Шломо Авинери (Shlomo Avineri), профессор политологии в Еврейском университете Иерусалима, недавно был гостем на семинаре, организованном Брукингским институтом, где работал над проблемами национализма в Восточной Европе. Его книга включает в себя работы: "Социальные и политические идеи Карла Маркса" (1968), "Теория современного государства Гегеля" (1973), "Становление современного сионизма" (1981) и "Коммунитаризм и индивидуализм" (в соавторстве с Авнером (Avner) и Салитом (Shalit), 1992).

Эссе Гии Нодия (Ghia Nodia) по вопросам национализма и демократии со всей ясностью указывает на амбивалентную роль национализма в современном мире. Национализм как политическая сила (чтобы отличать его от простой этнической самоидентификации) - это глубоко современный феномен, в отличие от того, чем был иррациональный национализм в традиционных обществах. Как показывает Нодия, национализм неразрывно связан с традициями Французской революции, провозгласившей власть народа, с доктриной Канта о роли человеческой личности и автономности. Либералы, рассматривающие национализм как атавизм, столь же неправы, как и ортодоксальные марксисты, ослепленные постулатом своего учителя о том, что у "пролетариев нет отечества". И те, и другие пытаются спихнуть национализм на обочину истории. Но, как показывает современное развитие, национальные вопросы стали играть ведущую роль во всем политическом развитии посткоммунистического Востока.
Это очевидно не только на примере кровавых столкновений в Боснии, Хорватии, Молдове, Грузии и Нагорном Карабахе, но и на примерах недостойной позиции молодых балтийских государств по отношению к русским и польским национальным меньшинствам; на примере распада Чехословацкой Федеративной Республики на Чехию и Словакию, на десятках других проявлений, реальных или потенциальных этнических взрывов. Этот список можно было бы продолжить перечислением тех угроз, которые нависли над двадцатью пятью миллионами этнических русских, живущих за пределами границ России, рассказом о проблемах венгерских меньшинств в Словакии, Румынии и бывшей Югославии, и поговорить здесь же о неоднозначности ситуации в регионах типа Калининградской области (бывший Кенигсберг Восточной Пруссии), - части России, отрезанной от нее республиками Литва и Беларусь.
Любой, кто полагал, что проблемы посткоммунизма будут чисто политическими и сведутся к вопросам демократизации и перехода на рыночную экономику, сейчас видит, как он заблуждался. Нодия справедливо проводит различие между либеральными и демократическими компонентами, составившими западные либеральные демократии, и показывает, почему коммунистическое правление привело к возникновению антилиберального варианта национализма и утверждению его в роли ведущего образца для многих посткоммунистических обществах. Ленинская политика (сторонником которой был также Тито), привела к передаче территорий национально-лингвистическим этносам, и тем самым продиктовала будущую формулу распада Советского Союза и Югославии на мелкие государства, каждое из которых будет обременено многочисленными трудностями отношений между национальными меньшинствами и уязвимыми границами.
Я согласен с большинством характеристик национализма, которые Нодия дает в современном контексте, но есть еще и ряд нюансов, которые я хотел бы подчеркнуть. Основная причина, по которой национализм противоречит основополагающим нормам либеральной политической теории, связана главным образом с тем, что, по иронии истории, универсальные ценности современного общества были сформулированы и развивались под давлением политической и интеллектуальной гегемонии двух культур: французской и английской. Идея прав человека, провозглашенная Французской революцией, или идеи политического либерализма и рыночной экономики, распространившиеся под влиянием Англии и Соединенных Штатов, делали национализм ничтожной, ретроградной и отклоняющейся от универсальных норм моделью поведения.
Какое дело было великой и богатой французской культуре до бретонцев, если эта культура несла великую и славную цивилизующую миссию? Чем, как не анахронизмом, где-то на полях великой англоязычной культуры, можно было считать кельтоязычные сообщества Британских островов? Франция и англоязычные страны, каждая по-своему, пришли к победе экуменической культуры, основу которой создавали рациональные и повсеместно разделяемые ценности. В дальнейшем они возвели эти исторические культуры в ранг католической нормы, и горе было тем ирландским, сионистским или другим малым группировкам, склонность которых к иным, не столь широко разделяемым ценностям делала их провинциальными, обращенными во внутрь себя, обскурантистскими, ксенофобно этноцентрическими или - что еще хуже! - "несоответствующими духу времени".
