Глеб Павловский - главный редактор журнала "Век XX и мир" и соредактор "Пределов власти".

Русский блок первого выпуска "Пределов власти" практически целиком посвящен "описанию самого описателя", исследователя и участника российского демократического процесса - среды, которая возникла и развилась уже в новых условиях реформированной государственности, ибо не могла вызревать в недрах старого режима, в отличие, скажем, от протокоммерческих структур. К сожалению, главный вопрос такого описания: почему и как случилось так, что в наиболее вариантный период национальной истории, в "стране читателей" и всеобщего средного образования, через двадцать лет после начала независимого общественного движения, общество (имея к этому времени на Западе огромную диаспору эмигрировавших интеллектуалов, действующих в свободных условиях) - начало и до сих пор развивает демократические реформы вслепую?
Объяснения только усиливают это недоумение. Например, ссылка на закрытость информации в "позднетоталитарном" государстве отводится тем обстоятельством, что процесс демократизации начинался именно в среде центральных СМИ, и все время "гласности" именно здесь и был локализован. Следовательно, любые интеллектуальные и аналитические ресурсы, какие советское общество развило в себе к этому времени, могли быть мобилизованы практически немедленно, учитывая в частности тогдашний консенсус руководства СМИ относительно демократического будущего страны.
Но и этого не произошло. Напротив, по предварительному впечатлению "коммуникатор" не только доминировал над "аналитиком" в течение всего горбачевского периода реформ; его преобладание, в принципе, во многом сохраняется до сих пор. Аналитикам не удалось навязать или хотя бы предложить обществу альтернативного перечня приоритетной проблематики. Напротив, журналистика создала и поддерживает, как в массах так и в элитах РФ, спектр обыденных представлений и политических предрассудков, сплошь и рядом разделяемых самими аналитиками.
Даже перечень основных проблем анализа, похоже, тоже формируется прессой. (Частным симптомом этого является доминирование газетных публикаций аналитических материалов над журнальными, а не наоборот, как было бы естественно.) Во всяком случае, автору неизвестен ни один случай, когда бы концепционно оригинальная постановка проблемы или тема была подхвачена журналистами у аналитиков, а не наоборот. Политический процесс годами развивается вслепую. И это происходит в контексте бурного роста и усложнения среды аналитических центров, а также политического усиления новой для российской сцены фигуры политического советника и эксперта, который стал в РФ за последний год заметной величиной.
Итак, аналитики не подсказывают обществу новых идей и не проясняют сколько-нибудь фундаментальных политических ситуаций. Они следуют за политиками, тогда как те, движимые собственными мотивами и довольно элементарными политическими схемами, создают для них - и для общества - "новости" изо дня в день. Процесс реформ, как уже не раз говорилось, лишен проектной разработки и хотя бы предварительной ясности. И все-таки аналитик стремится к участию в процессе в роли технолога и конструктора механизмов ad hoc, и роль разработчика его, похоже, вполне устраивает. Во всяком случае - устраивала до сих пор.

