ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО
П. Ростин
Я - антифашист
Из протокола обыска: "Машинописный текст на
серой бумаге. Начинается словами: "П. Ростин. Я - антифашист".
Заканчивается: "...У меня нет оружия. Но разве
было оно у добровольцев на Можайском направлении?"
Я вырос в войну. Я ничем не отличался от головастых, со вздутыми животами московских и ленинградских мальчишек, росших по окраинам сибирских и казахстанских городов. Я знал, что папы - они же мужчины - воюют с фашистами. "Вставай, страна огромная" и "От советского Информбюро" закрепились очень глубоко в моем сознании. Я сам упоенно играл в войну. Правда - уж не знаю, кто мне это объяснил - я довольно рано понял, что немец и фашист - это не одно и то же: немцы бывают разные, а фашисты - все одинаковые. Символами фашизма для меня стали не свастика и фуражка с высокой тульей, а колючая проволока, рвы с расстрелянными, варшавское гетто и люди - изможденные, глядевшие с газетных фотографий, - и другие, про которых говорилось: "фюрер мыслит за него".
После войны представления эти углубились под воздействием разных впечатлений. То рассказа крестьянки из-под Орла, выходившей немецкого солдата Оту (Отто) - "Да какой он фашист, просто послали и все". Или рассказ парня, партизанившего на Смоленщине, тепло вспоминавшего немецкого доктора, вылечившего ему раненую руку. Или разговоры. которые я слышал в Германии: "Нас тоже нужно понять. Гитлер сделал для Германии и много хорошего, ликвидировал безработицу, например. Да и что поделаешь?" Все это не отменяло, но как-то досадно усложняло картину сожженных деревень с торчащими печными трубами и кинофильм "Суд народов". Позднее результатом наблюдений стал для меня вывод, что фашизм всю нацию - и хороших, и плохих осознанно или неосознанно, и даже собственные жертвы - делает соучастниками своих преступлений.
Когда я часами еду вдоль колючей проволоки по железной дороге Котлас-Воркута, или разговариваю с сыном погибшего в 36 году колхозника о том, как он воевал в Венгрии в 56-ом; слышу, что при Сталине был порядок и цены ежегодно снижались: или узнаю, что друг-водопроводчик въезжал в Прагу на бронетранспортере в 1968 - а куда денешься, послали: когда редактор комсомольской газеты говорит мне, начинающему журналисту: "Ты мне убери с полосы свои четыре жидовских фамилии или замени псевдонимами, а не то я полосу зарежу"; когда я читаю "Колымские рассказы" Шаламова или когда натыкаюсь в Сибири на километровые рвы с расстрелянными - мне не нужны объяснения. Ни классовой борьбой, ни социалистическим единством, ни "а что же, ты хочешь, чтоб..." Я узнаю символ и суть самого явления - они мне знакомы с детства.
И когда я - может быть, и поздновато - связал все это воедино в своем сознании, я на многое взглянул по-новому - но и по-старому тоже. Я возвращаюсь к той своей поре. когда мужчины были на фронте и воевали с фашистами. Клеенная-переклеенная пленка Галича звучит для меня как заезженная пластинка "В лесу прифронтовом", а "Хроника текущих событий" передает мне скупые сводки об оставленных населенных пунктах и разбомбленных городах. Все стало на свои места. Война не кончилась 9 мая 1945 года. Хотя по рождению и подданству я был призван в одну армию, как человек - своим сознанием, своей душой - я записался добровольцем в другую. Наверное, я никудышный боец, и у меня нет оружия. Но разве оно было у добровольцев московского ополчения на Можайском направлении?
