"Уважаемая редакция..."
РОССИЯ В ПОЛУОБОРОТЕ Вячеслав Щукин, г. Москва
"ПЛЫВУЩИЕ ПО ТЕЧЕНИЮ" Сергей Таск, г. Москва
ИМЕНЕМ КГБ Валерий Остренко, г. Рига
СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ МАСТЕРА Павел Проценко, г. Электросталь Московской области
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ НАЦИЗМ Андрей Мальцев, г. Казань
РОССИЯ В ПОЛУОБОРОТЕ
Когда еду на автобусе из центра Москвы домой, на окраину, всякий раз встречаюсь глазами с церковью. Давно ее помню: заброшенную. ободранную, обескресченную. Бывало, неподалеку стояли остатки деревеньки, жив был и кое-кто из бывших прихожан. Дома снесены, прихожане истаяли, а приход остался. Храм уцелел. Более того, он покрылся снизу доверху строительными лесами, и вскоре - что уже вовсе чудо - зазолотился всеми тремя куполами. В свое время этот храм находился в центре жизни и с высоты птичьего полета походил, наверное, со всеми своими малыми и большими тропками и дорожками, ведущими к нему, на нейрон, от которого отходит множество нервных нитей. Потом жизнь ушла в сторону, а храм остался на обочине. Сегодня, кажется, начинаем понимать, что на обочине оказались мы сами, а он как стоял незыблемо, так и стоит. Блажен народ, созидающий храмы, темен и обездолен тот, кто не в состоянии уберечь построенное.
Замечаю, не я один тянусь в ту сторону глазами. Уже автобус минует удобную точку, а иные все оборачиваются и провожают церковь взглядом. И во взглядах этих одно и то же странное выражение: словно пытаются вспомнить что-то очень важное и не могут, как бывает после тяжелой черепно-мозговой травмы. И это совпадение восстановления храма с попытками возрождения всей нашей жизни наводит на грустные и неожиданные размышления.
Для кого и для чего восстанавливаются храмы? Раньше тело человека на этой грешной земле принимала бабка-повитуха, а душу встречал и провожал священник. Потом за нас решили, что души никакой нет и поэтому достаточно распорядиться с телом. И с тех пор осиротели и одичали многие души. "До основанья мы разрушим..." Как же далеко преуспели мы на этом своем мрачном пути, ставшем для всего народа поистине крестным путем. И вот наступило время жатвы. Оказалось, пока мы строили свой социализм, мир тоже не терял времени даром и не стоял на месте. Теперь открывается, что весь мир тоже, по сути, "строил социализм", - будем уж так это называть. Но происходило это с роковой для нас разницей. Если мы создавали свой социализм по догме, то весь цивилизованный мир сверял свой путь по вечным общечеловеческим ценностям - добра, справедливости и свободы. В итоге вышло, что "социализма" куда больше там, где его специально никто не "строил". Мы же, не выпуская из рук лозунгов, создали нечто, чему в истории еще предстоит дать точное определение. Возможно, страшное. Как глубоко и мудро сказал об этом Махатма Ганди: "Цели мы не знаем. Позаботьтесь о средствах, цель же позаботится о себе сама".
Итак, похоже, близится к завершению грандиозный человеческий эксперимент, имеющий, вероятно, космическое значение. Отрицательный опыт целого народа переходит уже в распоряжение всего человечества. Непомерная цена заплачена за него. Ради чего? Ради чьего будущего? Неужели прав Петр Чаадаев, так своевременно вспомянутый на нашем первом настоящем Съезде народных депутатов, что мы существуем лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок?
Во всем этом событии съезда да и, увы, в недавних выборах меня больше всего потрясло то, до чего же, оказывается, мало у нас по-настоящему умных и образованных людей. Не стоит умиляться теми, кого мы увидели на самом съезде, - для наших-то просторов... Да и эти умники сохранились не благодаря созданному образу жизни, но вопреки ему. Они выжили по сути так же, как и храмы, о которых циничные прагматики объясняют коротко и просто: взрывчатки не хватило. Со снабжением ведь и тогда было не ахти.
