Век ХХ и мир. 1990. #8.WinUnixMacDosсодержание


СВОБОДА СЛОВА

Михаил Зотов
Подспудный жар

Сотрудник МГБ во время моего допроса 13 сентября 1978 года, указав на изъятые у меня самиздатские "Бюллетени по Проекту новой Конституции СССР", с презрением бросил:

- Что диссиденты? Народ за ними не пошел. А без народа они - ничто!

- Дайте диссидентам трибуну, и тогда можно будет сказать, пошел или нет.

И я, и он под словом "народ" разумели тех, кто под неусыпным оком партии производит материальные ценности и выращивает хлеб. Недовольство народа недостатком продуктов, низкой зарплатой, повышением цен, ограничением свобод - загнано внутрь, обречено на молчание. Власти считают такое положение нормальным, забывая, что возмущение, лишенное возможности излиться хотя бы устно, подобно нарыву, готовому прорваться вмиг - в самом страшном виде.

Об одном таком прорыве я и расскажу. Мне хочется показать, насколько методы диссидентов, построенные на принципе обычной критики отклонений советской системы от правовых норм, ЗДОРОВЕЕ положения, при котором все обречено на молчание. Несколько таких взрывов, прорвавшихся в Темиртау, Новочеркасске и др., стали известны. Мой же рассказ - о нарыве, лопнувшем в Тольяттинских исправительно-трудовых лагерях в 1970 году.

1969 год. Агитпроп заклинает всех в стране "достойно встретить" приближающийся юбилей - столетие со дня рождения Ленина. 22 апреля 1970 года - черта своеобразного финиша, достижение которого должно быть отмечено каждым и всеми. Повсюду принимаются повышенные соцобязательства. Каждый обязуется "трудиться так, как не трудился еще никогда".

Напрягая свои силы, все надеются и на взаимность правительства - уж оно постарается отличить эту дату чем-то значительным и радостным. Одни ждут снижения цен, другие - увеличения продолжительности отпусков, третьи... Третьи ждали амнистии. И особенно ее ждали заключенные.

Наконец настал долгожданный день! Парадные речи, декларации, бурные аплодисменты, и... все. Никакой амнистии.

Население лагерей замерло, оно не хотело верить, что мечта, еще вчера наполнявшая их "сроки" смыслом, улетучилась.

Я, живший долгие годы по соседству с лагерями УР 65/16 и УР 65/7 (их называли "семерка" и "шестнадцатый"), имея много знакомых среди бесконвойников, - не узнавал их. Еще недавно веселые, полные надежд, они вдруг поблекли, сникли, насупились. Но не все. Если приходилось встречаться на дороге с проходящими под конвоем лагерниками, в глазах многих из них можно было заметить злобные огоньки. Наконец, в ночь на 22 мая, ровно месяц спустя после обманчивой даты, эти огоньки переросли в пламя...

...Они вспыхивали один за другим, эти гигантские гробы. В небо ночи завивались багряные языки пламени и вскоре слились в единое полотнище бушующего огня. Торжествующий вопль из сотен глоток - словно аккомпанемент разнуздавшейся стихии, сотряс ночь на многие километры вокруг:

- Семерка-а! Поддержи-и!

И эхо этого призыва зажгло бараки "семерки".

Оба лагеря захлебнулись в желто-багряном мареве, и мгновениями казалось, будто весь мир потонет в этом океане всеуничтожения. Ночь стала походить на предтечу той, будущей, что еще отголосит адом над всей Россией...

Море огня. Выкрики. Торжествующий вой восставших. Выскочившие на улицу жители ближних поселков: стены их домов вот-вот вспыхнут. (Только безветрие спасло их от уничтожения, так же, как и окружающий лес.)

Лагеря бушевали. Промзона, со сложенными там сотнями кубометров пиломатериала, с машинами и пилорамой, отгороженная от "шестнадцатого" высоким забором, рядами колючей проволоки, вышками, яростно отбивала попытки зэков втянуть ее в общую оргию. То в одном, то в другом месте, перемахнув через ограждения, падала на штабеля очередная бутылка с горючим и взмывала костром, но "козлы" (лагерные дружинники из зэков), орудуя брандспойтами, сбивали пламя.

