НАШИ ИНТЕРВЬЮ
До основанья - а зачем?
Беседа с философом Анатолием Арсеньевым
Корреспондент. Анатолий Сергеевич, еще осенью 87-го года в дискуссии "круглого стола" в этой редакции (публикация состоялась в # 2/88 под заголовком "Баррикады перестройки") вы говорили, что попытки перестроить органическую систему - в данном случае нашу общественную - не меняя кардинально ее основание, похожи на латание тришкина кафтана. Вот уж - действительно: "До основанья, а затем..." Что же у нас в основании, что - зачем? Давайте начнем с частного, но фундаментального.
Наше перестроечное новаторство в политэкономии и экономическом законодательстве по-прежнему спотыкается на понятии "частная собственность". Чем вы это объясняете, Анатолий Сергеевич?
А. А. Здесь мы имеем дело с одним из фундаментальных табу официальной (все еще! - несмотря на отмену статьи шестой Конституции) идеологии, со словом-призраком. Для преодоления гипноза страха, засевшего как в официальном, так и в массовом сознании перед этим и подобными терминами, средство одно - знание того, что за ними стоит. Для начала нужно охарактеризовать систему в целом, не скрываясь за привычные вывески: "социализм", "общественная собственность", "планирование" и т. п. Многие термины, которыми мы пользуемся, являются словами-призраками, за которыми не стоит никакое определенное содержание или стоит то, что совершенно не соответствует действительности, отчего большинство наших дискуссий приобретает запутанный фантастический вид. За прошедшие со времени того "круглого стола" два с лишним года много развеяно мифов и фантомов. Тем не менее слова-призраки упорно не уходят из политического обихода - особенно в "высшем эшелоне власти". Это мешает понять нашу сегодняшнюю ситуацию, и следовательно, выработать достаточно обоснованную стратегию, и потому перестройка, в основном, идет "методом проб и ошибок", а вся "стратегия" правящей касты состоит лишь в том, чтобы удержать власть и связанные с ней кастовые привилегии. Это она и называет "сохранить основы (а ранее было "завоевания") социализма". Само понятие "социализм" окончательно утрачивает определенность, и под его основами одни понимают общественную собственность на орудия и средства производства, другие - планирование народного хозяйства, третьи - отсутствие эксплуатации... Самые непримиримые обществоведы-марксисты стоят на том, что от "завоеваний Октября" у нас осталось главное - уничтожение частной собственности.
По-моему, они ошибаются. У нас всегда была и есть именно частная собственность. И существует она у нас в своей наиболее уродливой тоталитарной форме, в форме государственной собственности. Трудящемуся безразлично, на кого работать - на частника (капиталиста) или на государство. Важно, что в обоих случаях он не распоряжается ни процессом труда, ни его результатом. А потому ему безразлично, какой продукт он создает, какого качества, и нужен ли вообще кому-нибудь этот продукт. Это отчуждение труда, как известно, ведет к отчуждению человека от самого себя, от своей человеческой сущности, а тем самым от всех других людей и от природы, Ко всему, что выходит за узкий круг его непосредственного обладания, он прокладывает короткое, но чрезвычайно емкое для его психики выражение "не мое", определяющее его равнодушное и безразличное отношение практически ко всему окружающему его миру. Это делает его сознание рабски пассивным, ведет к нравственному вырождению и одичанию.
В условиях капитализма негативным сторонам частной собственности противостоят активная жизнь рынка, конкуренция и закон стоимости. Поэтому отчуждение (как и сама частная собственность) не может принять тоталитарный характер. Это произошло, если бы производство превратилось в единую монополию, чему препятствуют некоторые экономические факторы, а также антимонопольное законодательство. У нас государственная монопольная частная собственность создает тотальное отчуждение, при котором она сама также отчуждена, обезличена и не имеет ответственного хозяина. Фактически частным собственником у нас является правящая бюрократия, но и она отчуждена от ответственности за эту собственность. С одной стороны, государственный карман для нее свой, из коего она сама себе назначает и распределяет различные привилегии. С другой стороны, он вроде бы и чужой, за судьбу которого ни один из ее представителей не несет личной ответственности. Он не хозяин, он не может, действуя неправильно, потерпеть убытки, разориться, потерять положение и престиж на рынке и т. д. Поэтому он может швырять миллиарды, разорять народное хозяйство, строить себе виллы, зная, что в конце жизни его все равно ждет почетная персональная пенсия как довесок ко всему, что он наворовал, успел урвать от этой государственной собственности. Это и есть тотальное отчуждение.