Мне пришлось побывать на двух собраниях по выдвижению кандидатов в народные депутаты. Было выдвинуто по тридцати и более кандида тур. Удручающее зрелище! Не считая "пришлых", - ни одной светлой головы! Никто не покорил ораторским искусством, никто не удивил проницательным анализом состояния страны и не подсказал, как быть с бедой.
Трибуна являла одну беспрерывную серость. Один выходил и предлагал послушать накануне сочиненные стихи, другой говорил: "Я вот вчера думал-думал и написал тезисы. "Что делать" называется, послушайте". Следом поднимался некий военный доцент и на одном дыхании, не отрывая глаз от бумажки, громовым голосом выкрикивал все известные на сегодня лозунги. Третий же, пятый и десятый без конца перечисляли всевозможные блага, которыми они осыпят избирателей, если те отдадут им предпочтение, словно собирались не страной управлять, а встать хлеборезами у некоего раздаточного окна. И это - из полумиллиона человек! Огромный город! Да по меркам Древней Греции на такое скопище людей объявился бы не один десяток оригинальных философов, ярких личностей, мудрых государственных мужей. А тут - никого. Тотальная люмпенизация духа. До чего же капитально надо вытоптать людей, чтобы довести их до такого ужасающе посредственного состояния.
Сначала подумалось, что умники просто еще не подошли, - ведь все произошло так быстро и неожиданно... Но не может же быть, чтобы из этакой-то толщи людской не объявилось ни одного государственного мужа? Может, подумалось, они где-то еще сидят в ночных сторожах, изучают "Анналы" Тацита и вдруг явятся? Ведь в том и прелесть застоя, что во главе государства мог стоять человек, годный разве что в сторожа, а в сторожах томиться - потенциальный глава государства.
Потом я понял - ожидать бесполезно. Так же бесполезно, как надеяться, что на измученной монокультурой земле взойдет женьшень.
Недавно, будто хлыстом по сознанию, ударило высказывание одного японского бизнесмена: в области радиоэлектроники Советский Союз отстал от Японии навсегда. И я снова всматриваюсь сквозь окно спешащего автобуса в этот старенький храм, так неожиданно вдруг забелевший лесами: мы еще не идем к нему, нет. Мы только обернулись на него. На эти чудом уцелевшие купола, с непобедимым упрямством устремленные к небу. Слишком позарастали все дороги, ведущие к храму. Но до чего же хочется верить, что дороги эти не потеряны навсегда.
Вячеслав Щукин,
г. Москва
"ПЛЫВУЩИЕ ПО ТЕЧЕНИЮ"
Так должен был называться роман, начатый лет восемь назад и оставшийся недописанным. Многое в те годы оказалось недописанным, недосказанным, недопечатанным. Недожитым. Человек не дерево. Трудно жить, вдыхая углекислый газ и выдыхая кислород. Я о лжи, которой мы все так долго дышали. Но, значит, были же те, кто выдыхал живительный кислород? Были. Твардовский - один из них.
В 1969 году, когда облава на Твардовского шла к своему победному финалу, я заканчивал школу в Сибири. Но я читал "Теркина на том свете", читал Эренбурга и Гроссмана, Домбровского и Искандера, и когда накипали слезы стыда и гнева, это значило, что у журнала "Новый мир" было одним солдатом больше. И в Москву я вскоре поехал не за знаниями - за тем самым кислородом, которым, казалось тогда, будем дышать вечно. Мог ли я знать, что уже перетягивают шланг?
...Говорят: не в один день Москва строилась. Не в один и разрушалась. Уничтожение старины, забвение своей истории, надругательство над правдой - все связано с распадом личности, и период этого распада охватывает десятилетия. Но стремительность, с какой этот процесс происходил в семидесятые - первой половине восьмидесятых годов, заставляет говорить о переходе количества в качество. Мы научились иронизировать и разучились смеяться, в первую очередь, над собой. Мы постигали трудную науку быть лояльными. По телефону мы говорили на таком птичьем языке, что потребовались бы годы на расшифровку. Справедливо находя газеты слишком пресными. мы взбадривали воображение тем, что читали между строк.
