Читая эту книгу, испытываешь прежде всего недоумение, как перед циклопической постройкой, со множеством входов и выходов, - назначение ее непонятно. Нагромождение фантастических сект, имеющих такое же отношение к религии, как и ко всему, что угодно. Десятки новых искусственных словечек, непрерывно толкующих и уточняющих понятия, чуждые любой из наук. А над всем этим - рев атеистического громкоговорителя, утверждающего, что Бога нет, и еще раз нет. Впечатление гигантской мозговой машины, перемалывающей тонны идей, концепций, систем. Но зачем это и о чем? Похоже на земляной холм, испещренный мириадами отверстий: присматриваясь к отдельному муравью, пожалуй, можно догадаться о смысле его действий, но все вместе пугает, как проявление непостижимого и вместе с тем абсолютно уверенного в себе инопланетного разума.

        Сходное чувство я испытал, читая произведения древних восточных авторов - тибетскую "Книгу мертвых", Чжуан-цзы. Во мне начинал ворочаться иной разум, к которому я не привык, - как будто в мой мозг всаживали третье полушарие. . . И все-таки там груда лет и гора комментариев в какой-то степени сглаживали ощущение интеллектуальной бездны - ее края уже выровнялись от следов тысяч паломников, пришедших поклониться религиозной загадке Востока. В этой же русской книге, собравшей под одной обложкой сумму самых невероятных вероучений, - здесь новизна иного порядка. Это существует со мной в одном времени, но будто бы на другой планете. Резкая, неприятная, раздражающая и вместе завораживающая новизна. . .

        И тут меня осенила мысль, которой я рискую поделиться с читателем. Перечитав в своей жизни монбланы социалистической литературы, я до сих пор еще не сталкивался с реальным социалистическим мышлением, возникшим на почве реальных социалистических отношений. Все манифесты, прокламации, монографии, доклады, лекции, резолюции, даже самые решительные и бескомпромиссные по своему социалистическому содержанию, тем не менее строились в традиционных, феодально-буржуазных формах культуры. Мы имели дело с "почтенным автором" или "признанным руководителем", который "излагал свои взгляды", или с "документом", отражающим "принципиальную установку политической борьбы в современных условиях". Во всем этом была добротная старинная определенность и рассудительность: вот что мы хотим сказать, вот чего мы добиваемся. Была однозначность цели. Но что стоит за этими бесчисленными И. К., Н. А., В. Р., Д. С., А. М., Г. Я., за этими дробными инициалами, кишащими, как муравьи в муравейнике? Кем написаны все эти бесчисленные тексты, каждый из которых вспыхивает перед читателем одной краткой цитатой - и пропадает без следа? Бедный Витгенштейн, страшившийся праздных речей о неизрекаемом: его знаменитый афоризм о пользе молчания  вывернут наизнанку. (1)  Теперь обо всем, о чем следует молчать, можно говорить - под тем предлогом, что умное многоговорение, якобы, углубляет область невысказанного.

        В недостатке мыслей эту книгу не упрекнешь - мысли выдаются в тоннах, километрах и киловаттах, как будто ведется "соцсоревнование" по достижению наивысшей производительности умственного труда. Но при этом ни у одной мысли нет лица, нет автора, который бы отвечал за нее, - все они высказываются в воздух, как героический рапорт о чем-то несуществующем. Все они, если и не являются заимствованными, то подаются как заимствования - сплошь выдержки, извлечения, все откуда-то взято, надергано, "экспроприировано" в общий запас. Кавычки, кавычки. . . Это подлинно коллективная мысль, о которой мы раньше и не подозревали: от авторов остаются инициалы, от идей - цитаты. Вырванные из имен, из контекста, они точно клочья кровавого мяса, похороненные в братской могиле. Каждая индивидуальность сокращена до минимума, зато количество индивидуальностей возрастает до максимума (по моим подсчетам, более ста авторов и примерно такое же число цитируемых произведений). Абстракция имен. Абстракция идей. Такова абстрактность чисто коллективистского мышления, в котором ни одна точка зрения не выпускается из виду, но и не развертывается в линию последовательного изложения. Точки, многоточия. . .

