БЕСЕДЫ В РЕДАКЦИИ
Григорий Померанц
Помраченный ум
В газете "Московские новости" в репортаже, где рассказывалось о гибели младшего лейтенанта Гусева. были приведены слова одного солдата: "Лица кировабадской толпы были какие-то сомнамбулические, напоминали публику рок-концерта". Я подумал, что если кировабадская толпа, убившая Гусева, напоминала публику рок-концерта, то, видимо, и наоборот: публика рок-концерта может напомнить о кировабадской толпе. И публика футбольного матча, и публика Кашпировского на стадионе... Видимо, что-то в нашей жизни вызывает потребность в особых формах разрядки, в массовых регрессиях к чему-то вроде пляски дикаря. Нужны удары по отупевшим нервам и состояние транса, и иногда возникает массовое безумие, побоища между болельщиками разных наций. Видимо, это невозможно до конца искоренить, не изменив всего стиля жизни. Можно только сдерживать, обуздывать цивилизацией, разумом.
Массовая культура XX века чревата взрывами, и это сказывается на всем, в том числе и в поведении противников массовой культуры, например, писателей на пленуме правления СП РСФСР этой зимой. Они очень мало отличались от футбольных болельщиков, которые воют, когда мяч попадает в ворота. Представьте себе славянофилов XIX века - разве они так себя вели? Даже на скачках, на футболе люди в XIX веке держались спокойнее. Какое-то уродство пронизывает всю нашу жизнь: она вся перенапряжена и неврастенична.
На это общее явление накладывается школа ненависти, в которой мы сидим семьдесят пять лет. Потому что все это началось, по верному замечанию Пастернака, в 1914 году, когда с помощью газет была создана массовая истерическая обстановка ненависти; сперва, конечно, к немцам, но после конца войны ненависть просто переменила направление, перешла на буржуев, на Антанту, на социал-предателей, троцкистов, кулаков, опять на троцкистов, опять на немцев, на космополитов, сионистов, масонов. Состояние постоянной ненависти - это тяжелая болезнь. В других странах были отдельные взрывы. вызванные войнами. У нас же школа ненависти длится без передышки семьдесят пять лет. И она создала совершенно особую истерическую обстановку, привычку к ненависти. Даже поворот к религии не всегда меняет психологию, многие неофиты сразу же знают, кого им надо ненавидеть, разумеется, как врагов христианства. Хотя христианство - религия любви, и св. Силуан Афонский учил: тот, кто не любит своих врагов, не христианин: он вне Бога, он слуга дьявола, какими бы святыми целями ни прикрывалась ненависть.
Вот в таком состоянии общества, когда здравомыслящие люди впадают в состояние апатии, а люди, склонные к истерике, напротив, очень активны, нам приходится решать проблему, которая не решена и в странах, развивавшихся более благополучно, - проблему взаимопонимания культурных миров. Мы очень долго не замечали, что граница между христианством и исламом проходит внутри нашей страны и возрождение православия не просто сочетается с возрождением ислама...
Наша внешняя политика поддерживала народы колоний против колонизаторов безусловно, безоговорочно - даже если борьба принимала формы терроризма. Сейчас это привело к внутриполитическим последствиям: центральное телевидение научило, как вести интифаду, и вдруг оказалось, что можно бросать камни не только в израильские машины и бросать бомбы не только в английских колонизаторов. Как тут избежать столкновений, погромов, резни?
Без решения этой проблемы у нас не просто будет кровь - какая-то кровь неизбежна при развале империи - но будет большая кровь, потому что нет общей святыни, общей точки мира, общей точки затихания, с которой можно взглянуть на проблемы из спокойной глубины - перечеркнуть все старые обиды, жажду возмездия, все накопившееся раздражение и ненависть и увидеть эти проблемы просто и ясно, так, как видел их, скажем, А. Д. Сахаров. Он их так видел потому, что в его сознании обиды не застревали, не загнаивались. Потому что он, как говорит Елена Георгиевна Боннэр, был счастливый человек, то есть человек, не помнящий обид и не думавший об обидах, а думавший о сути дела. Как к этому прийти, какие к этому пути - вот, мне кажется, о чем нам надо думать и говорить.
Я не верю ни в какую неизбежность. Почти из каждого положения есть разумный выход. Но люди упускают его, если ум их помрачен. Катастрофы можно избежать, если в нас самих возникает состояние внутренней тишины, свободы от порабощающих нас страстей. В эту минуту к нам приходит некое видение вещей, как они есть. Пропадают призраки, которые сбивают с толку, призраки нарушенных табу, каких-то оскорбленных святынь, за которые надо мстить, и т. д.
