ЭССЕ
Сергей Штехер
Свобода, равенство... танки!
Мы всегда многого ждали от своей памяти. Шла ли речь о победах ли, поражениях, к прошлому прибегали с целью убедительней оправдать или осудить настоящее. И всякий раз, когда опыт прошлой истории приводил нас к результатам иным, нежели думали, надеялись и желали, мы негодовали на то, что история нас обманула. Но правильно ли мы ее вопрошали?
Мы гордимся историческим движением, которого до нас не совершал ни один народ, но достигли лишь того, что ни один народ не станет нам подражать в будущем. Мысленно сопровождая современные народы на их историческом пути, мы поднаторели на высоких абстракциях, но это не помогло нам достигнуть уровня развития этих народов. И когда действительные герои нашей священной истории умерли, мы, достигнув уровня распада цивилизации, стали чахнуть, не побывав на уровне самой цивилизации.
Так на пороге наших хижин появился призрак революции. Мы не успели еще забыть о ней и, поскольку другой у нас не было, ее лозунги мы вновь вывешиваем на фасадах дворцов, ее героев реабилитируем и низвергаем - все это оживляет нашу томительную действительность, единственной движущей силой которой является, по-видимому, календарь.
На чем основана политическая революция? На том, что "верхи не могут управлять по-старому", на том, что существующая форма правления объявляется анахронизмом, на том, что определенный класс освобождает себя от своего прежнего состояния и достигает всеобщего господства. Все общество должно стать подобием класса-освободителя. Всеобщие права общества не принадлежат более обществу - их присваивает освободитель.
Это тот момент, когда свобода, отделенная от общества в целом, от каждого человека в частности, становится костью, застревающей в горле; тот момент, когда нас тянет "из вольности в рабство", и только так мы получаем возможность прикоснуться к той сокровищнице, где хранятся от слишком жгучих прикосновений в своей девственной чистоте все те же наши права и притязания. Чтобы революция народа и политическая революция считались тождественными - для этого нормальная жизнь должна считаться преступлением в отношении народа.
Вглядимся в нашу историю: роль преступника поочередно исполняли различные общественные системы, реже отдельные личности. В противостояниях им выковался образ той силы, что являлась символом всеобщего единения, моральным образцом политического поведения и правового сознания, не приемлющих ничего иного. Несомненно - это армия.
Воображая себя свободными от случайностей исторического развития, мы требуем, чтобы и весь мир верил в это. Спасая себя, мы вынуждены думать об освобождении всего мира. Для этого и наш патриотизм должен перейти границы и стать предметом восхищения для других народов. Так патриотизм становится интернационализмом, чужая земля - своей; мы переселяли народы в иные пределы, охотно селясь на их землях, поворачивали их реки на земли других, свергая их богов, дарили им свои грехи и почитали при этом свой порядок наиболее справедливым.
Это было бы для нас непосильной задачей, когда бы не армия - дело чести, предмет нашей особой гордости. Военный мундир был нашим парадным костюмом, война - поэзией, увеличенная в воображении воинская часть - отечеством, а патриотизм - идеальной формой чувства собственности. Унося, вопреки Дантону, отечество на подошвах своих сапог, в любых пределах мы были среди "своих", и в любых пределах нам приходилось защищать свою собственность, свой социальный порядок, свое отечество. Так армия стала главным распорядителем общественного сознания. Называя себя армией всего народа, она делает очевидным свое превосходство над всем народом. Называя себя армией мира и социализма, она указывает объем своих жизненных притязаний.
Совершенно так же, как в армии, возникает необходимость в командовании и командующих. Надзор сверху становится необходимым условием существования многих, труд по надзору становится необходимым условием производства. Так возникает институт надсмотрщиков над свободой, равенством и братством. За день до радикальной революции мы - рабы надсмотрщиков.
Мы соединяемся не с теми, кого угнетают, а с теми, кого угнетают, как нас. Каждый освободившийся ранее нас, делает нас угнетенными еще больше. Как тень отца Гамлета, нам во время политических обмороков являются Свобода, Равенство, Братство. Во имя них и вслед за ними является армия...
Дело в том, что мы обнаружили свое неведение относительно тех страстей, на которые оказались способны. Наше желание преобразовать действительность инстинктивно искало те организационные формы, в которых желание каждого повторялось бы в едином порыве всех и становилось бы тем самым свободно от случайностей исторического развития. Совершенно неудивительно, что все это воплощалось в военном устройстве!
