Михаил Эпштейн
Подумать только, еще недавно я бы написал "пирамида цивилизации", а
теперь - "небоскреб". Крутизна истории - в ее наезде на язык, смене метафор.
Что же это за "четвертая мировая"? Во времeна холодной войны мы не
решались вписывать ее как "третью" в порядок мировых, - казалось,
это "не та" война, не типическая, слишком мирная. Но и теперешняя
война вроде бы "не та", видимый ее среднеазиатский участок пока далек и
локализован. Очевидно, нам придется привыкать, что мировые войны
друг на друга непохожи, могут разворачиваться на невидимых рубежах, в компьютерных
сетях, на квантовых уровнях - и тем не менее быть мировыми по масштабам
и историческим последствиям. Так что нынешний нетипический случай войны
с незримыми сетями и "спящими ячейками" террора позволяет нам задним числом
и минувшую советско-американскую войну занести в разряд мировых.
Первые две были классические, огненные, грохочущие. Третья была холодной - почти без применения оружия. Эту, четвертую, можно назвать темной. Множество ее фронтов остаются незримыми. Местом атаки и гибели может быть любая точка в самой защищенной стране. Такова метрика террористического пространства: оно вывернуто наизнанку, в нем нет спасительной глубины. Уязвима каждая точка. Не самолет, так микроб. Не микроб, так радиoактивная частица. Край жизни за каждым углом. В пяти минутах ходьбы от моего университета в Атланте находится всеамериканский Центр по контролю и предупреждению заболеваний, куда со всей страны присылаются споры сибирской язвы. Если меня спросят, бывал ли я на линии фронта, не знаю, что и ответить. Возможно, что бывал.
Нижеследующие заметки писались по горячим следам событий, в сентябре - октябре 2001, и относятся к жанру "очень субъективных", а местами "откровенно пристрастных". Надеюсь, что снисходительный читатель найдет в них отражение если не истины, то боли.
* * *
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Не взрыв но всхлип.Томас Элиот. "Полые люди".
Есть ирония судьбы в том, что мишенью глобального терроризма стали
два здания, зеркальность которых с начала 1970-х годов служила символом
и образцом архитектурного постмодерна. Две башни - как два
взаимоотражения без подлинника.
В свое время выдающийся архитектор и теоретик постмодерна Чарлз Дженкс писал, что эпоха модерна закончилась 15 июля 1972 г., в 15 ч. 32 мин.. Tогда спроектированный в стиле модерна жилой район Pruitt-Igoe в Сент Луисе, когда-то названный "совершенной машиной для жизни" и награжденный премией Национального Института Архитектуры, был взорван динамитом. Построенные в 1951 г. четырнадцатиэтажные блочные здания, полные солнца, простора и зелени, стерильные и рациональные, как больница, оказались неподходящим местом обитания для людей с низким доходом. Район стал рассадником преступности, и двадцать лет спустя было решено снести его, чтобы расчистить место для новых построек. [1]
С такой же хронологической точностью можно констатировать, что в 10 ч. 28 мин. 11 сентября 2001, с крушением двух башен Всемирного торгового центра, воплотивших в себе мощь и блеск глобального капитала, закончилась эпоха постмодернизма. Но закончилась, в отличие от модернистского жилого комплекса, не строительным актом, а актом террористическим, который вместе с двумя зданиями-близнецами унес жизни тысяч людей. Реальность, подлинность, единственность - категории, которыми было принято пренебрегать в поэтике постмодернизма, основанной на повторе и игре цитат, на взаимоотражении подобий, - жестоко за себя отомстила.
Война в Персидском заливе породила мифологию симулякра - война как инсценировка, распланированное упражнение для телевизионщиков. На эту тему была целая книга Ж. Бодрийяра, выросшая из серии его статей 1991 г. для газеты "Либерасьон", - "Войны в Заливе не было". По Бодрийяру, было только супершоу, грандиозное событие из мира пиар и масс медиа, которое для поддержки патриотизма оплачивалось из военного бюджета. Солдаты мало чем отличались от актеров массовки. Безопасность была обеспечена. Управление военными действиями с командного пункта по сути не отличалось от компьютерной игры - задавай цели, нажимай на клавиши. Война 1999 г. в Югославии - если можно так назвать ежедневное выполнение летных миссий бомбардировщиками НАТО - казалось, подтверждала этот игровой взгляд (со стороны Запада) на новейшую историю. Реальность - дереализуется, растворяется в фантазии.
