ПЕРЕСТРОЙКЕ ПЯТЬ ЛЕТ
Гасан Гусейнов, Денис Драгунский, Вадим Цымбурский
Упадок центра или распад республик?
Перестройка российской империи с отсрочкой на советскую власть
Когда государство, организованное по национально-территориальному принципу, переживает всплеск жесточайших национальных столкновений это означает необходимость критического анализа ценностей, утвержденных в его основе.
К юбилею перестройки эти противоречия вступили в новую фазу, с удручающей ясностью подтверждая оценку, данную в нашей прошлогодней статье ("Этнос и политическая власть", # 9/89): источником политизации национальных отношений явился сам акт раздела полиэтнической территории бывшей Российской империи на национальные государственные образования. Проще говоря - потрясения, в которых видят кризис Союза как имперской надстройки над национальными республиками, с нашей точки зрения, отражают процесс прямо противоположный: кризис союзных республик как особого уровня советской системы.
"ВЫДЕЛЕНИЕ НЕДЕЛИМЫХ"
Мы видим, как конфликты между суверенным этническим большинством и меньшинствами в некоторых союзных республиках вырываются за
пределы этих республик, захватывая обширные регионы. Волны подобных конфликтов колотятся о границы СССР, в ряде случаев грозя их перехлестнуть. Армяно-азербайджанский конфликтный очаг дал разительный пример перерастания скоординированных столкновений между большинством и меньшинством в каждой из двух соседствующих республик в настоящую войну между республиками.
Внешнеполитическим метастазом эскалации стал штурм азербайджанцами иранской, а затем и турецкой границы: только прохладное отношение южных, иранских азербайджанцев к идущим с севера идеям национального возрождения в рамках национальной государственности позволило центральным правительствам обеих стран сохранить границу. Резко усиливаются антипольские настроения в самоопределяющейся Литве. Еще не ясно, каким образом румынская революция повлияет на этнический всплеск в Молдавии. Общая судьба столь непохожих друг на друга болгарских турок и молдавских гагаузов, трансильванских венгров и литовских поляков на оси от Адриатики до Балтики неизбежно заставит Запад самым пристальным образом рассмотреть "версальскую болезнь в ялтинской форме". Но остановимся пока на советском опыте.
За прошедшие месяцы вполне подтвердилась наша гипотеза насчет прямой связи между выступлениями союзно-республиканских этносов против центра и обострением их конфронтации со "своими меньшинствами". Торжество литовского "Саюдиса" обернулось не только законом о республиканском гражданстве, но и пресечением - во имя "неделимой Литвы" - попыток явочного осуществления польской автономии, и даже антисемитскими выходками в Клайпеде. Самоопределение Грузии в качестве "территории, незаконно оккупированной в 1921 г.", сопутствовало кровопролитию в Абхазии и насилиям в Южной Осетии (в последнее время поступают сообщения о религиозных притеснениях и в Аджарии).
И как не вспомнить негодования узбекских интеллектуалов по поводу имперского вмешательства в дни, когда войска из центра шли на защиту месхетинцев, истребляемых представителями "коренной" национальности!
Пафос самоопределения через отделение устойчиво дополняется пафосом неделимости, обращенным против "несуверенных" меньшинств на той же земле. Двуединый лозунг "выделения и неделимости", провозглашенный национальными движениями в союзных республиках, отражает объективную политическую зажатость республиканских этносов между центром и "местными сепаратистами", которые в кризисных обстоятельствах окажутся естественными союзниками центра.
Легко убедиться, что в настоящее время испытанию подвергается не только власть центра над республиками, но буквально все звенья национально-территориальной структуры: отношения союзных республик к Союзу как целому; отношения между республиками; отношения между союзными республиками и подчиненными им автономиями; наконец, отношения между огосударствленными этносами, получившими хоть какое-то место в федеративной иерархии, и этносами, оставленными вне ее. Сведя все эти виды противоречий в единую картину, мы обнаруживаем, что фокусируются они не на уровне союзного центра, а на уровне союзных республик. Поэтому мы считаем себя вправе говорить о разыгравшемся кризисе как о кризисе, прежде всего, республик.
ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ
Даже формулировка рабочих гипотез о будущем СССР немыслима без трезвого изучения имперского опыта. В публикациях по национальному вопросу слово "империя" употребляется в основном как сугубо бранное выражение. Между тем, объективная констатация фактической преемственности между Российской империей и государством, в котором мы живем, позволяет взглянуть на кризисы наших дней с точки зрения этно-исторических процессов, протекавших на данных территориях в течение, по крайней мере, последних двух столетий.
Всякий, кто рисует будущее своих сограждан как прекращение "советской оккупации", неизбежно противопоставляет мрачные десятилетия истории своего народа произвольно избираемой эпохе - эталону суверенитета. Возрождение племенного сознания времен великого переселения народов в разных землях проявляется по-разному - от резни и вытеснения инородцев в Закавказье, до призыва братьям по крови срочно вернуться на родину предков, чтобы вместе противостоять захватчикам (недавний призыв "Саюдиса" к литовцам в СССР).
Исторические причины наличного положения вещей вполне проясняются, если мы сравним реальные процессы образования Российской империи хотя бы с процессами образования Священной Римской империи, преемницей которой была распавшаяся в 1918 году Австро-Венгрия. Разница оказывается весьма знаменательной. Священная Римская империя, расширяясь, включила в себя через династические унии территории государств, подобных Чешскому и Венгерскому королевствам, которые уже в средние века выступали как политические организации соответствующих народов, тяготеющие к этнической определенности. Области, населенные этими народами внутри империи, в основном воспроизводили конфигурацию "поглощенных" ею королевств. Разумеется, размежевание в XX веке государств, возникших на месте Австро-Венгрии, часто проходило весьма драматично, принимая характер "самоопределения" той или иной нации на земле, населенной и другими этносами, в ущерб им (о чем мы писали в прошлой статье, # 9/89). Но в исторической ретроспективе выделение самостоятельных Австрии, Венгрии, Чехословакии могло осмысляться и осмыслялось как возрождение этнических государственностей, имевшихся у данных народов до наступления имперского периода и в народной традиции - латентно - переживших этот период. В известном смысле, с серьезными оговорками, касающимися судеб Словакии, Трансильвании и т. д., восстанавливалось то, что было до империи.
С Российской империей дело обстояло иначе. Сколько ни называй ее тюрьмой народов, но она никогда не была конгломератом слепленных в одно здание доимперских национально-государственных образований. Такими, пожалуй, были в ее рамках лишь Польша, а также Финляндия, в которой Россия с 40-х годов XVIII века вела агитацию за отделение от Швеции. Но Польша и Финляндия и присоединены были к империи, соответственно, как особое королевство и великое герцогство, на специальных условиях династической унии, прекратившейся в 1917 году вместе с династией Романовых. В остальных случаях включение новых этносов в состав империи имело совершенно иной характер.
Украина, Крым, Бессарабия "осваивались" на протяжении 150 лет как единый полиэтнический и политически раздробленный ареал, пестрота которого еще усугублялась массовой инфильтрацией в присоединяемые поэтапно области выходцев из турецких владений (греки, болгары, гагаузы и другие). Литовцы и белоруссы вошли в империю вместе с частью поляков, украинцев, латышей как население отторгнутой в последней четверти XVIII века восточной периферии Речи Посполитой. Самостоятельное Литовское государство, с точки зрения политических реальностей того времени, было таким же туманным воспоминанием, как независимость господина Великого Новгорода. Национальный вопрос по отношению к Лифляндии и Эстляндии до середины XIX века звучал исключительно в форме вопроса о статусе и правах остзейских немцев. Расчлененность Грузии на два царства, входивших в Российскую империю порознь, при том, что Восточная Грузия (лишь недавно объединенные Картли и Кахети) включала в себя и часть Армении (не говорим уже об отдельном Абхазском царстве); прочая Армения и Азербайджан, в виде множества ханств, крайне неоднородных по этническому контингенту подданных: муссируемые вплоть до конца XVIII века проекты создания армяно-грузинского государства... Вся эта "предимперская" картина бесконечно далека от образа Закавказья, складывающегося из трех якобы исконно-национальных государств, предварительные итоги деятельности которых мы сегодня видим.