Но разве мы не радели, разве не болели при этом? Мы болели за "Спартак" или за киевское "Динамо", и ни на что больше сил уже просто не оставалось, а между тем отбывали сроки те, о ком даже не догадывались слушатели "Маяка". Ах, как мы умели молчать! Принципиально и непримиримо, мучительно и с чувством собственного достоинства. Убедительнее всего мы молчали в 1956-м (речь не о съезде), в 1968-м (не о студенческих волнениях во Франции) и в 1980-м (не об Олимпиаде).
В известном смысле, "эпоха Брежнева" по своим моральным последствиям будет пострашнее "эпохи Сталина". Мой дед по материнской линии был репрессирован, у меня свой счет к той эпохе, и все же, все же, все же... В годы массовых репрессий в сознании народа вера в высшую справедливость никогда не угасала. Сталин отделялся от "сталинизма" (то есть от Ягоды, Ежова, Берии и их подручных). Злу упорно противопоставлялось, как того требует здоровая человеческая природа, Добро, даром что под личиной Добра скрывалось злейшее из Зол. При Брежневе нравственные критерии сделались размытыми, черное откровенно выдавало себя за белое, и кто ловчее, умелистее это делал, срывал самые восторженные аплодисменты. Так был сделан роковой выбор: двоедушие вместо инакомыслия.
Мы не жили - существовали. Мы плыли по течению. Это был, вероятно, самый массовый заплыв в отечественной истории. Мы отвыкли от сопротивления, наши мускулы стали дряблыми, движения беспомощными. Мы перестали рассчитывать на себя - куда вынесет... Так удивительно ли, что сейчас, когда надо преодолевать пороги, когда призвали сильных, способных плыть против течения, - возникла паника?..
Вот горькое признание человека, которому за шестьдесят: "Наше поколение напугано на всю жизнь". Мое не напугано - развращено. Но и в его, и в моем поколении были такие, кого, как ни старались, не могли ни потопить, ни вышвырнуть на чужеземный берег. Был редактор Александр Твардовский, "Трифоныч", одинокий пловец, загребавший по-крестьянски короткими мощными саженками. Но как поэт, как гражданин он не был одинок. Были и другие. Одних мы знали в лицо, иных узнаем только теперь. Это они, инакомыслящие, во времена удручающего единомыслия, а правильнее было бы сказать - безмыслия, приближали время нового мышления. Это они, нахлебавшись вдосталь, одолевали мутную волну.
Россия всегда была страна иноков, потому и жива духом.
Я верую в то, что и в моем поколении, наглотавшемся цитат, есть иноки, поклоняющиеся одному Богу, - Правде. Но хотят ли нас услышать? Подхватил ли долгожданный ветер перемен наши голоса? На эти вопросы исчерпывающе, мне кажется, ответили в журнале "Знамя" тридцати пятилетнему автору: "Интересная повесть, но у нас не пройдет. У нас сейчас, сами знаете, хорошо идут мертвые". Ах, если бы вперед себя мы пропускали только Платонива или Булгакова...
Я верю, мы еще скажем свое слово. Я верую в то, что нельзя дважды (тем более трижды) войти в одну реку, чтобы снова плыть по течению. Я верую.
Сергей Таск,
г. Москва
ИМЕНЕМ КГБ
Я получил свои шесть лет (по 70-й статье) за активный протест против ввода советских войск в Афганистан, за "клеветнические" утверждения, что экономика нашей страны находится в предкризисном состоянии, а сельское хозяйство уже давно в кризисе, что в стране накоплены горы оружия и при этом жизненный уровень народа, создавшего это оружие, находится на крайне низком уровне, что полностью игнорируются все демократические права и свободы человека, что в стране жестоко преследуется любое инакомыслие.
Все эти действия имели место в начале восьмидесятых годов. Конечно, КГБ не мог не "отреагировать" на мои действия. Реакция была вполне в духе того времени. Осудили как осо бо опасного государственного преступника и отправили по этапу в пермские лагеря для политзаключенных. Там я имел полную возможность увидеть и услышать многих подобных мне "преступников".
