Век ХХ и мир. 1990. #5.WinUnixMacDosсодержание


ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО

Семен Глузман
Вторжение в мозг

В 1971 году, работая в одной из провинциальных психиатрических больниц Украины, я предложил трем своим коллегам оценить текст, в котором были, в частности, и следующие слова: "...так как природа положила, чтобы система небесных тел не срослась в сплошную массу и не разделила, снизойдя в печальное состояние порожденной природы, жребий земных тел, а была живым выражением разума и ее собственным отображением, то здесь порождается не реальное тело, а лишь идеальное, то есть возникает квадрат из криволинейного движения, и тело, в которое облекается линия планетной системы, есть не что иное, как площадь, описываемая небесными телами в их круговом движении".

Все трое ответили однозначно: "Шизофрения". Этот диагноз мои коллеги, немолодые интеллигентные люди, считавшиеся хорошими врачами, поставили... Гегелю. Так они оценили отрывок из его философской диссертации, перепечатанный на машинке.

* * *

То, что мы называем безумием, сумасшествием. психической болезнью. часть нашего бытия. И касается оно каждого из нас, потому что гарантий, "прививок" от безумия, увы, не существует. Кто знает, что ждет его завтра...

Безумие - это болезнь, причины которой далеко не всегда понятны и сейчас, на исходе двадцатого века. Но любая болезнь требует к себе милосердия. участия, помощи. Особенно в тех случаях, когда больной себя не осознает, когда в состоянии умопомрачения он совершает поступки, осуждаемые моралью, законом.

Нравственное чувство утверждает однозначно: безумец, преступающий стыд и закон, не может быть назван преступником, он требует к себе милосердия и лечения. Не наказания, ибо было бы чистым безумием наказывать тюрьмой галлюцинации и бред.

Психиатрия - отрасль медицины. Но ее история помнит многое: и тюрьмы, и цепи, и ножные кандалы, капающую на выбритую макушку воду, побои, издевательства и даже массовые умерщвления душевнобольных (эфтаназия в фашистской Германии).

Тысячелетний опыт человеческих цивилизаций не научил нас ни милосердию, ни приемлемой законодательной технике. Мораль и правоприменение очень часто находятся в антагонистических отношениях. Психиатрия в тоталитарном государстве как социальный, медицинский и правовой институт неизбежно осуществляет себя как звено тоталитарной системы.

Откроем обычный вузовский учебник "Детская психиатрия" (1973 год). Там на странице 139 читаем: "Сверхценные идеи наблюдаются в клинике паранойяльного развития у больных паранойей". Банальное, неоспоримое утверждение? Да, все так... но есть на этой же странице другие слова: "Научные идеи, доминирующие в сознании ученого, фанатические идеи верующего представляют собой варианты переоцененных идей" (сверх-ценные и переоцененные - синонимы. - С.Г.)... Представьте: Архимед, Ньютон, Капица, Лютер, ревностные прихожане любых храмов при желании могут быть признаны душевнобольными. Кто же здоров? Ответ в такой психиатрической концепции прост: все, кто лишен каких-либо творческих желаний и потенций, кто слепо принимает любую власть как неоспоримую, кто исповедует воинствующий атеизм, кто - частица толпы. И в первом ряду такой психической нормы, несомненно, сам автор учебника - профессор Г. К. Ушаков.

Жестокий, классический тоталитаризм сталинщины к помощи психиатрии не прибегал. В этом не было нужды. Пуля и лагерь действовали вернее. Да и в мимикрии не было смысла - репрессии не скрывались, о судах и "справедливом возмездии" писали в газетах. Близкая моя родственница, тогда уже жена репрессированного "врага народа", уехавшая из своего города, долгое время жила на квартире у одной психически больной женщины, регулярно поставлявшей "информацию" на новых и новых впутанных ею в свой бред соседей, знакомых. И они исчезали в недрах ГУЛАГа, а психически больная "патриотка", получая свои заслуженные серебренники, подкармливала вечно голодную мою тетю с ребенком, не ведая, кого кормит... Так жила Система. Извратив понятия нравственности и права, арестовывая и казня законопослушных граждан, она не гнушалась использовать в качестве юридических доказательств вины и абсолютно беспочвенный бред разрушенных болезнью доносчиков.

Смерть Сталина приоткрыла занавес. Как внешний, так и внутренний. Оживали науки, возвращались выжившие в лагерях ученые. Переводились книги, статьи. Тоталитарное государство, одной из неотъемлемых особенностей которого является самопожирание, аутоагрессия (а как иначе расценить миллионы репрессированных граждан, разрушенное сельское хозяйство?..), - это государство прежним быть не могло. Единомыслие распадалось, люди постепенно перестали бояться. Уставший, смягченный тоталитаризм не был способен на массовые репрессии. Тогда и нашли новый способ культивирования страха - использованием психиатрии.

Лагеря уже не были столь страшны - не более семи лет, свидания, письма родных, кампании защиты узников совести как в стране, так и за ее пределами. Некоторые уже не боялись, говорили и писали правду, сознавая неотвратимость ареста. Психиатрическое заключение - серьезнее, страшнее... Посудите сами: место - как правило, специальные психиатрические больницы МВД, закрытые от общественности психотюрьмы; сроки - фактически неограниченные, процедурные ограничения продления срока были легко устранимы; условия - абсолютное тюремное заключение в камерах вместе с тяжелейшими безумцами-преступниками, издевательства персонала - уголовников, фактическое отсутствие права на жалобы, заявления, мощное, калечащее психику и тело "лечение" всем арсеналом современных психиатрических средств. И - ярлык "психа" на всю жизнь.