В самом деле, воин независим от сиюминутных воздействий различных факторов, он свободен от них, поскольку имеет контакт с абсолютной для него причиной - командующим, единственным, кто определяет для него собственную реальность. Безукоризненное выполнение приказов делает воина свободным. Милитаризация сознания делает очевидным, что освобождение от императивов гражданского общества и есть достижение всеобщей свободы.
Надсмотрщики ставят во главу угла принцип управляемости общества, а не его прогресс. От опасностей радикальной революции многих потянуло к солдатским котлам. Права человека объявляются мифом, их заменяет право дисциплины.
Так армия становится школой народа. При этом она действует не только радикально, но и последовательно.
Мы печемся о правах человека. Армия убеждает вас, что права реализуются только после исполнения обязанностей и, сокращая свои ряды, возвращает в лоно общества живых свидетелей этого. Мы хотим слома всех сословных перегородок, ликвидации всех привилегий - единственно, что может сплотить людей, единственно, на основе чего люди смогут соединяться по признаку человеческих ценностей. Армия, предоставляя льготы одним, уравнивает тех, кто их не имеет. Поэтому каждая сфера гражданского общества переживает свое поражение прежде, чем успевает отпраздновать победу. Мы оказываемся в обществе свободы в день ее похорон.
Спасут ли нас благие порывы, если они по-прежнему завершаются военными методами борьбы? Сведущи ли в своих страстях те, кто призывает к созданию альтернативной политической силы? При их последовательности и убежденности, она неизбежно станет военной альтернативой. Искренни ли мы сами в своих желаниях свободы? Не хотим ли мы в очередной раз предать суду военной коллегии тех командующих, кто утопил наши полки в болотах?
В чем же заключается в таком случае положительная возможность российской радикальной революции? В образовании такого класса гражданского общества, который находится в противоречии с военным устройством всего государства. На сегодняшний день на вопрос "что делать?" может быть дан только один ответ: ликвидировать производство, принявшее формы "солдатского духа", в котором заключена идея узурпации господства и санкция на это в общественном сознании. Сделано это может быть одним только путем - заменой постоянной армии на всеобщее вооружение народа. Последнее только и может быть сферой, где деление на "своих" и "чужих" не имеет оснований, сферой, в которой военный и гражданский "миры" не противостоят друг другу, и где институт надсмотрщиков не является необходимым условием существования общности людей.
Не об этом думают наши парламентарии. Не этот результат готовятся поставить себе в заслугу. Престиж их положения зависит, как им кажется, от удовлетворения насущных и ближайших потребностей своих избирателей. Они готовы, засучив рукава, восстанавливать разрушенные алтари и очаги. Благи их намерения. В главном же они собираются сражаться на поле, выбранном не ими, сведя весь вопрос к финансовым издержкам, единственному, что способно вызвать волнение крови у либералов. В остальном они вверяются бдительности, гражданской ответственности, мужеству и патриотизму - при том, что все они вместе со всем народом и руководящей ими политической силой вверены попечению армии.
Казарма и бивуак, тяжесть которых взваливалась на общество, чтобы подавить его сознание; штык и ружье, которым предоставлялось творить суд и управление, опекать и подвергать цензуре, исполнять роли полицейского и ночного сторожа, строителя нового и нарушителя старого, учителя и регулятора демократических процессов; погоны и мундир, провозглашаемые высшей моралью общества, а их обладатели - высшей государственной мудростью - вот наши учителя и спасители. Но как могут казарма и бивуак, сабля и ружье, погоны и мундир не прийти к выводу, что лучше спасти общество раз и навсегда, провозгласив свой собственный режим главенствующим, чем быть свидетелем родовых мук гражданского общества?! Армия была акушером революции и братской помощью ей, караул Учредительного собрания был повивальной бабкой диктатуры пролетариата, генералы были хирургами холодного лета 1953 года, маршал провозгласил победу развитого социализма...
...Не очевидно ли, что нам не достает лишь одного, - заменить допотопный девиз "Свобода, Равенство, Братство" недвусмысленными словами "Пехота, Артиллерия, Танки"?
г. Оренбург
