Чарльз Х.Фэрбенкс младший (Charles H. Fairbanks, Jr.) является преподавателем и исследователем в области международных отношений Института внешней политики им. Джона Хопкинса.

После успеха эксцентричного Владимира Жириновского в недавних парламентских выборах в России все большее распространение получает точка зрения, согласно которой Жириновский является империалистом, фашистом и антисемитом, а те, кто отдал свои голоса за его Либерально-Демократическую партию, чудовищно не соответствующую своему названию, являются сторонниками этих политических тенденций. Большая часть тревожных комментариев по поводу декабрьских выборов представляет дело так, как если бы Россия была страной с установившимся конституционным строем, в которой строго очерченные избирательные округа или отдельные группы избирателей голосуют за политиков, чьи предвыборные программы соответствуют их представлениям об общественном благе. Далее эти комментаторы предполагают, что политики рисуют заманчивые картины в своих предвыборных обещаниях с единственной целью претворить их в жизнь после победы на выборах. Даже в наиболее устоявшихся демократических системах такое предположение показалось бы крайне наивным; что же касается погрязшей в хаосе России, здесь оно звучит просто как фраза из научно-фантастического романа.
Начать с того, что большинство российских избирателей все меньше интересуется политикой и все с большим цинизмом относится к политическим деятелям. Они были воспитаны системой, основанной на контрастах между возвышенными идеалами и самым авторитарным и жестоким правлением. Возможно, это является одной из причин популярности Жириновского, который даже не пытается скрывать свой цинизм.
Основной постулат советской системы, которая постоянно призывала людей вести себя лучше и никогда не признавала своих ошибок, гласит: если дела в стране идут плохо, в этом виноват народ, а не правительство. На этом держатся мощные классовые предубеждения российского общества. Простые люди чувствуют себя презираемыми и незаслуженно обвиненными; наиболее распространенные жесты российских пролетариев выражают крайнее презрение. Люди, которых в чем-то обвинили, в свою очередь желают найти других виноватых. Все это привело к образованию в России огромного запаса плохо скрытого возмущения, которое готово в любой момент выплеснуться на поверхность, если найдется подходящий для этого объект.
Вплоть до настоящего момента политикам не удавалось использовать это всеобщее возмущение в своих целях, так как коммунистическая система воспитала в подданных крайнюю политическую апатию: человек знает, что никакие его поступки не в состоянии повлиять на чудовище, методично перемалывающее его в порошок. Для того, чтобы решиться участвовать в политической жизни, человеку необходимо преодолеть два кризиса: во-первых, он должен уверовать в то, что политика может оказать конкретное влияние на условия его жизни, и, во-вторых, в то, что он сам может каким-то образом повлиять на политику. Вполне понятно, что большинство россиян не преодолели ни один из этих кризисов. В отсутствии стабильных политических партий довольно сложно установить какую-либо связь между голосованием во время выборов и реальной политикой.
Я считаю, что большая часть дискуссий по поводу декабрьских выборов в России оставила за бортом самую главную проблему, лежащую в основе всех остальных. Эта проблема заключается в том, что лучше иметь фашистскую политику, чем не иметь никакой настоящей политики вообще. С фашизмом хотя бы можно бороться, а как заставить политику появиться ниоткуда?
В условиях развала государства политикам очень сложно выполнять свои обещания. Политические решения особенно ощутимы на местном уровне, которым незаслуженно пренебрегают как Ельцин, так и западные дипломаты. Ощущение значимости политики может возникнуть в результате должной организации или поддержки со стороны руководителей, но всеобщая антипатия к "необольшевизму" является препятствием на пути возникновения партий, прежде всего правящей партии, создания какого-то подобия правящей коалиции.
Некоторые из тех, кто голосовал за Жириновского, действительно придерживаются фашистских взглядов, что не является редкостью в России. Однако большинство дает выход своему возмущению без всякой мысли о возможности серьезных последствий. Я заметил, что сторонники Жириновского часто сопровождают признание этого факта нервным смешком, как бы желая сказать: "Я знаю, что я поступаю плохо, но мне на это наплевать". Да, Жириновский "плохой". Но он гордится и упивается этим -- и это становится частью его шарма. Более того, выставляя напоказ свои промахи и недостатки, как он это делает в автобиографии, Жириновский позволяет презираемым и оскорбляемым чувствовать себя намного лучше.