11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке произошло обратное - самая невероятная фантазия реализовалaсь.
Пять лет назад по Америке широко прошел и потряс страну фантастический фильм "День независимости" ("Independence Day", 1996) - про нападение инопланетян на Америку. Над Нью-Йорком нависает космическая платформа, день превращается в ночь, начинают рушиться здания, люди бегут от падающих обломков, неузнаваемо меняется силуэт мировой столицы. Сегодняшние фантазмы - самолеты, прошивающие насквозь небоскребы над Нью-Йорком, люди, погребенные под развалинами финансовых дворцов свободного мира, - как будто перенесены в реальность из этого фильма.
Террор - не регулярная война, которая ложится в рамки игрового сценария; террор растет из мусора повседневности, он происходит здесь и сейчас, и неизвестно, когда и откуда он тебя коснется. Террор - это когда реальность становится сплошь значимой, подозрительной и неотвратимой. За один день повернулся вектор исторического времени. Все двинулось назад, в плоть и кровь, в страх и трепет, в ту самую реальность, которую было так модно оплевывать, как мертвого льва.
Как-то сразу, в несколько часов, закончилась "прекрасная эпоха" отражений и симуляций, ровесница башен-близнецов, продолжавшаяся 30 лет. И завершилась не жалким "всхлипом", как у полых людей Томаса Элиота, - а именно взрывом, настоящим, разрывающим тело и душу. Одним рывком жизнь повернулась в сторону новой жесткости, которой вдруг обернулась мягкость, расплывчатость, "ризомность" конца 20 века. Образ "ризомы", мягко стелющейся грибницы, где нет корней и стволов, низа и верха, где все со всем взаимосвязано, переплетено в мягкий клубок, - этот постмодерный концепт Делеза-Гваттари из книги "Тысяча плоскостей" стал знамением новейшей всетерпимости, безграничного плюрализма.
Однако не случайно Делез и Гваттари, при всем своем расположении к ризоме, сравнивают ее с кишением крыс, ос и прочих мелких грызущих или жалящих тварей. [2] Всё сблизилось, смешалось, перепуталось - и вдруг из этого всесмешения выросла новая, беспрецедентная жестокость. Добро, не противопоставленное злу, оказалось с ним в одной связке. Теперь мы знаем, что глобализация - это еще и экспансия страха, предельная уязвимость, когда всемирными транспортными сетями и коммуникациями опасность приближается к порогу каждого дома. В цивилизацию стали всех впускать без разбора, без досмотра багажа, без проверки документов, - и она оказалась захвачена варварами. Которые ведут цивилизацию на роковую сшибку с самой собой, разбивают самолет о башню и сбивают башню самолетом. Их собственная гибель оказывается лишь спусковым крючком самоубийства цивилизации, утратившей границу между свободой и всеприятием, разнообразием и уравнительством.
12 сентября 2001
-------------------------------------------------------------------
Примечания
[1] Charles Jencks. The Language of Post-Modern Architecture. London: Academy Editions, 1991, p. 23.
[2] "Ризоматичны даже некоторые животные, в форме стай. Крысы - ризомы. Также и норы..." Особенно "когда крысы кишат друг на друге". Gilles Deleuze, Felix Guattari. A Thousand Plateaus. Capitalism and Schizophrenia. Trans. by Brian Massumi. Minneapolis, London: University of Minnesota Press, 1993, pp. 6-7. Как и террор, ризома постоянно разбегается и расползается во все стороны, она неуловима. "В ризомах все индивиды взаимозаменяемы, определяясь только своими состояниями в данный момент" (p. 17) "Разве Восток, особенно Океания, не предлагают нам модель ризомы, во всех отношениях противостоящую западной модели дерева?" (p. 18).