Освободили нас досрочно в феврале 1987 года, но не по реабилитации. Я был поставлен перед выбором: либо просить прощения (за несовершенные преступления), либо продолжать жить в лагере. Просил (как и многие другие). Великодушно простили почти всех "семидесятчиков". С реабилитацией, однако, не торопятся, наверное, очень не хочется признавать свои "ошибки", а может быть, время еще не подошло?
Вот уже более двух лет я пытаюсь добиться пересмотра своего дела на предмет реабилитации, но пока - ни малейшего успеха. Все правоохранительные органы (республиканские и союзные), в которые я обращался, ограничивались формальными отписками. Стыдно признавать, но я до настоящего времени не смог получить даже копии приговора по своему делу. После всех этих безрезультатных попыток, я все больше прихожу к мысли - а нужна ли мне эта реабилитация? Нет, граждане начальники (большие и не очень) из КГБ, она все-таки больше нужна вам всем!
Судил меня, фактически, запорожский областной КГБ в помещении
Запорожского областного суда и от имени последнего. Авторы тринадцати томов моего дела - это следователи запорожского КГБ: майор ПристайкоВ.И. и майор Гребченко И. П. А судьи кто? Да это не имело и не имеет никакого значения. Судил КГБ. В процессе следствия по отноше нию ко мне применялись всевозможные методы психологического и физического воздействия - угрозы, шантаж, обман и даже пытки - правда, не руками следователей, а руками уголовных преступников, с которыми меня держали в одной камере в течение всего периода следствия. По чьей указке ко мне применялись методы физического воздействия - не вызывает никаких сомнений.
Валерий ОСТРЕНКО,
г. Рига
СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ МАСТЕРА
В заметке "И вновь о Быковне" от 4 октября 1989 года собственный корреспондент "Литературной газеты" Сергей Киселев туманно пишет о каких-то силах, препятствующих проведению объективного расследования быковнянских событий. Он зато упоминает о следователе по особо важным делам при прокуроре Киева В.Игнатьеве, который "честно и мужественно занимался быковнянским делом".
...4 июня 1986 года я был арестован по статье 187-1 УК УССР (аналог статьи 190-1 УК РСФСР), одной из нескольких политических статей советского Уголовного кодекса тех лет.
В квартиру ворвались лица в штатском во главе с Владимиром Константиновичем Игнатьевым. Этот бравый на вид мужчина доблестно воспрепятствовал престарелой хозяйке попрощаться со мной, и от его профессиональной хватки у 82-летней монахини остался огромный кровоподтек на руке.
Меня втолкнули в машину и повезли "по месту жительства".
По дороге Игнатьев улыбался: "Ты что-то волнуешься, Паша. Нервничаешь". Я требую объяснить, на каком основании подвергся нападению, требую предъявить санкции. "Плохо собой владеешь, Паша", - усмехается следователь.
Во дворе дома я начинаю кричать и звать на помощь, кричу о том, что вновь развязан террор против народа. Санкции не предъявляют. Заломив руки, втискивают в полуразваленный лифт. Сопровождающих четверо. Игнатьев, стоя ко мне спиной, вдруг захватывает пятерней мою ногу в области паха и сжимает ее. "Что вы делаете?!" Ответом - лишь дребезжание поднимающейся кабины и нарастающая боль. Продолжает жать. Я - к понятым, они отворачивают глаза.
Лишь перед дверью квартиры на мгновение суют в глаза какую-то бумагу. Затем следует многочасовое копание в книгах, домашнем скарбе, обыск, арест. Своим поведением (и на обыске, и в дальнейшем, при кратких встречах на допросах) Игнатьев всячески стремился подчеркнуть, что грубая сила государственного насилия, стоящая за ним, и есть та правда, которую мне предстоит отныне признать или быть раздавленным.
Следственная группа, которую возглавил Игнатьев, шесть месяцев изучала изъятые рукописи, черновики, бумаги, стремясь представить уголовным преступлением право личности жить и писать по убеждениям. Вот примеры правового мышления и стиля Игнатьева, взятые из 34-страничного "Обвинительного заключения".