И прежде всего, надо собрать меньшинство, которое до какой-то степени уже прикоснулось к этим состояниям и может помочь другим выйти из начинающегося безумия. Первая задача - локализовать безумие и остановить процесс нарастания истерики, где его еще можно остановить. Все зависит от каждого из нас. И от духовно здравого и трезвого использования тех средств, которые нам дает современная система телекоммуникаций. Массовая истерия ненависти в значительной степени создана именно этими средствами. и неотложная политическая задача состоит в том, чтобы использовать их же, чтобы как-то эту истерию придержать.
Мне кажется, очень важно не дать личности потонуть в океане коллективных эмоций. Толпа в конце концов состоит из людей, и обратиться можно по отдельности к каждому человеку. Мне хочется подчеркнуть, что в отличие от множества движений, которые ставят себе политические и национальные цели, надо создать движение в защиту личности. Для этого движения важнее всего не то, как сложатся, допустим, отношения между Россией и Азербайджаном и между Россией и Латвией, а чтобы люди в процессе конфликтов, которые неизбежны, сохраняли человеческое лицо. А это означает, в частности. что стиль полемики в известной степени важнее ее предмета. Сохранять человеческий стиль полемики, человеческий подход к конфликтам - вот это должно быть, мне кажется, сегодня основным. Нет ничего, заслуживающего слепой ненависти. Нет ничего, заслуживающего слепой любви. Чем более святым представляется предмет адепту движения, тем легче возникает иллюзия, что ради этой святой цели разрешены все средства. Главный урок революции - что цель не оправдывает средств, что дурные средства пожирают любую цель и губят ее рыцарей.
Люди легко собираются в толпу. Они сейчас сбиты с толку, не знают, что делать, и потеряли иммунитет против лжепророков. Люди сами ищут вождей и пророков, за которыми можно пойти. Но интеллигенция не должна поддаваться этой массовой болезни. Увы, даже образованные люди чувствуют себя сейчас растерянными в новой, очень сложной обстановке и ищут, за кого бы ухватиться. По количеству пророков на душу населения наша страна, думаю, может конкурировать с Африкой. Это показывает состояние нашего общества, растерянность людей, которых отучили от самостоятельности. Они действительно легко сбиваются в толпу около лжепророков. Но это движение, ведущее к катастрофе, в сторону того, что произошло в Германии 30-х годов. Мы должны противиться этому всеми силами, мы должны обращаться к личности, пока она еще не слилась с толпой.
Сейчас мало кто станет романтизировать идею, что история движется вперед только кровью. Но речь о другом - о том, чтобы понять людей, которые начинают бросать бомбы. Они бросают бомбы в мировое зло. Наша революция начиналась на довольно высокой, рыцарской ноте. Скажем, Каляев считал, что он вынужден взять жизнь великого князя Сергея Александровича. Но как нравственный человек, он не может взять чужую жизнь, не отдав свою. Он отказался от просьбы о помиловании, хотя его умоляла об этом великая княгиня. Потом эта деликатность была отброшена.
Христианство тоже не устояло перед искушениями. Сперва ранние христиане рвались навстречу мукам. потому что им казалось, что это лучший путь на небо. Потом они сочли возможным и других подвергать мучениям, чтобы спасти их души от вечной гибели. Человеческие страсти отлично умеют маскироваться высокими идеями. Революция гораздо быстрее вырождалась, чем христианство, она не имела тех глубин, в которых ненависть гаснет и возвращается любовь. В великой религии всегда есть такая глубина, где тонут страх и ненависть, - по крайней мере у святых, у подвижников. У революции ничего кроме идеологии не было. И ненависть рванулась через край. Поворот к зверству начался с Великой французской революции, потому что на место Христа она поставила культ разума, культ теории. А где культ теории, там и террор. Началась власть идеологии. А идеологию, как показал опыт, очень легко повернуть к зверству. Хотя началась идеология с протеста против зверства, окрашенного религиозными идеями. Грехи религии вызвали поворот к идеологии, а идеология оказалась еще более доступной греху.
Примерно со времен Великой французской революции сдвинулось традиционное мышление, основанное в значительной степени на метафорах и фундаменталистском, буквальном их понимании. Все расшаталось под влиянием бурного развития научной мысли. И вместо более тонкой интерпретации метафор (Бог сотворил мир в шесть дней и т.д.), их просто отбросили. Между тем, через эти метафоры выражено некоторое чувство целого, которое неметафорически вообще не может быть выражено адекватно. Но под влиянием естественного отталкивания от фундаменталистского толкования религиозных метафор возникла надежда заменить все это научным мировоззрением.
