АКТУАЛЬНАЯ ТЕМА
Юрий Афанасьев
Социал-демократия и перемены в Европе
1.
Я не буду задерживаться на причинах, обусловивших развал коммунистического тоталитаризма - неожиданно быстрый даже для большинства из тех, кто его предвидел. Но, отмечая сам факт краха так называемой "социалистической системы", необходимо представить, что же из традиционных - для европейских левых сил - ценностей ушло из жизни вместе с этой системой. И что вообще уцелело на сегодня от социалистической идеи как основы для самого существования социал-демократии.
Большинством политиков и специалистов по социальным наукам крушение коммунистических режимов отождествляется с несостоятельностью большевистской, ленинской модели марксизма.
Разумеется, было бы соблазнительно отнести Октябрь 1917-го и все, что за ним последовало, к извращению социалистической идеи и на этом основании еще раз подчеркнуть глубокое различие коммунистической и социалистической традиций. Такой подход можно отнести к числу вполне обоснованных. Но слишком многое из состава Октября и из большевистского эксперимента в целом восходит к европейской социалистической традиции, и еще дальше - к Просвещению и якобинству.
1989 год можно считать в связи с этим годом двойного юбилея: 200-летия Французской революции и завершения более чем 200-летней политической истории революционаризма. Видимо, не случайно, что этот сдвоенный юбилей был отмечен мощным фейерверком "контрреволюционных революций" в Восточной Европе.
Политическая культура революционаризма основывалась на вере в то, что человеческий разум способен не только разработать идею совершенного, справедливого общественного устройства, где все будет разумно и целесообразно, но и реализовывать ее в ходе целенаправленного социального строительства. Общество строилось так же, как строят дом или завод. Этой культуре было свойственно и представление, что переход от одного общества к другому - как условие возрождения личности - может и должен быть осуществлен кратковременно, путем насильственного захвата власти. Если считать идею пролетарской революции душой учения Маркса, всей его коммунистической теории, то, полагаю, вполне корректно в продолжение нашей темы говорить и о "конце коммунизма", и о "конце марксизма" (хотя, конечно, не Маркса как ученого).
С крушением коммунистических режимов в Восточной и Центральной Европе, а также с провалом перестройки по Горбачеву в СССР пришлось распрощаться не только с идеей революционности как таковой, не только со многими идеями Октября в чистом, первозданном их виде, но и с надеждой на возможность улучшения этих идей, которая породила такие понятия, как "социализм с человеческим лицом", "демократический, гуманный социализм", "освобождение здоровой основы социализма от деформаций" и пр. Все известные всплески ревизионизма в Европе - от Гароди до Гомулки и Дубчека - показали тщетность попыток реанимировать социалистическую идею и, если воспользоваться любимым выражением М. Горбачева, "придать социализму второе дыхание". И в этом смысле рушатся сами основы революционного мессианизма европейской левой, который двести лет удерживался на двух опорах: на идее прогресса (за капитализмом следует коммунизм, и в этом смысл истории) и на надежде преодолеть порочный капитализм совершенным обществом, в котором труженики будут "освобождены" от рыночной экономики.
Словом, сама идея "третьего пути", как магистральная для всей социал-демократии, мыслится с трудом после всех этих событий.
2.
Означает ли, однако, "смерть коммунизма" конец социалистической идеи? Полагаю, что ответить на этот вопрос однозначно невозможно, хотя бы по таким двум причинам. Во-первых, Маркс стоял у истоков всех современных течений, именующих себя социалистическими: от ультра-революционных левых (маоисты, "городские партизаны" Маркузе) до "научного социализма" (коммунизма) и от нацизма до реформистской социал-демократии. В существенной части, политэкономическое наследие Маркса не только получило развитие в экономических программах социал-демократов, но и интенсивно используется в новейших разработках политических антиподов социализма - адептов современного консерватизма.
Маркс-обществовед парадоксально не исчерпал своего влияния на человечество (генетическая связь современных интерпретаций социалистической идеи и учения Маркса по-прежнему объективный и неизбежный факт). Но в то же время Маркс - прежде всего революционер; и конец пресловутого "призрака коммунизма" несет также гибель социализма - хотя бы как родового определения. "Научный социализм" - синоним коммунизма, во всяком случае, уже агонизирует.
Во-вторых, современную нам действительность уже невозможно предоставить на основе дилеммы "капитализм - социализм".
