        Очередь - чистое ожидание, время в ней тянется  томительно, ничем не заполненное, отверстое в своей пустоте. И все же что-то совершается - само собой, без твоего участия и воли, так что с каждой минутой ты становишься ближе к цели, не шевельнув и пальцем. Человек в очереди вроде бы и бездеятелен, как Обломов, но вместе с тем и деловит, как Штольц, поскольку все время куда-то движется, сохраняя при этом инертную массу покоя. Время вытягивается в никуда из общего запаса жизни, и все же это нужная трата, хотя и, очевидно, бесполезная. Если бы очередей не было, их стоило бы изобрести, потому что в них человек избавляется от бремени свободы, обретая наглядный, линейно очерченный смысл существования. То, что могло бы стать простым, грубо физиологическим актом поедания мяса или сыра, приобретает социально отдаленную, но достижимую перспективу, причем с каждым мигом и часом она становится все доступнее. Расстояние неминуемо сокращается, увеличивая радостный зуд ожидания. Время течет по законам прогресса, неуклонно приближая к долгожданной цели. Очередь - школа терпения и фабрика оптимизма, поскольку для стоящих в ней она обязательно сокращается: терпение получает награду за наградой.

        Таким образом, вместо грубо-животного потребления пищи происходит воспитание человеческих чувств на отдаленных подступах к ней, социализация инстинкта, планомерное распределение сил и возможностей, осознание себя членом коллектива. Где еще так легко и естественно, без инструкторов и капиталовложений, осуществляется программа гуманизации и социализации природных потребностей, включая даже чувство голода? И где еще так полно удовлетворяется психологическая потребность, свойственная многим и многим: заняться таким делом, чтобы ничего не делать, но при этом быть предельно занятым? Стоя в очереди, легко обрести мир с миром и с самим собой.

        Хотя очередь мешает человеку, преграждает путь к цели, он все-таки очень дорожит своим местом в ней. Хочется встать поближе, разрушить строй и толпой обрушиться на добычу - но что-то удерживает. Каждый испытывает два чувства: превосходства над задними и зависти к передним. Первое чувство постепенно побеждает: сохранить свое место от напирающих сзади лучше, чем захватить у стоящих впереди. Почему? Да ведь очередь движется, передняя часть, а следовательно, и зависть - тают, а хвостовая часть, значит, и превосходство - растут, свое место становится все дороже. Цена того участка земли или пола, который мы занимаем в очереди, непрерывно возрастает - эта "движимость" в соотносительных темпах прироста цен даже дороже недвижимости. Тут интерес будущего все время прибывает, так что общество, живущее будущим в большей степени, чем настоящим, моделируется очередью.

        Важно и то, что в очереди каждый занимает не только физическое, но и как бы служебное место, пребывает в должности инспектора или контролера, чем решается проблема временной безработицы в свободное от работы время. Дело в том, что каждый не только занимает свое место, но еще и охраняет его, несет дозор на границе половецкой степи, откуда вот-вот могут выскочить дерзкие захватчики или выползти вкрадчивые лазутчики-пластуны. От бдительности  к а ж д о г о зависит порядок во всей очереди, ибо цепь, порванная в одном звене, - уже не может соединять людей и вести к одной цели. Стояние в очереди - еще и надзор над очередью, деятельность учета и контроля, которая, как известно, обеспечивает диктатуру большинства над меньшинством.

        Тем самым в очереди реализуется нравственный принцип: "один за всех и все за одного", приобретая пространственную наглядность и доказательность: "один за всеми и все за одним", поскольку каждый, не пропуская никого перед собой вне очереди, не пропускает никого и перед всей остальной очередью. Личный интерес стоит на страже общественного.

        Реализуется и другой теоретический принцип "равенство без уравнительства", ибо каждый может свободно встать в очередь, но приобретает при этом порядковый номер, отличающий его от других. Очередь - это воплощенная мечта социального математика, утописта-пифагорейца об оживотворенном натуральном ряде чисел, где каждый отличается от другого только порядковым номером. Тут воистину "всякая вещь может быть передана числом" (Пифагор), и все ее своеобразие - только в количественном ранге, так что именно нумерическая модель порождает порядок социальной вселенной. [1]  Если толпа - это хаос, то очередь - космос, устроенный по законам числовой гармонии.

        Но, в отличие от античного космоса, новейший вброшен в историю, и число обретает свойство самодвижения. Очередник постоянно меняет свой номер, очередь - это натуральный ряд в движении, от сотен к десяткам и единицам, а затем снова в том же  порядке. Вышедшему из очереди - точнее, дошедшему до конца, отоварившему свой первый номер - что остается? Пойти домой, поесть,  отдохнуть и, опустошив выстоянный запас, снова встать в ту же очередь, которая и не кончалась, лишь условно прервалась на ночь.