        По сути, это способ бесконечного дробления мысли на все более мелкие составляющие, которые с каждым новым делением утрачивают качественную определенность. В погоне за "атомами" смысла обессмысливается сама материя культуры - ее постигает раковая болезнь, стремительное количественное разрастание клеток, именуемых "сектами". Все становится культом, тайной, спасением, абсолютом. Причем этих культов становится так много, что они уже лишаются религиозного смысла: какая душа захочет сузить себя до такой степени, чтобы всецело обожать домашнее рукоделье или пролитую кровь? Религия сужается в секту, которая по мере дальнейшего сужения превращается в манию - явление уже вовсе не религиозного, а психопатического, или социопатического порядка.

        . . .Разные структуры и уровни общественной формации созревают неравномерно. Раньше всего создаются экономические предпосылки социализма, затем возникает политическая надстройка и лишь на поздних этапах обретает очертания идеологическая сверхнадстройка формации, "купол". Только сейчас мы становимся свидетелями этого величественного явления: из глубин экономического базиса социализма, из недр его политической системы воздвигается социалистическая философия - социалистическая не столько по содержанию идей, но, главным образом, по типу и структуре их производства. Это коллективистское производство философии как фольклора. Это мышление социалистическое по форме и религиозное по содержанию - последняя фаза обобществления интеллектуальной собственности. Сверху ее обобществляет Абсолют, а снизу - коллектив. Поэтому между социалистической формой и религиозным содержанием нет никакого противоречия. Перед нами - первая попытка построить социализм с божественным лицом.

        Нет, не христианский социализм - мы на опыте убедились, что христианство несовместимо с социализмом. Тот тип социализма, о котором идет речь, хочется назвать "сектантским". В нем божественное не столько очеловечивается, сколько овеществляется - предстает как дом, кровь, пища, вещь, ковчег, пустота, как отдельные свойства и действия людей: грех, доброта, помощь. Множество святостей и священств - целый социум вер. . .

        Конечно, между сознаниями И. К., Н. А., В. Р. уже нет прямого тождества, как в ситуации производства фольклора. Это постиндивидуалистическое сознание, которое воспроизводит остатки индивидуальных различий, но в рамках растущей общности сознаний. От индивидуальных произведений остаются цитаты, из совокупности которых творится коллективное произведение нового типа, уже не текст, выражающий индивидуальность, а справочник или словарь, как некий СОБОР мыслей, мнений, слухов, толков. Отдельные голоса на минуту выплывают из этого хора - и снова тонут в нем. Инициалы, вырванные из имен, образуют имя соборного автора словаря, и это имя - сам алфавит. Товарищ Абвгдежзик. . . - вот кто подлинный создатель этой странной книги.

        . . .В этом все дело: что бы ни предлагали составители справочника, надергивая выдержки из десятков сочинений, они создали нечто большее чем справочник, они создали произведение новой философии, новой религии. Собранные здесь фрагменты воспринимаются не в связи с теми неведомыми текстами, из которых они извлечены, а в связи друг с другом: как составляющие нового текста, Вселенной цитат. Что хочет нам сказать этот Сверхтекст? Как всякий словарь, он не имеет своего мнения. В нем все говорят, а он молчит.

        И это молчание - едва ли не самое потрясающее из всего, что я слышал. Молчание тысяч речей, замыкающихся и пропадающих друг в друге. Так молчит с нами сам Бог, так молчит Его вечное отсутствие. Великое молчание словарного общества, молчание Слова сквозь тысячи произносимых слов.

__________________________

 *Журнал "Решерш дан ла фуа" (Париж), 1987, # 4, сс. 163-166.

(1)"О  чем невозможно говорить, о том следует молчать." Л. Витгенштейн,  "Логико-философский трактат" (1921). М., Издательство иностранной литературты, 1958, с.97.