Человечество все дальше уходит от того состояния, которое можно было характеризовать с помощью угрожающе политизированных понятий, предполагающих неразрешимые противоречия, имманентные социальным макроструктурам. В самом деле, что остается от капитализма в классическом, до- и послемарксовом, его понимании в современном обществе, где все больше выравнивается внимание ко всем трем важнейшим составляющим экономического развития - труду, капиталу и природной среде? И что остается от социализма в этом же обществе, отказывающемся от уравнительного распределения, всеобщего центрального планирования и принимающем ценности демократии и рыночного хозяйства? Смысл "конвергенции" мы уже не можем трактовать как развитие по сходящимся западного либерализма и этатического социализма. Этот последний, как мертворожденное образование, ни с чем живым конвергироваться не может. Капитализм и социализм, в качестве иносказаний свободного предпринимательства и эмансипированной личности - это не рядом положенные и не генетически связанные сущности. Это двуединая роковая судьба, изнутри раздирающая человека и общество.
Маркс, а вслед за ним и целая когорта социалистов, полагали возможным разъединить эту двуединую судьбу путем уничтожения капитализма. Воплощение этого замысла обернулось сокрушительным крушением коммунистических режимов, потрясающей трагедией для всего человечества, но какая бы судьба ни постигла социализм как систему взглядов и как печальную социальную практику, уйдет или нет из повседневной лексики этот термин, в определенных сущностных чертах социалистическая идея будет служить человечеству до его смерти (если оно смертно).
Маркс был, конечно же, весьма далек от научной фантастики, когда разрабатывал свою социальную теорию. А в проповеди защиты "малых сих" он не был даже и оригинален: идею общества без богатых и бедных встречается, по крайней мере, уже в Библии и Коране.
Вполне обоснованным можно считать и то, что строить "светлое будущее" Маркс полагал неизбежным отнюдь не в соответствии с Нагорной проповедью. Гуманисты европейского Возрождения провозгласили равенство человека и Бога, безграничие возможностей человеческого ума и начали создавать новые модели "идеальных", "разумных" обществ. А тем временем, первоначальное накопление капитала и промышленная революция породили новый, чрезвычайно массовый и острый вид антагонизма - между промышленным пролетариатом и буржуазией. Не удивительно, что часть "диссидентов" из просвещенных слоев, наблюдавшая безжалостные социальные конфликты не где-то на колониальной периферии, а в центральных районах европейской цивилизации, не представляла в середине XIX века создание "идеального" общества иначе как через посредство классовой борьбы на уничтожение. Философской основой коммунистических построений Маркса и Энгельса стала гегелевская концепция развития через "снятие" (aufhebund) противоречий. При таком подходе и, исходя из суммы накопленных к тому времени человечеством знаний, нетрудно было представить, что "история всех существовавших до сих пор обществ была историей борьбы классов", а потом экстраполировать тенденцию:
"Весь мир насилья мы разрушим
До основания, а затем
Мы наш, мы новый мир построим..."
По сей день на планете не изжиты гримасы "звериного оскала капитализма", то есть те причины, которые объективно формировали Марксов революционаризм. Назову здесь только серьезнейшее противостояние Север - Юг. Следствием его является прогрессирующая нищета ряда стран Азии, Африки и Латинской Америки. Она порождает и подпитывает все новые виды революционного марксизма.
Тем не менее, повторюсь, в глобальном масштабе принципиальная победа идей демократии и рыночного хозяйства - налицо. Окончательная победа, видимо, только вопрос времени.
Цивилизованный мир ушел вперед от гегелевского aufhebund, усвоив боровский принцип комплиментарности, "новое мышление" Рассела-Эйнштейна. В социальной практике классовая борьба на уничтожение уступила место деловому партнерству, поиску и достижению компромисса. "Опыт показал, - писал в начале XX века марксист Бернштейн, - что чем дальше существовали в современном государстве демократические учреждения, тем больше признавались и уважались права меньшинства, а партийная борьба становилась все менее ожесточенной".
Социал-демократия в этих условиях все дальше уходит от защиты классовых интересов только промышленного пролетариата. Она все шире представляет взгляды лиц наемного труда и прежде всего взгляды средних классов, а также лиц, стоящих в нижней части лестницы доходов. Социал-демократия, пытаясь выражать интересы гражданского общества в целом, все больше наполняется общечеловеческим содержанием, отбрасывая революционную, неотделимую от насилия, составляющую марксова наследства и развивая гуманистическую. Партия революции, наконец, действительно стала партией реформ.
Мне представляется, что история человечества и его будущее определяются отнюдь не только - и даже не в первую очередь - борьбой классов или партий: опыт "реального социализма" показал, в частности, полную необоснованность марксистского тезиса о приоритете классовых интересов по отношению к национальным. Развитие цивилизации, по моему мнению, определяется диалектическим взаимодействием двух важнейших факторов, которое неплохо описывается формулой: "Свобода сильному, защищенность слабому". И именно во второй части этой формулы я вижу место социалистической идеи, социал-демократического движения. Оно представляется мне важнейшим средством обеспечения баланса в огромном океане конфликтов интересов, средством сохранения либерального плюрализма в экономике, политике, культуре.