        Вот почему очередь, как мудрая змея-искусительница, постоянно кусает свой хвост: пока задний успевает дойти, точнее, достоять до прилавка, передний успевает прожить вольную часть жизни и снова встать в очередь. Лишь по видимости очередь представляет собой линию, в действительности это круг, конец которого смыкается с началом. Тот, кто вышел спереди, обходит очередь и, после нескольких  суетливых перемещений из стороны в сторону,  вновь  становится сзади.

        Бесконечна диалектика бытия в его круговращении, в сцеплении причин и следствий. Бесконечна и наша очередь - фараонова пирамида, где камни все время вынимаются снизу, чтобы достроить верх; где человечество вновь и вновь пытается своей численной конечностью воспроизвести бесконечность натурального ряда.  Каждый уже многократно побывал во всех  очередях - невинная подтасовка социальных мечтателей, вынужденных достигать бесконечных целей конечными человеческими средствами и потому пускающих их на многократный износ.

        Пожалуй, очередь и впрямь останется от наших времен, как пирамиды от египетских, - достойный памятник цивилизации натурального ряда, единицами мостящей себе путь к славе и вечности. Очередь - та же пирамида, только "очеловеченная", сложенная не из камней, а из граждан и потому текущая во времени, а не застывшая в пространстве. Прогресс налицо: то было время доисторическое, у нас - историческое, потому и пирамиды слагаются не в песчаной пустыне, а в песках времени: из бесчисленных песчинок-минут, из глыбистых дней и неподъемных лет, которые каждый из нас выворотил из своей жизни и, сгибаясь под тяжестью ноши, по ступеням всех выстоянных очередей возносит на очередную вершину этой окаменевшей громады времен. Каждый раб на строительстве живой пирамиды возносит свой час - и спускается обратно, чтобы взвалить на себя и вознести следующий.

        Очередь порою видится как цепочка людей, непрерывно передающих друг другу из рук в руки что-то невидимое: это камни времени, водружаемые на том общем месте, куда сходятся все очереди и которое можно, памятуя египетский прообраз, назвать пустыней времени, или абсолютным нулем. Грандиозность очереди, как и грандиозность пирамиды, сводима к нулю основания. Пирамиде нужна именно пустыня, ибо любой другой, положительный рельеф местности унижает и сглаживает ее. Только абсолютный нуль - голая пустыня времени у подножия очередей -  утоляет устремление в нумерационную грандиозность, в последовательный охват всех и многократное использование каждого.

        Узнаю тебя, последняя розановская любовь, вечный Египет, "стройный, мудрый, сложный"... [2] И как бы вновь полюбил этот вероломно-верноподданный писатель свою отчизну, доживи он до пирамид, слагающихся из разбросанных в его "апокалипсическое" время камней. Ведь из бурлящих, митингующих толп, заливающих улицы в период двух революций, отложился, словно созревший кристалл,  новый, строгий геометрический стиль -  по линейке проведенных очередей.

        И самая высокая, монументальная из этих человеческих пирамид - с основанием в главной усыпальнице, куда ведет  главная очередь страны. Мавзолей -  сращение двух монументальных структур: египетской гробницы в основании и советской очереди  в надстройке.

        Так и вижу  третий том "Опавших листьев" Розанова - а там, вместо привычных беглых помет "за нумизматикой", "разбирая сигары", "в ватерклозете", стояло бы всюду одно - "в очереди". И потом - сплошные белые листы, рукописное воплощение жизни, ушедшей в чистую очередность, чтобы перелистывать пустые страницы времени, не читая, а в конце та же приписка: "в очереди". А под ней дата, по-новому грандиозная: очередное тысячелетие очередной эры.

                                                                                                1982

1. По словам Аристотеля, пифагорейцы "видели в числах свойства и отношения, присущие гармоническим сочетаниям. Так как, следовательно, все остальное явным образом уподоблялось числам по всему своему существу, а числа занимали первое место во всей природе, элементы чисел они предположили элементами всех вещей и всю Вселенную /признали/ гармонией и числом". Аристотель. Метафизика, i 5.  Цит. по Антология мировой философии, в 4 тт., т. 1. ч.1. М., "Мысль", 1969, с. 283.

2. В. В. Розанов. Библейская поэзия. В его кн. Уединенное. М., Политиздат, 1990, с. 456.