Таким образом, капитализм, крепостничество и рабовладение (рабовладелец может разориться, он должен обращаться с рабами как со своим имуществом) не достигают в отчуждении труда и человека от самого себя и от мира такой всеобщей формы, как у нас. Поэтому мне странно слышать споры в Верховном Совете о том, допустить ли у нас частную собственность, а если допустить, то в каких пределах, как будто у нас она отсутствует.
Питаемая государственной частной собственностью система всеобщего отчуждения, по моему мнению, и есть основание нашего социального, экономического, политического, идеологического и т. д. устройства, каким бы "измом" эту систему ни назвать. Меньше всего здесь подходит название "социализм".
В любой органической системе существует внутренняя компенсация нарушений благодаря регулированию со стороны целого. Когда отклонений накапливается слишком много, требуется смена этого целого, то есть основания. Если основание пытается удержать систему путем жесткого регулирования, замыкая все связи на себя, она становится неспособной к развитию, искусственно заторможенной. При такой отсрочке негативные факторы накапливаются, и развал системы может приобрести характер неуправляемого взрыва. Тоталитарная система разваливается тоталитарно, сразу во всех своих частях. Мне кажется, что путем затяжек и отсрочек мы приблизили именно такой момент. Опасный момент.
Корр.: Но не спасать же нам этого глиняного колосса? И в каком направлении спасаться самим? Вы говорили, что выход из нашей глобальной дилеммы "нужно искать в том самом общем органическом основании жизни русской нации, которое определяет собой все социальные и личные отношения, отношение к миру в целом, национальный характер и стиль мышления, истоки которого уходят в глубь веков"...
А. А. Эта проблема обсуждалась на протяжении почти трехсот лет многими русскими мыслителями. Без достаточно глубокого анализа этого громадного материала в свете современных глобальных проблем здесь не обойтись. А без этого мы обречены на необоснованное экспериментирование и срочное затыкание появляющихся во все большем количестве прорех. Здесь мне хотелось бы обратить внимание лишь на одну историческую особенность.
Социально-пассивное (происхождение этой пассивности - самостоятельная проблема, здесь не рассматриваемая) сознание массы населения России представляло собой хорошую почву для всякого рода социальных экспериментов - построить общество по взятому со стороны (обычно, западному) образцу (например, Петр I, Екатерина II, Столыпин, Февраль 1917 г.), что исключало органичность развития этого сознания. И поэтому такие попытки были неудачны, приводили, как это отметил еще Н. А. Бердяев, к увеличению несвободы. Последняя из них - февраль семнадцатого - также оказался неудачной.
После целого ряда реформ, начиная с отмены крепостного права в 1861 году, земской и судебной реформ 1864 года, Россия к первой мировой войне подошла с рядом либеральных завоеваний. Например, судопроизводство с судом присяжных, либеральная цензура печати, позволявшая выходить антиправительственным изданиям, столыпинская реформа, открывшая возможность развития фермерского хозяйства и т.д. Казалось бы, для буржуазно-демократической революции время назрело. Однако наиболее дальновидные мыслители, в том числе авторы "Вех", предупреждали, что к переходу от монархии (где отношение населения к власти иррационально) к республике (где отношение основано на гражданском правосознании) народ России не готов. И неготовность эта проявлялась в том, что за Февралем последовал Октябрь, попытка В.И.Ленина использовать "революционный подъем" масс для "социалистических преобразований". "Революционный подъем" без исторической зрелости сознания использовать для совершения революции, да еще в отличие от всех предшествующих революций на Западе, такой, которая не просто приводила бы политическую и правовую систему в соответствие со стихийно сложившимися социально-экономическими отношениями, а конструировала бы сами эти отношения, - идея, конечно, неосуществимая (что понимал и сам В. И. Ленин, отводя России лишь роль поджигающей спички).