Для того, чтобы понять социальные корни феномена Жириновского, нам бы пришлось пуститься в рассуждения, выходящие далеко за рамки нашей советологии. Западноиндийский писатель В.С.Найпаул (V.S.Naipaul) в своей книге "Средний переход" описывает общество колониального Тринидада после введения всеобщего избирательного права следующим образом:

"Старые представления сохранились в полной неприкосновенности: правительство представлялось чем-то весьма отдаленным, к местным знаменитостям относились с презрением. Новая политика предназначалась только для предприимчивых дельцов, которые уже предвкушали громадные коммерческие возможности, которые перед ними откроются. Партий не существовало -- каждый был сам по себе. Коррупция, вполне предсказуемая, вызывала лишь смешанное чувство удивления и даже некоторого одобрения: Тринидад всегда восхищался "людьми с крепкой хваткой", которые, подобно героям испанских авантюрных романов XVI века, выживали и побеждали благодаря своему острому уму в тех местах, где знатность и положение в обществе добываются только нечестным путем. ... Это был уродливый мир, джунгли, где герой-авантюрист был обречен на смерть от голода, если только он не шел воровать; ... где слабых постоянно унижали; где сильные мира сего никогда не появлялись на публике и находились вне пределов досягаемости; где никому не дозволялось иметь чувство собственного достоинства и каждому приходилось себя навязывать".

Конечно, не все детали этой картины мы наблюдаем в сегодняшней России, но большая их часть здесь налицо. В таком обществе не может существовать политика в привычном смысле этого слова, потому что это общество не руководствуется идеей общего блага. Избиратели презирают политиков, которых они приводят к власти, а правители возмущены тем, что им приходится служить этим избирателям. Сам факт того, что вы являетесь рядовым гражданином, а не представителем новой элиты, относит вас к категории неудачников в условиях той жестокой конкуренции, которая пришла на смену коммунистическому режиму.
Жириновский дает простым россиянам возможность найти выход накопившемуся, но пока вынужденно бездействующему возмущению. Возмущение является одним из главных элементов довольно необычной новой разновидности национализма, которая пустила ростки на могиле коммунизма. Сущность этого национализма - враждебность по отношению к другим группам населения, вплоть до требования этнических чисток, но он отличается от национализма XIX века тем, что не ведет к построению национального государства. Этот национализм, как заметил венгерский мыслитель Г.М.Тамас (G.M.Tamas), нельзя отождествить с патриотизмом. Жириновский представил длинный список стран, которые должны быть оккупированы Россией, но не предложил никаких средств для создания боеспособной российской армии. Пожалуй, посткоммунистический национализм можно определить как уничтожение государственности вообще. Этническая группа -- это сообщество, которое делает нас значительными, но при этом освобождает от необходимости подчиняться каким-либо указаниям извне.
В этом национализме есть что-то неестественное и театральное. Вряд ли случаен тот факт, что новый лидер российского национализма и антисемитизма, по всей видимости, является наполовину евреем; ведь его предыдущий лидер, Руслан Хасбулатов, тоже был по национальности не русским, а выходцем из мусульманской республики Чечня на Северном Кавказе.
Общественное мнение в России всегда отличалось крайней переменчивостью, и оно вполне может измениться еще раз. Поскольку его глубинные корни большей частью не политического характера, оно вполне уживается со многими довольно специфическими политическими тенденциями. Политикам стоит серьезно задуматься над тем, с помощью каких демократических лозунгов можно было бы направить хотя бы часть этих настроений в конструктивное русло.
Хотя мы все еще не располагаем достаточными сведениями о прошлом Жириновского, из того, что нам известно, складывается образ фашиста довольно странного толка. Сам Жириновский является "евреем", по крайней мере с точки зрения антисемитского определения понятия "еврей". Более того, он даже стоял во главе еврейской организации, действовавшей под "крышей" КГБ вплоть до развала Советского Союза. Насколько мы знаем, он не пользовался особой известностью в среде культурных и политических националистов, деятельность которых отличалась необыкновенной активностью в 70-е и начале 80-х годов. Не вызывает сомнений, что именно КГБ выдвинул Жириновского на политическую арену в качестве кандидата в первых российских президентских выборах в июне 1991 года, для того чтобы отобрать часть голосов у Бориса Ельцина и, возможно, напугать Запад. Очень похоже на то, что переходящие всякие границы высказывания Жириновского рассчитаны на привлечение всеобщего внимания и на эпатаж публики, а также порождены присущей шутам потребностью выставлять напоказ свою неполноценность.