"Расследованием установлено, что Проценко вследствие переоценки своей личности под влиянием прочитанной, нелегально доставленной в СССР литературы систематически изготовлял произведения, содержащие заведомо ложные измышления... В ходе следствия от дачи показаний отказался, виновным себя не признал, а доказательства, предъявленные ему, назвал "фабрикацией дела", таким образом пытался показать, что является просто верующим гражданином, хотя на самом деле его деятельность носила явно антиобщественный характер".
Язык этого "юридического" документа - это язык машины, сбитой Вышинским и другими мастерами заплечных дел. В ее беззаконном ритме и действовал Игнатьев, где мог, старался унизить, ошеломить месячной экспертизой в психушке или соседством с рецидивистом-уголовником в камере, лишний раз обмануть, причинить боль родственникам, не допустить к суду адвоката, в порядочности которого я был уверен, и так далее и тому подобное.
Здесь важно отметить следующий факт - для меня, как для участника правозащитного движения, безусловный - политические дела вел КГБ, однако для удобства он пользовался и услугами прокуратуры, в среде которой подбирались люди, услужливо готовые закрыть глаза на грязную работу. Такие же лица, согласные на все, имеются и в судебной системе, и на всех ступенях правового устройства в стране.
Явным образом, согласно официальному постановлению, в следственную группу ввели капитана киевского УКГБ Дашко В.И., именно его ведомство было руководящей силой данного дела. Разнообразные чины в голубых кантах в нескольких городах страны производили обыски, незаконные задержания и несанкционированные допросы с одной целью - найти материал для своих фантастических версий (меня хотели представить, в частности, главой подпольной религиозной молодежной организации Украины). Мечты их рассыпались, материал пришлось притягивать за уши с помощью пещерных идеологических инструкций.
В мою защиту тогда выступили многие писатели: В.Каверин, В.Астафьев, Е.Евтушенко и другие. Что же в это время, в период уже начавшейся перестройки, делал В.Игнатьев, следователь по особо важным делам? С удвоенной энергией терзал на допросах новых свидетелей, усиленно дорабатывал "дело".
Приговор по нему был отменен Верховным Судом УССР как недоказанный, явление для политических процессов уникальное. Несмотря на это, Игнатьев, не забытый своими покровителями, получил повышение - чин советника юстиции (приблизительно соответствующий званию подполковника).
Одинаковая и равно странная картина наблюдается нынче в разных сферах нашей жизни. Сказано слово правды о развале народного хозяйства, ан, глядь, руководство по восстановлению какой-нибудь разоренной его отрасли поручено новому Чичикову; заявлено о преступлениях в органах правопорядка, а в них по-прежнему на командной должности Ноздрев, и примерам этим несть числа. Именно в этой грозной бессмыслице, на корню подрывающей стремление общества к очищению от кровавых злодеяний, кроется бесплодие следственных усилий в раскрытии преступлений, совершенных в Быковне, Куропатах и других местах истерзанной страны.
Павел Проценко,
г. Электросталь Московской области
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ НАЦИЗМ?
В столкновении местных, региональных Советов с нашими социалистическими монополиями многие критики выделяют прежде всего один аспект - угнетение Центром национальных культур. И решать его намерены путем усиления национальной государственности. Однако противоречия между монополиями и местными Советами в равной мере затрагивают все многонациональное население каждого региона, весь его народ. "Национальные" мифы в политике превращают демократические движения в нацистские.
Довольно часто в качестве противовеса диктату союзных министерств выставляют требование национального суверенитета. При этом право народа трактуется как право нации. Эта путаница в нашей стране имеет свою предисторию. Еще первая наша Конституция РСФСР(ст. 2) говорила: "Российская Советская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация Советских национальных республик".
В статье четвертой Конституции 1924 года, в статье 17 Конституции 1936 года и в статье 72 действующей Конституции также утверждается право наций на самоопределение.
Однако ратифицированные от имени СССР Президиумом Верховного Совета СССР Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах и Международный пакт о гражданских и политиче ских правах, требуют права на самоопределение, так как: "Все народы имеют право на самоопределение. В силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус и свободно обеспечивают свое экономическое, социальное и культурное развитие".
