Американская жизнь издалека представляется этаким разгулом демократии. На самом деле нет ничего более чуждого демократии, чем разгул. Скорее, демократия - это ритуал, сообща выработанный и довольно условный способ поведения, которого лучше всего добровольно придерживаться. Можно и отступить - никто насильно не удерживает, но раньше или позже поймешь, что лучше было все-таки не отступать. Это поняли, в частности, молодые бунтари 60-х годов, которые сначала решили, что можно жить иначе, потеряли много времени, но потом все равно вернулись к нормам и порядкам так называемого "истеблишмента".

        Недавно я побывал на антивоенной демонстрации перед Белым домом. Молодые люди позорили президента, упрекая его папашу за то, что он вовремя не "убрал", заделывая сыночка, - тогда бы не пришлось требовать у выродка Буша, чтобы он убрал американские войска из Саудовской Аравии. Криков и поношения было вдосталь, многочасовая толпа бурлила, пела, скандировала, проходя мимо главного дома страны. И никто не усомнится, что, несмотря на море глупостей и пошлостей, это была демократия.

        Потом я вовращался домой по пути с одним из демонстрантов. Он продолжал бить в свой тамбурин и выкрикивать лозунги - но когда мы подошли к перекрестку, у которого горел красный свет, он остановился и стал ждать, хотя улица была пуста. Многие ли согласятся, что и это была демократия - другая, необходимая её грань? Для недовольного американца и демонстрация протеста, и остановка перед светофором были элементами ритуала, без которого демократия становится безудержной стихией. А меня, законопослушного сторонника американского правительства, ноги сами по советской привычке понесли через пустую улицу на красный свет. Так кто же из нас более опасен и антисоциален: он, поносивший президента в рамках закона, или я, преступивший пусть маленький, но закон?

        Демократия - это не только система убеждений, это прежде всего способность договариваться о правилах - и совместно их соблюдать, т.е. устанавливать ритуал, удобный для всех. Ритуал - способ экономии времени и усилий. Можно, например, бросаться сразу со всех сторон в дверь автобуса, отпихивая друг друга, но в этой борьбе отпихнешь в общем столько же людей, сколько отпихнут тебя, и потеряв массу усилий, войдешь в автобус гораздо позже, чем если бы просто ждал в очереди. Американцы стоят в очередях на удивление кротко, терпеливо и даже радостно, не только не пытаясь их обойти, но как бы даже наслаждаясь очередью как наиболее рациональной и экономной тратой времени.

        В Америке, однако, полно и таких ритуалов, рациональность которых трудно осмыслить. Однажды, например, я был весьма удивлен, узнав от жены, что мне предстоит учить своих сыновей печь печенье - таков один из пунктов их скаутской программы. Как раз в эту неделю мне предстояла поездка в другой город, и я решил по советской привычке отмахнуться от педагогического мероприятия, тем более, что никогда не умел печь печенье. И вот тут-то выяснилось, что родители других скаутов меня осуждают - за то, что я отказываюсь преподать моим сыновьям отеческий урок.

        Хорошо, сказал я жене, ты сама с ними испечешь это печенье, а у меня дела в Нью-Йорке. Но это оказалось абсолютно невозможно - американская честность исключает любые отклонения от ритуала, даже в таком вопросе, как мать или отец будут подсыпать ребенку муку в тесто. И вот, позвонив из Нью-Йорка домой, я узнал к своему стыду, что в тот же день руководство бойскаутов прислало двух взрослых наставников-мормонов учить моих мальчиков печь печенье взамен прискорбно отсутствующего отца. Только не-американское прошлое спасло меня от окончательного падения и позора в глазах американцев.

        Однако и на этом тема печенья не исчерпалась и продолжает преподносить мне уроки ритуального служения американским богам кулинарии и предприимчивости. Теперь я занят распространением подписки на печенье, которое в будущем месяце состряпают скауты из группы моей дочери. Оказывается, отец должен рекламировать это печенье среди своих сослуживцев, чтобы обеспечить полный финансовый успех детской затее. И вот я врываюсь в кабинеты крупных ученых, собравшихся со всего мира, прерываю ход их стратегических размышлений над судьбами мира, чтобы объяснить преимущества мятного и ванильного печенья, выпекаемого девочками во славу гёрл-скаутского движения.

        И вот что удивительно: никто ни разу не поморщился на мелкомасштабную суету, ворвавшуюся в его кабинет, наоборот, почуяв чистое веянье ритуала, все поспешили сочувственно к нему присоединиться. Со словами ободрения невинной отроческой традиции и застенчивой отцовской инициативе.

        Ритуалов в американской жизни так много, что вся она похожа на один бесконечный ритуал - и это очень облегчает всевозможные общественные отношения, сводя большую их часть на уровень второй сигнальной системы.

        В менее ритуализованном обществе, как, например, советское, все общественные отношения глубоко содержательны и моментально сводятся к выяснению отношений. Ритуал не установлен, каждое отношение - даже за прилавком магазина, в пивном баре или в билетной кассе - возникает впервые, как бы из ничего, и подлежит всестороннему обсуждению высоких договаривающихся сторон. Кто ты, и кто я, что мы здесь делаем, и почему мы вместе, а не наоборот?