Пока не станет известно больше о прошлом Жириновского, мы не должны отказывать в праве на существование и другим, альтернативным толкованиям поведения этого человека. Представление о Жириновском как об убежденном фашисте не является единственно возможным: он вполне может оказаться просто неуравновешенным человеком, как впрочем и шарлатаном или фигляром. Коренной житель юга Соединенных Штатов скорее бы сравнил Жириновского не с Гитлером, а с эксцентричным Хью Лонгом, занимавшим пост губернатора Луизианы в 30-е годы нашего столетия. На протяжении своей политической карьеры Жириновский служил только лично выгодному делу. Русские, встречавшиеся с Жириновским в неофициальной обстановке, отмечают поразительную трансформацию этого человека из мистера Хайда в доктора Джекила, когда из напыщенного проповедника на трибуне митинга он превращается в спокойного и рассудительного собеседника в своем номере люкс в гостинице. Разумеется, шарлатанство вполне может уживаться с фанатизмом, взять хотя бы Муссолини.
В странах с демократическим режимом тип политического оппортуниста легко узнаваем: это может быть законодатель, готовый говорить все что угодно, лишь бы понравиться своим избирателям и спонсорам; бюрократ, основная забота которого состоит в том, чтобы не испортить свой послужной список в надежде получить повышение по службе или доходное место в частном секторе. В спокойные времена оппортунизм способствует умеренной и респектабельной политической жизни, в то время как в периоды смут и революций он приводит к экстремизму. Для революционных времен типично формирование таких характеров, как Пьер Лаваль (Pierre Laval), который уверенным шагом прошел путь от пацифизма через социализм к гитлеризму, или Жозеф Фуше (Joseph Fouche), который претерпел несколько последовательных перевоплощений из ярого якобинца в министра полиции во времена Директории, на посту которого он сумел удержаться и при Наполеоне Бонапарте, и после реставрации Бурбонов.
Именно на таких нестабильных периодах мы должны сосредоточить наше внимание, если хотим понять побудительные мотивы, лежащие в основе формирования характеров нынешних политиков и избирателей. Задумайтесь над тем, что пришлось пережить в России человеку типа Жириновского. Он вырос в условиях системы, где каждое высказывание строго регламентировалось, а любое отклонение от ортодоксальных норм было чревато крупными неприятностями для отступника. И вот семь лет назад Горбачев вводит в обиход такое понятие, как "гласность"; совершенно неожиданно дается разрешение говорить практически все что угодно. Первыми, кто воспользовался этой новой свободой для разъяснения сути демократического строя, были такие принципиальные люди, как Андрей Сахаров. Но попытка Горбачева построить "реформированный коммунизм" не удалась; Советский Союз развалился на части, и реформаторы, сражавшиеся под знаменем Горбачева, были разбиты. Следующая волна перемен, гораздо более радикальных по своему характеру, началась под руководством Бориса Ельцина, который использовал российский парламент для того, чтобы отстранить от власти Горбачева.
