ПРОБЛЕМЫ И СУЖДЕНИЯ
Глеб Павловский
Письма из редакции
Потянуло горелым.
В уличных переходах стали встречаться бездомные дети. "Правду", если кто и выписывает, - не читает. Подъезды давно прекратили мыть.
Вот свобода, о которой предупреждали нас лучшие люди России. Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, говорил еще Александр Пушкин, но у выхода вас подстерегают братья, которые до тех пор вас стерегли: они радостно отдадут вам свой меч.
...Все сбылось. Мы вертим в руках иззубренный, ржавый меч утомленной власти и мыслим: на кой хрен нам сей экспонат?
ЛЮБИМОЕ ДЕЛО
Инструмент общественного воздействия у нас, тем не менее, появился. Убивают заметно больше людей, чем в годы застоя. Убивают, правда, больше внутри страны, чем снаружи, что привлекает к России симпатии просвещенных народов. Убивают чаще на улицах, чем в укромных местечках, как прежде. Убивают не специально отобранные государством и получившие специальный допуск проверенные лица, а кто попало: гражданские, прогрессивно настроенные, реакционно настроенные убивают тоже; иногда к тем и другим присоединяются военнослужащие. Убивают и в одиночку, но предпочтительно - толпами.
Вообще, принято стало все делать толпой - протестовать, истреблять, ликовать. Массовые жанры преобладают. Кинематограф перестал тратиться на массовки: когда нужно, прямо выезжают к месту погрома. Правда, и это рискованно: по операторам стреляют.
СУД ИДЕТ
Зато - свобода. И во всем виноват Горбачев.
Сегодня граждане СССР могут все, или почти все, чего не смели до перестройки. Мы вступили в эпоху исторической справедливости. Из письма в редакцию: "Близость народного суда над клевретами старого режима не подлежит никакому сомнению, И нынешнее поколение советских людей еще увидит своих душителей ни скамье подсудимых" (О. Т., пенсионер. г. Москва).
Историческая справедливость, таким образом, заменит нам коммунизм. И она значительно проще в кадровом отношении: клевреты и наймиты старого режима ответят перед "судом истории". История же будет представлена достойнейшими, самыми передовыми из своих сынов, - теми, кто уже теперь покидает ряды бывшей правящей партии и вступает в будущие, стараясь не прогадать, - кто в следующем авангарде.
Самые прожженные из клевретов прямо перебегают в судьи и судят братьев по классу. Историческая справедливость тем самым наступила не вообще, не абстрактно. Историческая справедливость наступила на тех, кто не успел отскочить.
По демократически избранным Советам рыщут не различимые друг от друга спонсоры и тормошат народных избранников: мы вам помогли? - Помогли. - Давай делиться!
Из письма в редакцию: "От нас так долго скрывали, что истинной правдой, венцом нормальных человеческих отношений является частная собственность. И капитализм - это просто высший общественный строй... Между тем, в нашем обществе у многих скопились несметные богатства, нажитые бесчестным путем. Они должны быть конфискованы и переданы в собственность неимущим, жертвам партократии и т.п." (А.Ш., инженер, г. Кострома).
НАШ ДОБРЫЙ ЗВЕРЬ
О, сколько у нас новых впечатлений! Как бедно, скудно жили мы в годы застоя. И как богаты и сыты теперь - впечатлениями!
Мы видели, как узники выходили из застенков.
Мы видели, как вышедшие из застенков - узники - разделились: одни уехали навсегда, другие стихли. третьи приняли меч из рук братьев-надзирателей во имя тех самых лозунгов, отречение от которых в старые времена стоило тюрьмы: "Слава народу!", "Долой тех, кто нам противится!"
Но у всякого лозунга две ручки - вторую держат бывшие следователи.
Итак - победа. Одно из впечатлений от победы справедливости есть то, что в истории справедливость бывает еще отвратительнее несправедливости. Это не мешает ей, впрочем. все-таки быть справедливой, - зато помогает оплачивать услуги своих менеджеров, спонсоров и комиссаров. Итак - "спящий пробуждается". Но кто он, спящий?
Народные демонстрации против турок в Болгарии - и погромы турок у нас на Востоке; народные демонстрации в защиту смертной казни в Румынии - и народные убийства у нас, где попало, - вот новое лицо народа, которое открывается среди других лиц и личин.
...Мы видим революции, не отличимые от Вандей.