         В этом смысле банальный вопрос "ты меня уважаешь?" является далеко не банальным. В нем, если перевести на точный язык социальной психологии, высказана потребность установить возможность общественного отношения прежде чем оно действительно может быть установлено. Каждый индивид в России настолько индивидуален, что ему необходимо искать подтверждения своей общественной сущности для каждого отдельного случая. Уважение - вовсе не такая вещь, которая сама собой носится в воздухе, оно глубоко содержательно и обнаруживается лишь путем кропотливого, задушевного вникания в душу другого человека. Стоит продавцу в магазине почувствовать, что покупатель недостаточно его уважает, и тому уже нечего будет купить. Ибо в России товар - дело второе, а первое - это товарищество.

        И с каждой новой встречей, и с каждым новым встречным этот вопрос о взаимном уважении должен решаться заново, потому что тот, кто уважал тебя вчера, может перестать уважать тебя сегодня. И даже за время одного разговора отношение может перемениться, так что выяснять это отношение следует непрестанно. Из чего следует, что уважение между советскими гражданами - это вовсе не дань общей форме и ритуалу, а особая дань отдельной личности, её превосходным качествам, её заслугам перед собеседником.

        Что касается Америки, то ритуал здесь именно носится в воздухе. И это не столько заслуженное уважение, сколько беспричинная радость видеть друг друга - в виде порхающей по воздуху и как будто даже отделенной от лиц всеобщей американской улыбки. Улыбка - главный американский ритуал и содержание всех форм поведения, точнее, форма всех содержаний.

        Вот прохожий выходит из-за угла, еще не успев вас разглядеть и убедиться, что вы достойны уважения. К тому же он занят своими мыслями, не обязательно веселыми. И тем не менее на его губах и, кажется, в глазах уже играет обращенная к вам улыбка. Это свойство лицевых мускулов, иначе развитых, чем у нас, выходцев из далекой северной страны, где чуть ли не с детства исключительная важность юной особы демонстрировалась в хмуром, пренебрежительном выражении лица. Такая важ-ность, кстати, в зрелом возрасте и будет считаться достойной у-важ-ения.

        Может быть, самое удивительное в американской улыбке - это когда прохожему на пустынной улице вдруг улыбается красивая девушка. В советском восприятии это был бы содержательный знак - а здесь остается чисто формальным. Форма - чиста: от намеков и подозрений, от вторых и третьих смыслов, она значит только то, что означает сам знак: общественную условность. В таких напряженных условиях, на пустынной вечерней улице, улыбка незнакомки подвержена опасностями навязчивого знакомства, преследования, нападения, насилия - и легко проходит сквозь все недоразумения, оставаясь всего лишь ритуалом, мимолетным вестником общественного разума. Потому что американцы воспринимают такую приветливую улыбку скорее как отказ от личных отношений, нежели приглашение к ним.

        ...Итак, вопреки ходячему предрассудку, можно утверждать, что советское общество - самое непринужденное и необрядовое в мире. Как только вводится какой-то обряд, обычно насаждаемый сверху, как тут же дружными усилиями все начинают его раздергивать и искоренять - и если он еще держится, то лишь трусостью одних и глупостью других. Во всяком случае, любой обряд считается внешним приличием, недостойным глубокого ума и пылкого сердца. Презрение к правилам у нас в крови: умный и смелый всегда сумеет увернуться от правил. Потому Иван-дурак и умен, что действует вопреки правилам - и добивается своего.

        Обряд в России - всегда препятствие, которое нужно перескочить, обойти, начиная с обаятельной попытки "пройти без очереди" и кончая скоропостижным построением социализма в одной ранее отсталой стране. Чего там околачиваться в хвосте у развитых капиталистических стран, покорно дожидаясь очереди на вхождение в царство свободы, - махнем наперерез, по историческому бездорожью, глядишь, первыми выскочим на магистральный путь - и локомотив нашей революции, поднатужившись, потянет за собой весь многосоставный прицеп истории.

        Революция - все та же попытка пройти без очереди, пренебречь ритуалом. Она произошла от нетерпеливого желания жить не так, как заведено у других людей и народов, - и даже не так, как вычислено пророками самой революции. Рынки, банки, буржуазный порядок торговли и очередность вхождения в коммунизм - все полетело от натиска задних на передних в толпе, сгрудившейся у самого входа в обещанное царство свободы. За минуту до открытия - кто проскочит быстрее? Чья хитрость с чьей честностью сыграет в чехарду? Даже собственные сроки мы ухитрялись опережать, приравнивая пять лет к четырем и лучшими встречными планами увеча планы и без того безупречные.

        ...И вот опять - стоим в начале всех предстоящих путей, уже и не господа друг другу, и не товарищи, а сокамерники перед кованой дверью, вдруг распахнутой снаружи кованым же сапогом. Что мы скажем друг другу, разглядев на первом настоящем свету наши вдруг посеревшие лица и обнищавшие одежды?

        Неужели опять начнем отношения с бесконечного выяснения отношений? И никогда извилистый путь к взаимному уважению не будет хоть на шаг сокращен одним крохотным ритуалом улыбки? Мимо-летной. Лице-мерной. В том смысле, что человек есть мера всех вещей, а улыбка есть знак соразмерности человеческих лиц.

                                                                Январь 1991