В Средней Азии Коканд, Хива и Бухара представляли 400-летние амальгамы различных среднеазиатских этносов. Поэтому Бухарскую и Хорезмскую советские республики в 20-е годы нарезали буквально па ломти, проводя "воссоединение искусственно разделенных народов" (по 400 лет истории - не много ли для искусственных государств?). При этом, кстати, часть Хорезмской республики влилась в Каракалпакию, и та пустилась в свое "оседлое кочевание" из состава в состав "суверенных" и "неделимых" Казахстана - РСФСР - Узбекистана.
В Российской империи напрочь отсутствовала та историческая матрица, которая позволила бы сколько-нибудь естественным образом вычленить области доимперских цельноэтнических государств. Таковых попросту не было, ибо в прошлом различных регионов империи мы обнаруживаем с чередованием, либо локальные княжества и ханства, либо опять-таки империи - да-да, империи! - вроде владений Тимуридов или грузино-армяно-азербайджанского царства Давида Строителя. Империей, в сущности, было и Великое княжество Литовское - с его официальным старобелорусским языком, - изначально включавшее часть Белоруссии, претендовавшее в споре с Москвой и Тверью на объединение всея Руси, а в пору своего расцвета простиравшееся от Балтийского до Черного моря, и от Буга и Припяти до Оки.
В своем становлении Российская империя складывалась (за исключением Польши и Финляндии) не из этнических целостностей. В ее составе сливались обширные многонациональные регионы Евразии, но неоднородные по своей политической структуре, обладавшие достаточно размытыми границами, зато объединенные общностью исторической судьбы, хозяйственных и культурных связей, и сложившимся в веках обобщенным этнокультурным обликом населения (определяемым сходством экологических условий и вытекающих из них способов хозяйствования).
Еще сто лет назад для Российской империи не существовало фатального пути разделения по этно-территориальному признаку. Все движения за политическое самоопределение крупных этносов, составлявшие неизбежную стадиальную примету индустриальной "эпохи роста" (о чем наиболее убедительно говорит английский историософ Эрнест Геллнер), зарождались и кристаллизовались уже в условиях империи. А последняя, с ее чисто административным, губернским, областным и уездным делением и провозглашенным для всех подданных (кроме евреев) правом перемещения в ее пределах, не давала этносам серьезных шансов для их консолидации, а тем более вытеснения меньшинств и утверждения мононациональности территорий явочным порядком.
Национальный состав отдельных ареалов империи, а тем более апелляции к прошлому создавали множество противоречащих Друг другу вариантов этно-территориального членения. При этом любому выбранному варианту, каким бы он ни был, предстояло наложиться на чрезвычайную диффузную картину реальных национальных отношений - и перевести эти отношения в политический план. Ясно, что в таких условиях ни один вариант не мог не быть до известной степени произвольным. Таков был тот вариант, который мы имеем в настоящее время, но таким был бы и всякий другой. В этом смысле, болезненные явления в национальных республиках могут рассматриваться как обострение общим кризисом власти противоречия между характерной для данных регионов неадекватностью структур политических и этно-культурных - и сравнительно поздно прорезающейся установкой на политизацию этносов.