Но вскоре Ельцин тоже стал терпеть неудачи, во всяком случае в отношении несбывшихся надежд и ожиданий. Возникла оппозиция Ельцину с обвинениями, которые он так недавно бросал в лицо Горбачеву, и точно так же пыталась использовать парламент в качестве орудия против него. В заключительном акте противостояния осенью 1993 года и та, и другая стороны пошли на нарушение Конституции и законов и решились прибегнуть к последней мере -- применению силы. В этом жестоком конфликте победу одержал Ельцин, а те, кто сражался в рядах противоположного лагеря, оказались наголову разбиты, а некоторые даже и за решеткой. Их надежды на будущее господство рассеялись в том самом дыму, который окутал 4 октября резиденцию российского парламента в Белом доме. На данный момент сторонники Ельцина остаются победителями, но судьба проигравших в последней схватке не может не вызывать у них опасения по поводу их собственного будущего. Но наиболее тревожен тот факт, что приз, за который они так упорно сражались, - российское государство - пострадал в ходе этой борьбы до такой степени, что ремонт уже может оказаться просто бесполезным. Сначала развалился на части Советский Союз, сейчас тот же процесс набирает силу в России; регионы выполняют указания центральных властей далеко не всегда и далеко не во всем. Даже в самой Москве армия все еще как будто не может решить, слушаться ей президента или нет. Этот распад государства относится к числу неучтенных проблем перехода к демократии. В период после октября 1993 года Ельцину удалось добиться некоторых, довольно скромных успехов, но конечный результат все еще остается очень и очень неясным.
Какой же урок можно извлечь из данной цепи событий? Искреннему демократу следует сделать вывод о необходимости относиться к делу более серьезно, учиться на прошлых ошибках и искать способы объединения все более и более разрозненных ресурсов для достижения ускользающей цели. Но чему описанные события могут научить сообразительного, честолюбивого человека, который, как и большинство жителей бывшего Советского Союза, не является преданным сторонником каких-либо определенных политических взглядов? Прежде всего тому, что политика, которая раньше оставалась уделом избранных, ныне открыта для всех. Все кому не лень могут заниматься политической деятельностью и могут говорить все, что им вздумается. В самом деле, при наличии сотен честолюбивых кандидатов, десятков партий, многие из которых насчитывают всего несколько членов, и более дюжины партийных коалиций, борющихся за места в парламенте, выделиться из этой почти безликой массы кандидатов и партий можно, только говоря такие вещи, которые нельзя услышать ни от кого другого, т.е. преднамеренным экстремизмом и эксцентричностью. Даже если государство уже не в состоянии обеспечивать соблюдение законов, оно все еще может жаловать привилегии и раздавать подачки, что позволяет политику добиться богатства и известности. При этом, правда, остается неясным, удастся ли ему достичь каких-либо общественных целей. Общественная жизнь слишком хаотична, положение политика слишком шаткое, народ слишком непостоянен, опустошен и разочарован. Этот процесс был гораздо лучше описан известным историком прошлого века Ипполитом Тэном (Hippolyte Taine), занимавшимся проблемами Французской революции:

"После десяти лет взаимных чисток среди трех тысяч законодателей, сменившихся в верховных ассамблеях, нет ни одного, кто мог бы рассчитывать на верность хотя бы сотни французов. Общественный организм рассыпался; среди всех миллионов распавшихся на составные части атомов не осталось ни одного ядра со спонтанными межмолекулярными связями или устойчивой координацией. Гражданская Франция утратила возможность к самовосстановлению; сделать это сейчас так же невозможно, как построить Собор Нотр Дам или Святого Петра в Риме из уличной грязи или дорожной пыли".

Жириновский видит перед собой такие примеры политических деятелей, как Руслан Хасбулатов, кто начинал свою карьеру молодым идеалистически настроенным защитником перестройки, а закончил несколько лет спустя как коррумпированный сатрап, который заполучил роскошные брежневские апартаменты, потворствуя коммунистическим и националистическим настроениям. Мое отрывочное повествование можно было бы вполне озаглавить "Воспитание Владимира Жириновского".
Успех партии Жириновского на декабрьских выборах не означал победы фашизма; тем не менее, он отодвинул момент наступления демократического будущего еще дальше во времени. Победа "правых" на выборах вызвала гораздо меньшее удивление, чем полный провал центристов. "Выбор России", космополитическая в культурном отношении партия, выступающая за быстрое движение к рынку, показала вполне сносные результаты, учитывая массовое недовольство, вызванное частичным осуществлением ее программы, ее культурную изоляцию от российской общественности и ошибку Ельцина, не сформировавшего "правящую" партию. С другой стороны, те партии и лидеры, которые предприняли попытку соединить в своих программах демократические и рыночные реформы со все более популярной "правой" тематикой российского национализма, сохранением государственных дотаций для отдельных отраслей промышленности и социальными гарантиями для населения, потерпели явное поражение: Партия Российского Единства и Согласия, возглавляемая Сергеем Шахраем, Российское Движение Демократических Реформ Анатолия Собчака и Гавриила Попова, а также, хотя и несколько в другом смысле, Аркадий Вольский и его Гражданский Союз -- все они оказались в этой последней группе. Поражение центристов представляет собой такую же опасность для России сегодня, как это было в Испании и Германии в 30-х годах. И все же Ельцин предпочел сформировать правительство из узкой группы бюрократов во главе с премьер-министром Виктором Черномырдиным из среды правоцентристов, провалившихся на выборах, хотя победа в декабре явно осталась за радикал-популистскими и шовинистическими правыми кругами.