И поэтому Октябрь, после Февраля, обернулся невиданной несвободой и террором, уничтожением мыслящей части нации и поворотом сознания остального населения таким образом, что оно должно было воспевать свое рабе) во как идеал свободы. Создалась небывалая система лжи, обмана, лицемерия (что авторы сборника "Из глубины" отметили уже в 1918 году). Исторический регресс продолжался и в 1929 году, привел страну к крепостному праву, то есть к состоянию до 1861 года. Таким образом, нам нужно расстаться с еще одной некорректной формулировкой "Великая Октябрьская социалистическая революция". Объективно, революции, тем более социалистической, не было. Была реакция, погрузившая страну в бездну террора, лжи, восстановившая крепостную зависимость и создавшая систему тотального отчуждения.
И вот сейчас снова обсуждается вопрос, что и как мы можем взять с Запада. Рыночные отношения? Многопартийность? Парламентаризм? Демократию? Как будто социальную систему можно сшить, как лоскутное одеяло, из элементов, органически входящих в другие системы. Кроме того, все неудачи "озападнивания" России, по моему мнению, имеют глубокую причину: в отличии, как раньше принято было говорить, русской души от души западноевропейской. И можно снова спросить: а сейчас может быть органически освоено и стать своим для сознания массы нашего населения то, что снова предполагается заимствовать у Запада? Если семьдесят лет назад оно не было готово к этому, то как его изменило существование в течение нескольких поколений системы тотального отчуждения?
Кроме того, мне кажется, что социальные формы, которые мы собираемся заимствовать у Запада, уже сыграли свою историческую роль и, по-видимому, должны в недалеком будущем радикально измениться.
Корр. Что именно вы имеете в виду в данном случае? Поясните, пожалуйста.
А. А. Прежде всего, экспансию науки и научного производства и порожденное ими господство неорганического технологически-вещного отношения к миру. Это, в частности, одна из неустранимых причин экологического кризиса, что, кстати, показывает тупиковость всех теорий, связывающих общественное развитие с увеличением производительности труда современного машинного производства.
Господство рыночных отношений (существенная характеристика этого производства) делает сознание ограниченно-вещным, неспособным глубоко размышлять над "последними вопросами" собственной жизни, лишает его метафизического, духовного измерения. Эту бездуховность западной культуры отмечали, как правило, все крупные русские мыслители.
В демократии, при всех ее социальных достоинствах, не предусматривается органическая иерархия духовной жизни общества, духовное руководство замещено социальным механизмом, обеспечивающим господство посредственности (что отмечали еще античные авторы), приводящим к торжеству пошлости так называемой массовой культуры, где процесс обесчеловечивания человека приобретает размах индустриального производства, что вызывает все возрастающую тревогу и среди мыслящих людей Запада. Демократический социальный строй, по видимости, не затрагивает сферу духовного развития человека, хотя в действительности, становясь господствующей формой социальности, активно этому развитию противостоит, захватывая и погружая сознание в сферу вещных отношений, практически исключая способность восприятия Мира как целого, являющуюся необходимым условием формирования личностного "я".
Корр. Вы нарисовали довольно мрачную картину. Получается, что те преобразования, к которым мы стремимся, во-первых, трудно осуществимы в силу особенностей сознания и психики основной массы нашего населения, а, во-вторых, они сами по большому счету отжили свой век. Какое-то безвыходное положение!
А. А. Ориентируясь на то, что есть в западной цивилизации сейчас, мы, даже если нам удастся продвинуться в этом направлении, неизбежно обрекаем себя на отставание. Нужно ориентироваться на будущее. А оно связано с проблемами, захватывающими все человечество. Без радикального изменения сознания, понимания места и назначения Человека в Мире человечество не выйдет из демографического, экологического и нравственного кризисов. Возможно, его ждет в недалеком будущем глубокая дифференциация на часть, изменившую свое сознание, способную к духовному развитию, и часть, дегуманизация которой будет ускоренно прогрессировать.