...Мы видим интеллектуалов, присягающих кровожадным толпам; они присягают именно тому, над чем малодушно вчера потешались, что высмеивали шепотом; они славят молодого зверя за то, как смело он пожрал старого.
Они друзья юного зверя. И он их пока не ест.
Из письма в редакцию: "Жертвы! Будьте сами революционерами!... Пора наконец установить декрет о власти! Сорви маску с лицемера! Победи его!" (Демократическая партия справедливости, Расчетный счет #... в Сбербанке г. Новосибирска).
КАРТИНКИ
Говорил же китаец: не бойся стариков - эти при смерти. Бойся молодого, энергичного, гибкого - зла. Я особенно соглашаюсь с ним, когда разглядываю картинки. Кто краше: Брежнев кисти Глазунова или врубелевский Люцифер?
Я кладу перед собой и разглядываю две картинки: "Заседание Государственного Совета Российской империи" Репина и фотография юного Джугашвили, невыбритого и в шарфе, почти по моде этого сезона. Вызолоченные жирные старики, изъязвленные всеми пороками возраста, власти и богатства - и гонимый мятежник в шарфе, молодой Просперо... Как он легок и худощав! Как просто вообразить (не русского царя, не Чауше-ску...) именно его в луже собственной крови, на неостывшей еще после дня тифлисской мостовой: погони, пальба, гибель смельчаков, гордых, славных...
В каком же порядке мне начинать вычеркивать живые лица? Кого по очереди бояться, вглядываясь в групповой портрет времени, в репинские мазки густой крови - лица Сталина, Бердяева, Ленина, Льва Гумилева..? Из какой темной норы вышли те, кто говорит: "Забудь. Ты ни в чем не виновен. Виновны лишь те, кто мертв, - и те, кого должно убить..."?
УРА!
Недавно получаю письмо из Казани - читатель упрекает меня в невежестве. Зачем я пишу, что "ура!" по-татарски значило "смерть"? "Ура" по-татарски значило "окружай!" (# 1/90).
Я с удовольствием исправляю допущенную ошибку: читатель! Заслышав громовое "ура!", оглянись - вас окружили.
ГРАФ ПОТЕМКИН - ПЕРЕСТРОЙКЕ
Темнеет.
Я ступаю по улице родного города - недолгим проулком, которому посчастливилось прозябать в стороне от магистрали. Тут всегда голуби, герань в окошках и почти не бывает автомобилей. Табличка с именем улицы: "Улица Юрия Олеши"...
...Постойте - ее тут не было. У этой улицы - другое имя! Гласность посетила, однако, и этот дальний околоток: новой белой табличкой с новым же наименованием.
Табличка написана на фанерке (новая власть пока небогата) и прибита поверх старой, из-под нее выступающей настолько, что можно узнать даже имя (новая власть уже не стесняется...): "Улица Дмитрия Лизогуба". Историческая справедливость восторжествовала и здесь, где до нее никому не было дела. Ибо государственный преступник Дмитрий Лизогуб справедливо повешен еще законными властями Российской империи. И повесили-то за дело - помогал народникам, революционерам (...бес, прихвостень большевистский!), да и фамилия сомнительная - "некоренная"... Переименовать!
Я глядел на все это, задумчиво вытирая с лица сей очередной плевок перестройки, и гадал, что он мне напоминает. Указатели, прибиваемые оккупационной армией поверх прежних, на языке победителя? Или - потемкинские деревни? Те и строились где-то в этих краях Новороссии и обживались, притерпевались в них поселившиеся люди к обычаю угодливого бесчестья, - и вооружались, чтобы кто дерзкий не вздумал пошатнуть их хлипкие декорации, ковырнуть их размалеванные холсты...
"Не трогай - убью".
ЕЩЕ РАЗ: УРА!
В дни Февральской революции (день в день, за 70 лет до Сумгаита) стукачи с полицейскими штурмом взяли оплот самодержавия - архивы жандармского управления, и сожгли их, скандируя: "Ура!", "Долой царизм!", "Долой Николая Кровавого!" Во все времена крови предшествующей власти требуют именно ее живчики. Именно они - главные антифашисты, главные демократы, главные антикоммунисты эпохи (глядя по реквизиту). И всегда можно быть уверенным - от них не только добра не будет. Добро сохранится лишь там, куда они не дотянутся.