История попыток послевоенного советского общества - и, вслед ему, его постсоветских правопреемников - сформировать негосударственный образ компетентности, а тем самым, независимую экспертную инстанцию, влиятельную в сфере политической стратегии и тактики, еще не написана. Но она, бесспорно, будет включать новые подходы к общественному движению 60-70-х гг. ("диссидентству"), как, в частности, к неудачной или ограниченно удачной попытке создания негосударственной альтернативы в интеллектуальной сфере. При том, что демократическое движение тяготело к своего рода общественной экспертизе, эта линия не была выдержана ни последовательно, ни искренне, ни, увы, профессионально. Только поэтому между закатом диссидентства в начале 80-х и горбачевской либерализацией конца 80-х пролег сравнительно небольшой, но во многих отношениях фатальный разрыв. Возобновившееся после 1985 года демократическое движение практически не получило никакого идейного наследства от интенсивной, динамичной и весьма драматической активности интеллектуальной элиты 70-х; вклад же старшего поколения, так называемых "шестидесятников", оказался, как теперь признано, более чем двусмысленным. Болезненней всего этот пробел сказался на культуре демократической оппозиции и на таких ее интеллектуальных составляющих, как способность к адекватному анализу данных, построению систематических концепций, рациональной политической дискуссии, оценке реальных ограничений применимости идеологических схем.
Об одной из характеристик такого состояния пишет ниже С.Кордонский, именуя ее "мифом конструктивности". Своеобразный прагматический конструктивизм - корпоративная идеология политически активных и административно ангажированных интеллектуалов РФ. Он состоит в повсеместной распространенности точки зрения, будто советская система, с одной стороны, была искусственно сконструирована по привнесенному плану с применением средств политического насилия. Отсюда и разобрана она, по-видимости, может быть таким же образом; и, наконец, оппозиция такому демонтажу, в свою очередь, исходит из идеи о планово-заговорщическом характере либерального проекта, помешать которому возможно только средствами, далекими от конституционно-правовой лояльности.
Кульминацией такой философии стала эпоха Гайдара, когда группе политических советников Ельцина удалось практически без какого-либо сопротивления и, как они надеялись, без катастрофических последствий демонтировать Советский Союз, а затем учредить - считалось - новую демократическую государственность, вторую в этом веке Российскую республику. Только такое убеждение в безнаказанности прямого вмешательства в традиционные институты, затрагивающие миллионы людей, и обыденная вера во всесилие прагматизма (из обыденного незаметно превратившегося в чиновничий) могут объяснить то поразительное обстоятельство, что "правительство интеллектуалов" пыталось проводить политику финансовой стабилизации на разгосударствленном недемаркированном пространстве, где в тот момент фактически прекратили действовать закон, институт гражданства, свобода перемещения и защита прав личности.
В конце концов, верх взяла та из национальных культур, которая оказалась более профессиональной, умелой, более сохранившей корпоративную память - все, от чего легко и бездумно отказалась интеллигенция. Верх взяла культура власти, и ей потребовалось совсем мало времени (год-два) для того, чтобы развитые вне ее сферы интеллектуальные ресурсы полностью попали в ее орбиту - выйдя из сферы академической или общественной компетенции и "переподчинившись" исполнительной власти. Статья М.Мейера в этом выпуске, в сущности, сосредоточена вокруг обстоятельств этого именно процесса.

Вывод, следующий отсюда прост: российское общество пока что неготово быть проанализированным, ни в отношении собственного устройства, ни в отношении состава его идей. Но тем самым, оно и н е м о ж е т быть анализируемо, оставаясь и развиваясь в отчуждении от свободного пространства анализа. Возможности же внешнего анализа ограничены задачами, которые решает внешний наблюдатель (опыт советологии в этом смысле еще ждет цивилизационной оценки), и, в лучшем случае. их результат является однократным и прикладным.
Невозможность анализа не означает, впрочем, безработицы для аналитиков, число которых растет, а среда разнообразится. В нашем выпуске мы помещаем первый, журнальный вариант справочника "Аналитические центры РФ", демонстрирующий если не интеллектуальную мощь, то по крайней мере разнообразие и политическую авторитетность этой совершенно необычной для России среды. Есть информационная и статистическая работа, с которой он может и должен справиться; есть обработка данных. Когда она осуществляется профессионально, ее результаты сами по себе приобретают концепционное звучание (как показывает материал Георгия Сатарова, помещенный в данном выпуске). Есть хлопотливая поденщина по аналитическому обслуживанию текущей политики - при всей невыразительности этой работы и эфемерности ее удач (здесь опять-таки вспоминается декабрь 1991 и сентябрь 1993 - звездный час закулисных советников, от причастности к которому любой из них сегодня не прочь опереться) кому-то приходится делать это, не всегда чистое дело.
Российская Федерация, ее политика и ее институты сегодня - концептуальный пробел, восполняемый обилием метафор и культурем, сходу подхватываемых и разносимых журналисткой клиентурой. Но сам этот пробел - и не только из-за громадности самого политико-географического массива России - является вызовом для аналитичка. Для тех же из них, кто так или иначе ангажирован, и для кого, например, демократия является просто политическим иносказанием национальной зрелости - вызов этот предстает удвоенным.