Что касается Жириновского, то он вполне мог бы стать президентом России. Даже если он действительно является шарлатаном, не верящим в свои собственные призывы и идеи, все равно он непременно окажется в какой-то степени их заложником в будущем. Но даже если Жириновскому не удастся получить этот пост для себя лично, он уже существенно расширил круг политических взглядов, которые теперь могут занять прочное место в российской политической жизни. Его примером вдохновятся более серьезные фашисты, которые, безусловно, уже существуют. Кроме того, этот пример, вероятно, подтолкнет Ельцина к подражанию методам политического руководства Жириновского и некоторым его идеям в ошибочном убеждении, что популярность последнего является следствием определенных политических взглядов, а не выражением некоторого, еще не имеющего точного диагноза общественного заболевания.
Этим событиям еще только предстоит развернуться в России, где вакуум, созданный отсутствием действенного конституционного строя и жизнеспособной экономической системы, заполнен только лишь смутным желанием жить в "нормальной" стране, что подразумевает страну с западной конституционной практикой, свободными выборами, гражданскими свободами и свободой речи, рыночными отношениями, неагрессивной внешней политикой и т.д. Для большинства россиян стремление ко всем этим ценностям основано не на их эффективности, прошедшей проверку временем, а на ощущении того, что сегодня это является единственно возможным путем. Однако после того, как Ельцин и Верховный Совет в ходе своей междоусобной борьбы пренебрегли большей частью этих неукоснительно соблюдаемых на Западе "правил", стало ясно, что они не являются единственной возможностью. Взлет Жириновского грозит дальнейшим разрушением этих и без того уже очень хрупких правил.
Многие предпосылки фашизма уже существуют в России или должны появиться в ближайшем будущем: гиперинфляция, массовая безработица, растущее возмущение населения, разочарование в демократии, дехристианизированное, но все же жаждущее "духовности" общество, ожесточенные пограничные конфликты, постоянная борьба, которую ведут не государственные армии, а образования типа добровольческих корпусов, а также оставшиеся в наследство от прежних времен социалистические и националистические настроения, которые больше не связаны с каким-либо конкретным режимом, а ждут создания новых объединений, идеологией которых они могли бы стать. Общее неприятие насилия, которое долго оставалось существенным препятствием на пути возникновения реального фашизма, постепенно принимает все менее категоричные формы. Начало этому процессу положила первомайская демонстрация 1993 года, когда коммунисты впервые прибегли к открытому насилию, а особенно остро он проявился во время октябрьских событий в Москве, когда Верховный Совет и Ельцин последовали их примеру.
Самым непреодолимым барьером на пути фашизма в России остается всеобщее отвращение к любого рода идеологии, организации и дисциплине. Это отвращение, по всей видимости порожденное коммунистическими крайностями, лежит в основе многих российских проблем, но одновременно является гарантией того, что развитие событий в стране все же не достигнет своей нижней критической точки. Ни один лидер, даже снедаемый самой острой жаждой власти, не может повести за собой Россию, если у него в подчинении нет организации с четкой дисциплиной. Таким образом, реальная потребность в организации и дисциплине явилась бы серьезным предупреждением для демократов. Отличие сегодняшней России от Веймарской республики заключается в том, что первой довелось жить в условиях самого настоящего тоталитаризма: Германию Вильгельма нельзя сравнить со сталинской Россией. Следует повторить еще раз, что коммунизм был уникальным явлением в истории человечества. Если на его месте возникнет что-то ужасное и бесчеловечное, этот строй будет так же трудно опознать и противостоять ему, как это было в свое время с фашизмом.