Ведь им не убедить страну в своих исконных правах на царство. Они не могут обладать престолом, пока живы те, кто помнит их как городовых или рассыльных "по особым поручениям". Когда я стану лордом и буду разъезжать в карете, говаривал одноногий Джон Сильвер, я не хочу, чтоб ко мне, будто черт к монаху, ввалился один из тех, кто повидал меня в пиратах, - из-за того лишь, что я пожалел выпустить ему кишки!
...Нет, их не признают политическими мудрецами, пока в стране говорящих по-русски жив хотя бы один, действительно читавший Свифта, Достоевского, Щедрина. Следовательно, у этих шутов гороховых не остается другого выхода: завтра они примутся убивать. Они еще не умеют, стесняются, чуть что - поминают Сахарова...
Но я никому не посоветую забываться настолько, что, отворачиваясь от новых политиков, подставлять им неприкрытую спину.
(Однако во всем виноват Горбачев.)
УСЛОВИЯ НЕНАСИЛИЯ
А вот письмо, которое меня испугало.
Автор его (Г. Г. из Москвы) чрезвычайно одобряет мои статьи в "Веке", однако озадачен и встревожен присутствующей в них интонацией: не ограничиваться моральным осуждением насилия. Инкриминируемая мне фраза (при описании одного из обычных у нас зверств) звучит так: "Какой ряд событий приводит к состоянию власти и человека, когда можно так поступать, не рискуя быть убитым на месте?" (# 1/90). Эти слова читатель называет "чудовищным довеском", несовместимым с идеей правового государства.
Видимо, мы слабо представляем себе, на чем стоят институты правовых государств. Они стоят на убежденности их граждан в существовании у человека естественных стремлений, признаваемых здравым смыслом всякого другого человека. В странах с самым гуманным законодательством (исключающим и смертную казнь) всякий, кто полез ночью в частное жилье, рискует быть убитым на месте хозяином дома. Тем более, это знает всякий, кто покушается на жизнь и безопасность гражданина: закон, ограждающий от произвола даже права убийц, тем более не ставит под вопрос право человека перед лицом явного насилия отстаивать себя, как и чем сумеет. Закон гарантирует безопасность обвиняемому - но не преступнику.
Это хорошо известно всем цивилизованным странам, кроме одной - той, где человек не смеет защищаться сам, потому что обязан дожидаться защиты от государства. Той, где интеллигенция и милиция едины в одном: они осуждают насилие после того, как оно состоялось. Той, где слово "компьютеризация" по актуальности сравнимо лишь со словом "погром".
...Едва ли демократия спасает от гражданских конфликтов, в том числе и с применением силы: памятны восстания в негритянских гетто 60-х годов, не угасает ольстерский террор. Но невозможно представить себе "нормальный" погром - типа Ферганы или Сумгаита - в США по единственной причине: навстречу осатанелой толпе непременно раздадутся выстрелы.
Толпа - прирожденный трус. Остановленная сопротивлением граждан, она рассыпается, оставляя поле битвы закону.
Не встречая себе сопротивления. идея погрома становится всеобщей, и насилие воплощается в легальных структурах. Жертва "незаконного" насилия обязана дождаться своего конца, чтобы доставить затем согражданам-зрителям удовольствие повторного насилия - государства над убийцей.
...Те, кто не любит сопротивляться, - рискуют вами. Это хорошо известно ГАИ: при авариях шофер подставляет сидящих сбоку от него. В перестройке тоже очень заметно, что ее делают те, кто не любит рисковать собой (освящая себя именами тех, кто рискнул). Именно потому "бесподобная революция" грозит оказаться, в конце концов, кровавей октябрьского переворота.
...Десять тысяч убитых в гражданских конфликтах внутри страны - счет перестройки на сегодня. И каких убитых: порубленных топорами и саперными лопатками, сожженных. кастрированных, изнасилованных. Смятых толпой советских людей - без единого выстрела навстречу.
"РЭМБО" НАМ ЧУЖД
Можно по-разному описывать несчастья нашей родины. Но одна из главных причин их то, что сегодня СССР - страна слабых. Это страна, где толпы людей могут мучить, убивать, изгонять тех, кого меньше, и этому некому помешать (а тем временем власть, армия и интеллигенция ищут ответа на вечные вопросы - что делать, кто виноват...) И оглядываясь на сорокалетие, прошедшее под знаком Победы, когда мы накапливали горы обмундирования, военных кинофильмов и боеголовок, давайте подведем итог - мы создали в России небывалое: воспитали в народе труса. Сегодня основное национальное изделие русских - слабак.