Другими словами, абстрактный универсализм - который, в сущности, был ничем иным, как возведением в абсолют некоего исторического набора культур, - был провозглашен нормой исторического прогресса (и время от времени даже объявлялся "концом истории"); в дальнейшем он рассматривал культуры малых наций как провинциальные и не стоящие внимания. В основе этого лежит еще один пример культурного империализма Великих Наций - этнолингвистических групп, возведших универсализм в абсолют и рассматривающих свой собственный ассимиляционный торжествующий прогресс как естественный результат смысла истории. Они вынуждены отбросить, как не заслуживающий внимания, "крик сердца" малых наций, на которых они давят всем весом своей массивной экономической, политической, военной и идеологической мощи. В бывшем Советском Союзе аналогичное чувство великой нации было унаследовано от царской традиции: предполагалось, что русификация означает распространение цивилизации и культуры.
Как справедливо указывает Нодия, необходимость принадлежать к некоему сообществу (а не просто группе индивидов), - это неотъемлемая характеристика человеческой личности. Для членов больших лингвистических и культурных групп это настолько естественно, что они воспринимают свою культуру как культуру вообще, и временами просто не могут понять, что означает для других наций лишение собственной культуры. Как писал когда-то Мицкевич, обращаясь к своему отечеству в первых стансах "Пана Тадеуша" - "это как со здоровьем, лишь теряя его, замечаешь" , или, как писал другой польский мыслитель Лешек Колаковский, нация или племя - это реальность, а человечество - лишь абстрактное понятие. Слепота великих наций, игнорировавших важность национализма как явления, не позволила им разглядеть его угрозу для посткоммунистического мира.
Сюда следует добавить, что многие коммунистические страны "выпали из истории" на 75 или 45 лет. Я не хочу этим сказать, что там в это время "ничего не происходило", или что с уходом коммунизма эти страны возвращаются на те исходные позиции, на которых они находились в 1917 или 1945 годах; нельзя войти дважды в одну реку. На самом деле имеется в виду, что коммунистические общества живут в некоем диссонансе со временем. Например, многие из них с экономической точки зрения - это высокоиндустриальные государства, но там отсутствует рынок. С политической точки зрения, эти общества высокополитизированные, но там нет опыта демократической мобилизации граждан. Нодия справедливо указывает, что переходный период посткоммунистических государств отличается от переходного периода в странах третьего мира: в первом случае следует говорить не о переходе к современному обществу, но о переходе от отклоняющихся моделей современного развития к тому, что считается нормальным в современном западном смысле.
Нодия также прав, когда говорит о том, что национализм, подобно Янусу, двулик по отношению к либеральным ценностям. У него есть свои гармоничные (по модели Мадзини, если хотите) разновидности, и агрессивные, исключающие компромисс варианты (типа модели Tрейчке). Следует опасаться, что экономические трудности и провал демократических реформ подтолкнут многие посткоммунистические общества к последней, более опасной модели.
Практически во всех посткоммунистических обществах есть свои этнические меньшинства, и во многих случаях, как, например, на территории Советского Союза, границы возникали в результате капризов и прихотей прежних руководителей и имеют мало общего с историей или лингвистическими границами данного региона. Было бы наивным предполагать, что во всех случаях возникающие проблемы могут разрешиться мирным путем, без изменения существующих границ.
Именно здесь особенное значение приобретают исторические традиции данных обществ до установления в них коммунистических режимов. В мире нет универсальных рецептов, и те, кто хотел бы узнать, будет ли данное общество пытаться решить свои проблемы мирным или агрессивным способом, должны посмотреть на исторические и национальные традиции этого народа, а не изучать статистику их экономического развития. В этом смысле история повторяется. Западные либералы говорят о "балканизации", но это лишь еще один пример культурного гегемонизма и империализма, о котором говорилось выше.
Как ни парадоксально это звучит, один из немногих позитивных аспектов советской гегемонии - за который была заплачена страшная и абсолютно неадекватная цена - был Pax Sovetica, который Советский Союз навязал Восточной Европе и бывшей царской империи. С конца гражданской войны в России и с 1945 года в Восточной Европе не было допущено ни одного полномасштабного этнического конфликта, хотя эта часть света может быть названа настоящим бурлящим котлом национализма. Коммунизм навязывал свою версию современного развития и национализму, пытаясь выплавить из него нечто, соответствующее своим собственным вкусам и пониманию идей просвещения. Неспособность марксизма-ленинизма объяснить современное развитие говорит о том, что настало время взять слово для либеральной демократии.
Но для того, чтобы победить демонов ненависти и злобы, которые подливают масло в посткоммунистический костер, недостаточно просто отречься от национализма, поскольку национализм характерен для культур, для которых стабильная национальная самоидентификация является непременным условием развития.