Пока шла атака на промзону, группа зэков "семерки" овладела оказавшимся зачем-то в жилой зоне трактором. Его завели и направили в сторону "шестнадцатого". Неуправляемый трактор, с ревом сметая на своем пути ряды колючей проволоки "запретки", врезался в забор, подминая под себя столбы и доски. Обливаемый пулями автоматчиков с вышек, он ворвался в жилую зону "шестнадцатого". Им тут же овладели зэки, развернули и вновь пустили за запретку. На "семерке" трактор вспыхнул и умолк. Но дело было сделано.

Через многометровый проход, объединяющий оба лагеря, в "семерку" ринулась толпа. Большинству "козлов" удалось ускользнуть за вахту - охрана пропустила и прикрыла их. Некоторых, однако, схватили восставшие: кого избили, кого сразу убили, кого бросили в пламя. Ночь огласилась душераздирающими воплями...

Между тем в ночном, освещенном высоким пламенем небе, появился вертолет. К восставшим лагерям подкатывали грузовики и бронетранспортеры. Солдаты стремительно окружали лагеря плотным кольцом. На пригорках, под тревожно окрашенными отблесками пожаров соснами, устанавливали пулеметы. Как стало известно позже, ждали только приказа из Москвы. И приказ прибыл - стрелять только по тем, кто попытается бежать.

Восставшие понимали свое положение, и попыток к побегу не было, а это в свою очередь лишало солдат возможности "порезвиться".

Прибывшие вслед за солдатами пожарники, под прикрытием автоматчиков, направили свои машины в "шестнадцатый". Но зэки тут же порубили пожарные шланги, и те вынуждены были вернуться назад. Зато начальник "шестнадцатого" пренебрег благоразумием - и поплатился. Пройдя в зону, он обратился с призывом прекратить бунт, но был схвачен и избит до потери сознания.

Пример начальника "шестнадцатого" говорил о многом: в зоне бесновалась вырвавшаяся из-под страха вечно занесенной плети, на миг почувствовавшая себя могущественной "воля народа". В те мгновения ее можно было убить, но не уговорить. В волчьих глазах ночи, в сполохах пламени, как эхо, клокотал и бился неподвластный времени и законам русский бунт. Он улегся, когда заголубевшее утро придавило утомленные языки пламени к пышущим курганам золы - всего, что осталось от лагерных бараков.

И тогда началась расправа.

Лишенные своих единственных союзников - покрова ночи и устрашающих охрану костров, словно на обычном лагерном разводе, стекались заключенные к вахтам. Покорно строились в колонны, подходили к распахнутым воротам.

Их выводили пятерками. Каждую очередную пятерку, вышедшую за ворота, останавливали, окружали автоматчиками: она осматривалась "козлами". Те ходили вдоль строя, внимательно вглядывались в лица, выискивая активистов бунта. Как только очередной активист был обнаружен, его выводили из строя, и, подгоняя автоматами, вели к расположенному метрах в шестидесяти забору. Заводили за плотные доски, скрывая происходящее здесь от посторонних глаз. Здесь стояло несколько "воронков", перед которыми ждала свою очередную жертву большая группа офицеров охраны.

Зэку приказывали раздеться догола. После этого его заталкивали в круг офицеров, и начиналось избиение. Обнаженного человека били чем и куда попало. Сокрушив наземь, топтали ногами. И лишь после такой "обработки" бросали в "воронок".

Остальных, не попавших в число активистов, автоматчики уводили на дно широкого котлована, приказав усаживаться вплотную друг к другу и не шевелиться. По верхнему краю котлована стояли автоматчики с собаками - знакомая картина из военных фильмов. Сортировка заключенных продолжалась много часов.

Тем временем прошли слухи о поджогах лагерей и в других местах. Рассказывали о неудавшейся попытке поджога в лагере и поселке "Управленческий" (под г. Куйбышевым). Неделями позже вспыхнул лагерь у станции Кряж. Власти поняли, что надо что-то предпринимать, иначе волнения, как цепная реакция, могут захватить значительную часть ГУЛАГа.

И они уступили. Амнистия явилась! Куцая, но все же амнистия. Лишь после администрация назвала имена расстрелянных активистов восстания. Но дело не в именах, а в подспудной темной силе, дремлющей в глубинах подневольщины.


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1990, #8. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1990, #8
Свобода слова.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1990/8/zotov.htm