Соответствует ли наше внутреннее законодательство нашим междуна родным договорам? Можно ли трактовать право народа на самоопределение, как право нации? Такая трактовка создает привилегированную "коренную" нацию и лишает принадлежности к народу все многонациональное население какого-либо региона. Только весь народ, независимо от своей национальности, путем всенародного референдума может решать вопросы самоопределения своей республики, своей земли.
Можно ли решать национальные проблемы введением государственного языка, установлением особого гражданства для "коренных", выселением мигрантов, введением ценза оседлости? Да, монополизация экономики, диктат производителя привели к монополизации и в сфере языкового общения. Но стоит ли заменять монополию на сегрегацию? Для рыночной экономики язык - побочная проблема. Потребуется увеличить рынок сбыта - выучите новый язык или найдете переводчика.
Ограничение миграции - это, конечно, сильный способ решения социальных проблем! Однако, на мой взгляд, ограничения свободы передвижения, прикрепления граждан к определенной местности - это из области национал-феодализма.
Не должно ли государство быть отстранено от регулирования этого круга вопросов? Можно ли государственными методами решать вопросы культуры? Можно ли развивать культуру, создавая ей привилегии за счет других культур? Культура ли вообще это будет?
Проверить недолго: загляните в списки Нобелевских лауреатов. Много ли там подданных из тех стран, где культура "процветает под охраной государства"?
Для чего вообще можно использовать сведения о национальности, если не для дискриминации? Я не вижу другой цели. Что для нас важнее - сохранить чистоту расы или сохранить и развить национальную культуру?
Государственными, директивными методами национальных проблем не решить. Эти проблемы решаются не государством, а обществом.
Всякие упоминания о национальности из государственных документов пора исключить. Любой общественной группе в любом регионе страны должна быть предоставлена возможность развивать любую национальную культуру, по их собственному выбору. Никакое насилие, никакое вмешательство государства в национальные дела так же недопустимо, как и в религиозные. Для защиты граждан от дискриминации в сфере свободы совести церковь отделена от государства, всякие упоминания о ве роисповедании из государственных документов исключены. То же самое следует сделать и в сфере национальных отношений.
Иногда говорят, что отделение национальности от государства, исключение графы "национальность" из государственных документов равносильно для человека потере самой национальности. Отмена графы в па спорте не отменит национальной культуры гражданина (если она имеется). Наличие графы не сохранит национальной культуры, потому что каждый человек, независимо от анкетных данных сам определяет свою принадлежность к нации и культуре.
Возникает вопрос - как же быть с нашей национальной государственностью? Как быть, например, с Сове том Национальностей? Почему тата ры, которых в два раза больше, чем литовцев, выбирают в Совет Национальностей меньше депутатов? Или якуты выбирают, а греки, которых больше, чем якутов, участвуют в выборах лишь в составе национально-государственных образований других народов? Иногда предлагают уравнять в правах все народы и ввести систему один народ - один представитель. Если сохранять такую конструкцию, как Совет Национальностей, подобная эволюция совершенно необходима. Однако само существование Совета Национальностей - источник противоречий.
Нам нужен не Совет Национальностей, а Совет Республик. Возьмем, к примеру. Татарскую АССР. Совер шенно непонятно, почему Татария, несмотря на то, что татар здесь меньше половины населения, имеет своих депутатов в Совете Национальностей, а соседняя Ульяновская область, где проживает по крайней мере четыре крупных этнических группы, и нерусское население составляет существенную часть - около четверти, лишена такой возможности и участвует в выборах в этот Совет лишь в составе Российской Федерации? Пора устранить этот постоянный источник национальных противоречий.
Необходимо отделить национальность от государства.
Необходимо преобразовать Совет Национальностей в Совет Республик.
Необходимо установить равное количество депутатов, избираемых в Совет Республик каждой Союзной Республикой, независимо от ее внутреннего деления и размеров. Это положит конец отождествлению Союза с Российской Империей, и превратит мнимую "республику РСФСР" в реальное государственное образование.
Андрей Мальцев,
г. Казань