КОЗЕЛЬСКИЕ ЭКСТРЕМИСТЫ
Мне всегда представлялась сомнительной и опасной идея самоценности жизни без внимания к выставляемой при этом цене. Ведь жизнь во всяком случае не дороже - чужой такой же. И есть случаи, когда даже евангелист остерегает: свою - не спасай.
Еще на заре гласности, в полузабытых спорах "о мире и выживании человечества" чуткое ухо настораживал этакий блатной налет: о чем спорим, господа? Жить-то всякий хочет. Айда выживать! Почему-то это называли "новым мышлением".
...Выживать? Так начинать надо было не теперь, а по крайней мере с осады Козельска. Сдали б городок татаро-монголам, выбрали б Батыя в президенты России, да под Батыем и выжили: вот вам и новое мышление! АН нет, предпочли "тотальное уничтожение".
...Погибали все, истреблялись повсеместно, всем их тогдашним миром. И не был им тот мир меньше нашего...
ЕЩЕ ОДИН ЭКСТРЕМИСТ
Так погиб семь лет назад Виктор Томачинский, интеллектуал, автомеханик, прирожденный лирик, вечный диссидент. Как и все, он вечно писал письма протеста, ходил к судам, где карали политических, задирался с милицией и КГБ.
Я помню его реакцию на Афганистан в 1980-м: он отправил Вальдхайму открытое письмо, где потребовал ответных акций сил ООН. Но и тогда не угомонился, и все оставался в какой-то лихорадке, дожидаясь вестей о начале Сопротивления (они появились значительно позже). Представляешь, - говорил он. тыча пальцем за занавеску, - здесь, у меня под окнами в Трубниковском появляются чьи-нибудь танки! Кем надо быть, чтобы такое стерпеть?! Я бы вышел...
- Да что бы ты поделал против танков? И если это - танки ООН? Ты же сам их призываешь в Кабул!
- Чьи угодно. Хоть с вилами, а - вышел бы на улицу. Дом - мой!
...Он так и погиб, со своими вилами. С выездной визой в кармане, уже имея билет в США, - не утерпел подать в районный суд на Комитет государственной безопасности СССР!
8 декабря 1981 года суд рассмотрел заявление и признал себя некомпетентным. В тот же вечер сам истец был взят и срочно осужден по сфабрикованному делу. В Вологде, в местной тюрьме, брошенный без лечения и, получив второй срок по второму сфабрикованному же делу, он погиб в июле 1983 года.
Сегодня мы спорим о ненасилии благодаря тем, кто не хотел все стерпеть. И внуки тех, кто не умел стерпеть, печатают в журналах статьи-поучения предкам: дураки деды! Кому нужны были ваши листовки, ваши тюремные вши, ваши нары? Перетерпели бы барские порки, а там, глядишь, Освободитель бы и освободил, - а там и Запад бы помог, и Константинополь был бы наш. И Южная Корея производила бы свои компьютеры в составе Российской Советской Федеративной Империи... Эх, Лизогуб, Лизогуб!..
А ВДРУГ?
Те, кто погиб, - погиб: никого из них нет сегодня, когда мы озираемся в поисках помощи. Нам кажется, что нас бросили погибать среди проблем, каких не приходилось прежде решать никому. Мы видим себя окруженными врагами и тайными изменниками. Нас опутала мафия. Нас коварно губит партократия - и во всем виноват Горбачев. У нас нет ни сил, ни идей, ни, честно говоря, смелости на новые подвиги.
...Но, может быть, мы неверно видим происходящее в эти дни? Может быть, великие вопросы встали не сегодня и даже не вчера и поставлены были не публицистом в последнем номере выписываемого нами журнала?
Что если они и решаться начали еще до нас? Что если и то прошлое, которое нас "душит", - есть непрекращающаяся по сей день работа: старинное дело свободы?
И, может быть, кто погиб своей смертью, отвели от нас худшее? Разве не удивительно, что нашлись такие, кто готов был погибнуть, оставляя будущее нам, таким, которые едва ли вдохновляют на жертву? И теперь нам остается лишь включиться, войти в эту с незапамятных времен совершающуюся работу?