Чтобы застолбить свое право на неделимое выделение, свежеиспеченный республиканский этнос, стремясь поскорее стать "современным демократическим государством", должен на какое-то время выпасть из истории. Сегодня остервенелые толпы готовы, зажмурившись, гнать "чужих", но для того, чтобы расстаться с "империей", придется выпасть и из имперского культурно-исторического пространства. Цену этого выпадения знают уже не только сотни тысяч беженцев, но и целые республики - жертвы блокады или массированных военных операций.
ПЕРСПЕКТИВА ТРАЙБАЛИЗМА В ЕВРОПЕ
Суть дела, таким образом, в том, что сама структура государства, как она оформилась в 20-е и 30-е годы, объективно спровоцировала этносы на политический вызов.
Формально закрепив за ними привилегированное место в национально-территориальной пирамиде (символизируемое представительством в Совете национальностей, который точнее было бы назвать Советом Национальных Территорий), она в то же время жестко ограничила полномочия этих, ею же провозглашенных политических субъектов. Урезанная квазигосударственность оказалась противопоставлена как реальному всевластию союзного государства, так и статусу "меньших" этносов, в лучшем случае имеющих наделы на землях республиканского "суверена", а в худшем - вынужденных проживать на этих землях "без дома и флага" (Т.Каинбергенов). Естественным следствием была крайняя политизация всех и вся этнических самосознаний и, наконец, обостренное экономическими трудностями конца 80-х годов трайбалистское контрнаступление государственных этносов в две стороны: освобождаясь от повинностей по отношению к Союзу, но еще последовательнее утверждая свое превосходство над пришлыми ("мигрантами", "инородцами") и над местными меньшинствами ("сепаратистами").
Столь же понятно, что эти претензии наталкиваются на сопротивление как меньшинств, так и союзной власти. Следует, однако, иметь в виду, что союзная власть, мысля в категориях "нерушимой" иерархии территорий и народов, обычно уклонялась от прямого содействия "союзникам снизу". Так, центр еще ни разу не выразил ясно поддержки автономиям, неоднократно заявлявшим о своем желании остаться в составе Союза в случае выхода из него включающих эти автономии союзных республик; да и Конституция СССР не предусматривает для автономий такого права.
Не случайно во второй половине 1989 года в прессе, в порядке "политических мечтаний", начинают публиковать альтернативные проекты территориального устройства СССР.
Хотя такие планы, часто предполагающие значительное дробление РСФСР, импонируют некоторым деятелям в Прибалтике, зарождаются они, в основном, либо в союзном центре, либо на национальных территориях, находящихся в иерархии ниже уровня союзных республик.
Примером проектов первого типа может служить публикация В.Соколова ("Литературная газета", 2 августа 1989). Автор проектирует федерацию из 50 равноправных "новых республик" со столицей в Москве, где будут регулярно садиться за круглый стол 50 первых секретарей республиканских правящих компартий - нечто вроде княжеских съездов в Киевской Руси периода ее распада.
Пример проектов второго типа, исходящих из автономий, - статья Т.Каипбергенова ("Известия", 12 декабря 1989), где за идеал принимаются 53 отдельных национальных государственности, - желательно, с особыми представительствами в ООН.
За интеллектуальными играми в этом роде вырисовываются все тот же кризис республик и крепнущая догадка, что нынешнее территориальное устройство СССР не является единственно возможным. Для политического пространства с таким составом населения, который мы имеем в реальности, оно лишь один, исторически выпавший и довольно неудачный вариант. Пример с Каракалпакией слишком ярко раскрывает чистую условность многих межеваний, "нерушимо" разграничивающих "суверенные" национальные территории.
Право как армян, так и азербайджанцев жить в безопасности на земле Нагорного Карабаха - это одно, а претензия каждой республики на владение Карабахом - нечто совершенно иное. Исторически были возможны, даже в тех же 20-х годах, иные членения этой земли, с теми же народами на ней, даже и с теми же потугами удовлетворить критерий национальной государственности. Большинство таких притязании иначе, как силой, отстоять невозможно, поскольку они совершенно не обладают той очевидной, априорной справедливостью, которая, например, была и остается на стороне этносов, изгнанных с мест своего обитания в 40-е годы. И когда лица, принимающие политические решения, действуют так, точно нынешняя реальность является единственно представимой, априори данной народам, отклоненные варианты могут грозно о себе напомнить: появятся люди, готовые проливать за них свою и чужую кровь, и тогда из неотъемлемой реальности станет реальностью упраздняемой, в исправление "исторической ошибки".