Опыт показал, что наука, строго говоря, мировоззрения не дает. Потому что нет единой науки. Есть биология, есть физика и т. д. И вместо науки возникли однониточные теории. То есть из ковра истории, в который вплетаются миллионы нитей, выдергивается какая-то одна нить и объявляется, что эта нить и есть сущность дела. (У нас так, в лоб, и твердили: "Красной нитью проходит...") Это базис, так сказать. Базис нажимает на педали, и вертятся колеса надстроек. Главной ниточкой становятся "производительные силы" или "борьба рас", "борьба этносов".
Любая однониточная теория создает иллюзию знания у вождей, и те увлекают за собой массы. Наше учение непобедимо, потому что оно верно... Хотя, надо сказать, оно противоположно другому однониточному учению, такому же непобедимому и такому же истинному. Но вождь уверен в своем знании и смело идет, как панургов баран, в пропасть. А за ним устремляются народы. Наступает разочарование, и однониточную теорию отбрасывают ради другой однониточной.
Мы сейчас все стали умные, мы понимаем, что Маркс ошибся, Ленин ошибся. Однониточная теория идет в ход тогда, когда конструирует желаемое. Скажем, избавляет нас от чувства стыда за свое отечество или что-нибудь в этом роде. Причем, если нам очень чего-то хочется, мы перестаем замечать грубейшие логические провалы. А потом удивляемся: что за дураки были наши отцы!
Здесь интересно коснуться и роли науки. Зло иногда исходит не только из полунауки и антинауки, но из науки самой по себе. В век религии ненависть оправдывала себя религией, религиозным фанатизмом, а в век науки - научным, статистическим методом. В романе Гроссмана "Жизнь и судьба", помните, Штрум рассуждает, что многие отвратительные, страшные действия вытекали из научного мышления. Зачем разбирать, какой этот крестьянин, хороший или плохой? Мы ликвидируем всех кулаков. Зачем разбирать, каков этот еврей, хороший или плохой? Мы ликвидируем всех.
Идея ликвидации кулачества как класса или окончательного решения еврейского вопроса не только сформулирована в научных терминах, она, по сути, может быть названа побочной дочерью науки, научного подхода к явлениям. Величайшие злодейства XX века делались во имя теории (классовой борьбы или расовой борьбы). Привычки точных наук привносятся в историю, где каждая личность бесконечно сложна и качественно богата, и предлагается отвлечься от этой бесконечности и этого богатства, трактовать человека как винтик, штифтик - тогда, мол, мы придем к таким же блестящим результатам, как в физике.
"Разум - простофиля чувства". Это сказал еще Ларошфуко в XVII веке, в эпоху рационализма. И для того, чтобы разрушить обаяние какой-то ложной теории, надо распознать, на какие чувства она отвечает, какое желание конструирует.
Когда Стравинский приехал в Америку, то американцы под впечатлением необычности его музыки назвали его музыкальным революционером. Стравинский был в ужасе и говорил, что никакой он не революционер. Для него революция пахла трупами, а для американцев - войной за независимость, Джорджем Вашингтоном. Американская революция прошла в рамках религиозной морали - она ничего не разрушала. Наша же провозгласила, что цель оправдывает средства, что нравственно то, что полезно для революции, и в результате этой глубинной нравственной ошибки революция потом пожрала и самих революционеров, и миллионы невинных жертв. Глубинная разница между религиозным мировоззрением и идеологией в том, что религия есть связь с вечностью. Она не может гарантировать человеку, что, осеняя себя крестным знамением, он обретает эту связь. Но религиозное чувство помогает человеку реально испытать ощущение вечности и в этом ощущении найти точку, с которой он увидит свои собственные страсти, какие они есть. Уже с этой точки зрения человек видит самого себя, в том числе свое подсознание. И тогда действует то правило, которое сформулировал Кришнамурти: если вы увидите реальность зависти так, как вы видите реальность кобры, то броситесь от нее бежать, как от кобры.
Последний, вернейший выход из всех противоречий, в которых мы завязли, оторвавшись от вечности, - это восстановление чувства вечности. Не просто формальное возвращение в какое-то религиозное лоно, а восстановление чувства. Такое возрождение невозможно ежеминутно и в массовом масштабе. Оно неизбежно будет происходить только индивидуально, в каждом отдельном человеке, но задача борьбы с ненавистью нераздельна от задачи пробуждения чувства вечности. Это единственная точка, в которой гаснет обида. Гаснет раздражение. Гаснет все, что должно быть погашено. Я встречал людей, проживших долгую трудную жизнь без обиды, без ненависти, без жажды возмездия. У всех этих людей было чувство вечности.