В стране торжествующего единомыслия, где нет социальной почвы для преступности, не должно было быть и политзаключенных, - их и не было. "Уголовники" и "душевнобольные", лишь они мыслили иначе. Идеи о необходимости общественного переустройства квалифицировались ведущими психиатрами страны как "бред реформаторства", попытки голосом и пером добиваться справедливости и в каких-то конкретных ситуациях, называть черное черным и белое белым квалифицировались как сутяжно-паранойяльная декомпенсация. А душевнобольных у нас, как не наказывали, решением суда милосердно направляли на лечение в спецбольницы МВД.

Постепенно становились известными горькие судьбы генерала Петра Григоренко, математика Леонида Плюща, биолога Жореса Медведева... Многие, очень многие боялись говорить, писать, протестовать. Основания "диагностики" не могли не ужасать: если ты математик, а интересуешься психологией, философией, пытаешься создать математический аппарат медицинской диагностики - ты шизофреник (Л. Плющ). Если ты добиваешься справедливости для крымских татар, пишешь, требуешь, выступаешь перед зданиями судов, - ты психопат-сутяга (П. Григоренко). Если ты добиваешься окончательного исследования и разоблачения лысенковщины, требуешь неукоснительного соблюдения прав человека в стране, ты также психически болен (Ж. Медведев). У тебя "метафизическая интоксикация", если ты, инженер (врач, математик, рабочий), всерьез интересуешься философией; "расщепление личности" - если ты биолог, но пишешь стихи (из диалога Ж. Медведева с психиатром); "обусловленный психической болезнью отказ от пищи" - если ты, доведенный до предела сил жуткими условиями психиатрического каземата и собственным бесправием, протестуешь объявлением голодовки (П. Григоренко).

Психиатрический мир цепенел от ужаса и непонимания, а наши "ученые" успешно защищали диссертации и открыто публиковали "научные" статьи, материалом для которых служили, в частности, и здоровые, и не очень здоровые люди, признанные душевнобольными и невменяемыми только потому, что не хотели, не сумели более молчать.

Вот еще "симптом" психической болезни. Речь идет о тех, кто признан невменяемым больным и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу: "Судебное заседание они используют как трибуну для речей и обращений". Вспомним здесь Георгия Димитрова, использовавшего фашистский суд с этой же целью, - был ли здоров он?

Еще одна цитата: "Приведенный нами ранее анализ больных с бредом реформаторства показал, что у всех больных содержание такого бреда выходило за рамки узко межличностных отношений: оно касалось различных сфер жизни общества... Указанные больные писали многочисленные письма и жалобы в различные учреждения... Приведенные клинические особенности болезненного состояния в сочетании с аффективной схваченностью больных своими идеями при сохранении в ряде случаев внешне упорядоченного поведения обусловливали повышенную их социальную опасность и определяли необходимость направления таких больных на принудительное лечение в психиатрические больницы специального типа".

* * *

Мне повезло с Учителем. Славной памяти профессор Исаак Аронович Мизрухин постоянно говорил нам, первокурсникам-кружковцам: "Психически больной человек лишен всего: семьи, друзей, перспектив. Он беззащитен. И психиатр, в первую очередь, должен быть другом своего больного, его защитником. Иной защиты у больного не будет. Злым, нечестным людям не должно быть места в психиатрии". Это было главным, основным из усвоенного мною в институте.

Я был юн и открыт. Практическая психиатрия встретила меня обыденностью, дефицитом эффективных лекарств... Холодом и слякотью.

Не знаю, каких учителей имели мои пожилые коллеги, ничтоже сумняшеся "ошизофренившие" Гегеля. Об этом они не говорили. Добрые, искренние люди, вразумлявшие меня в "мудрости выживания и осторожности", они спокойно назначали больным давно просроченные медикаменты ("а что же делать, такие поставляет нам в больницу аптекоуправление"), никогда, ни под каким видом не занимались психотерапией (и не умели, и не хотели уметь, и времени на это, действительно, не было), и писали, писали... Десятки историй болезни, процедурные листы, встречи с родственниками больных. И так всю жизнь.

Да, они были искренни, когда ставили Гегелю диагноз. Я лгал им, а они были искренни. И это, на мой взгляд страшнее всего. Они же, бедные, никогда не прочитали ни единой странички настоящей "неклассовой" философии. Рабство, увы, - это состояние души.

Никто, никогда, ни в каком свободном обществе не может гарантировать абсолютное отсутствие злоупотреблений или невежества того или иного врача. Право - единственный гарант.

Но есть первый шаг, без него невозможны следующие. Грязь и сор оставляют за порогом, для этого подошвы вытирают о коврик. Очищают. Да, необходимо очиститься, осознать. Покаяться. Не сказав правду самим себе, мы не сможем измениться. Труднее всего говорить правду самому себе. Такая правда зачастую нестерпима. Но говорить ее надо, по буквам, по слогам, говорить обязательно.


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1990, #5. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1990, #5
Что было, то было.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1990/5/gluzman.htm