Нагорный Карабах - часть Азербайджана, с неменьшим основанием, нежели он мог бы в 20-е годы стать частью Армении - и не стал. Области Литвы с преобладанием поляков - часть Литвы, но не только ее часть; Нарва с русским населением - часть Эстонии, но опять-таки не только ее часть.
Кризис республик часто сводится к подобному "бунту альтернатив". Однако как раз поэтому, солидаризируясь с обличениями нынешней национально-территориальной системы как двусмысленной и своей двусмысленностью губящей себя самое, мы не видим решения создавшихся проблем в переходе от одного национально-территориального деления к другому. Ни большинство в Грузии, ни большинство в Литве или Азербайджане не смирится с вычленением из этих республик территорий, на которых представители нынешних республиканских народов попадут в положение меньшинств. Замена одной национально-территориальной структуры на другую для советской республики означает не что иное, как пересмотр политического статуса одного этноса в пользу другого этноса. иначе говоря - нанесение "исторической обиды", чреватой озлоблением, протестом, и, скорей всего, кровопролитием. Как говорил герой греческой трагедии: "Что здесь не грех? Все - грех."
Тем более, что останутся этносы, которые не удостоятся даже такой "микрогосударственности". Можно ли представить себе государство цыган? Государство месхетинских турок? Будет ли восстановлена республика крымских татар, - но что предложат крымским грекам или крымским армянам? Постоянное присутствие всех этих меньшинств на "чужих" землях - в любой структуре с политизированным понятием нации - всегда будет заключать в себе потенциальную опасность новой Ферганы и второго Баку. Ибо в принципе невозможно определить, какой этнос "у себя дома", а какой - "не у себя" в Нагорном Карабахе, Нарве или Ширвинтском районе Литвы. Мест, где сожительствующие народы в равной мере полагают себя "дома", в нашей стране слишком много для того, чтобы удалось безконфликтное размежевание территорий по национальным коттеджам. Обязательно потребуется "окончательное решение" если не еврейского, то чьего-то еще "вопроса".
* * *
Некогда Генри Киссинджер утверждал, что восприятие народом самого себя "изнутри" и восприятие его другими народами "извне" в принципе несопоставимы: народ "изнутри" - это чаянья, искания, идеалы, стремящиеся претвориться в реальность, а народ "извне" - лишь фактор в столкновении интересов и игре сил на исторической сцене. Такое утверждение игнорирует аспект неполитического, чисто культурного общения этносов, когда ценности одного через создания культуры опосредованно адресуются сознанию другого. Но тезис Киссинджера вполне справедлив для случаев, где речь идет о глубоко политизированных этносах, чьи идеалы воплощены в концепциях власти, статуса и перераспределения земель и ресурсов. Политизация ценностей означает разрыв между внешним и внутренним образом народа, являющегося своим соседям в роли амбициозного и внушающего беспокойство чужеземца.
Сегодня борьба за "полное самоопределение" того или иного республиканского этноса ни в коей мере не должна рассматриваться только как внутренний спор между данным этносом и Москвой. Пафос неограниченного суверенитета нации на "своей" земле, обращенный против "имперского" союзного центра, легко обернется противостоянием иным народам и соседним территориям - в составе ли СССР ("товарная война" в Прибалтике, охватившая и Калининградскую область, и Ленинград) или даже за его пределами (Иран, Турция, Польша...). И какие бы бездны этнической психологии ни скрывались за идеалом "выделения и неделимости", осуществимость его остается, к счастью, вопросом баланса мировых сил.