Корр. Сейчас проблемы перестройки связываются у нас прежде всего с экономическими и социальными преобразованиями. Судя по всему, вы придерживаетесь другого мнения.
А. А. Как я уже сказал, экономические и социальные преобразования могут сыграть, на мой взгляд, ограниченную роль сильнодействующего лекарства для выхода из сегодняшнего экономического кризиса. Но в целом западный образ жизни вместе с соответствующим складом души и сознания исторически в течение нескольких столетий складывался в тесаной связи с экономическим развитием и именно потому могло появиться материалистическое понимание истории (так же как и протестантская этика), относительно верно описывающее этот процесс и, если отнестись к этому описанию как к теории, то есть выяснить пределы его применимости, а также внутренние противоречия и ограничения, то оно многое позволяет понять в развитии западной цивилизации. Но в то же время, например, я считаю совершенно неприемлемой идею диктатуры пролетариата (которую В.И.Ленин полагал "главным в марксизме"), оценку К.Марксом религии и ряд других идей.
Сознание русского народа складывалось в совершенно других условиях, а потому применять к России теории развития западной цивилизации бессмысленно. Это похоже на воспитание ребенка по модели, созданной родителями, что разрушает уникальное своеобразие его личности, ведет к нравственному уродованию и психическим заболеваниям. Самосознание России, выраженное в русской литературе и философии, резко отличалось от западного - даже у той части русской интеллигенции, которая находилась под гипнозом западных идей. Эти идеи в русской душе превращались в символ веры, в жертву которым приносилась реальная жизнь. Другая, более образованная и более глубоко мыслящая часть русского общества, понимала, что этот максимализм связано особой способностью и потребностью души в причастности к бесконечному, абсолютному, разумному Началу Мира, то есть потребностью в религиозном отношении к миру. И подмена заключается в том, что этой абсолютной всеобщностью наделяется нечто, ею не обладающее (здесь, в частности, истоки культа Сталина).
Благодаря этой потребности русская культура в своих высших проявлениях всегда поднималась до "последних вопросов", связанных со смыслом бытия, и была религиозно окрашена. А сознанию народа всегда были ближе идеи харизматического лидерства и соборности, чем правосознания и западной демократии. Поэтому социально-экономические эксперименты кажутся мне принципиально ограниченными. Дело в изменении сознания.
Корр.: По-видимому, это изменение не должно следовать западному образцу? В каком же направлении оно должно идти и как это связано с судьбой человечества?
А. А. Во избежание летального исхода в течение ближайших десятилетий должно быть восстановлено то первичное отношение между человеком и миром, которое, по моим предоставлениям, лежит в основе антропогенеза и происхождения человека и является одним из необходимых условий формирования личностного "я". Оно характеризуется как отношение двух бесконечных эквивалентных друг другу целостностей, захватывает всего человека, не умещаясь в рамки рациональности, и воспринимается человеком как приобщение к великой и благостной Тайне. Оно сопровождается чувствами любви, восхищения, благоговения, экстаза: из него рождаются нравственное, эстетическое, духовно-практическое и теоретическое отношение. Оно же было непосредственным основанием религий. Поэтому его можно назвать первичным религиозным отношением. Оно было свойственно практически всем крупнейшим творцам культуры, в том числе и творцам современного научного естествознания.
В России тот самый максимализм, который является одним из источников наших бед, есть свидетельство существования указанной выше способности и потребности в религиозном отношении к миру- потребности, которая практически почти утрачена на Западе. Поэтому мне кажется, что ориентируясь на развитие этого отношения, мы имеем шансы не отстать от передовых цивилизованных стран, а придти к этому этапу одновременно с ними, а может быть, и первыми.
У нас нет времени и возможности ходить окольными путями. А прямой путь, по-моему, - это религиозное воспитание. Без него социально-экономические реформы на русской почве в принципе бесплодны.
Интервью провел
Валерий Барцалкин
