ФИЛОСОФИЯ МИРА
Владимир Микушевич
Мечта о Европе
Идея нации и средиземноморская идея
В своем эссе "Искусство и третий рейх" немецкий поэт Готфрид Бонн рассказывает, как в 1932 году была предпринята попытка создать Средиземноморскую Академию. Среди учредителей он упоминает Д'Аннунцио, Пиранделло, Дариуса Мийо. С Академией выразили готовность сотрудничать Королевская Итальянская Академия, мусульманский университет аль-Азхар в Каире и парижская Сорбонна. Готфрид Бонн так формулировал задачу Средиземноморской Академии: "Все, что выработано сперва языческими, а потом монотеистическими поколениями, должно было обрести здесь новое истолкование, чтобы обогащать и воспитывать сегодняшнюю землю". По свидетельству Готфрида Бонна, главным препятствием в работе Академии оказалась обструкционистская позиция гитлеровской Германии. Все приглашения, посылаемые в Германию, перехватывала тайная полиция.
Противодействие национал-социализма средиземноморской идее - не просто курьезная причуда деспотического произвола. Оно имеет свои глубокие исторические корни. Оно определенным образом характеризуется как тоталитаризм, так и средиземноморскую идею. В наше время, когда глобальное крушение тоталитарных режимов становится непреложной очевидностью, средиземноморская идея, их традиционная противница, обнаруживает свою непреходящую актуальность, и возобновление Средиземноморской Академии на всемирном уровне могло бы оказать спасительное влияние на судьбы человеческого рода.
Для Средиземноморья вынужденное сосуществование разных культур - не просто modus vivendi, а мироощущение. Пророческая уникальность этой парадоксальной сферы исключает унификацию. Уже Александр Македонский умел отдать должное верованиям различнейших народов, населявших его империю. Наполеон Бонапарт с меньшим успехом попытался подражать этому первому великому экуменисту в истории человечества. Александр Македонский оставил след не только на завоеванных территориях, но и в духовной жизни народов, о чем свидетельствует хотя бы образ Искандера Двурогого в мусульманской традиции. Кстати, романско-готическая культура европейского Запада восприняла античную философию именно в арабско-исламской интерпретации. Недаром в "Божественной комедии" Данте с неподдельным пиететом упоминается "Averrois che 1 gran comento fee".
В сущности, именно в творчестве Данте Средиземноморье являет свою привлекательнейшую особенность, которая демонстративно игнорировалась надменным западничеством. Средиземноморский опыт Данте опроверг евроцентрические теории до того, как они сформировались. Данте видел величие Рима в том, что Рим сочетал азиатскую, африканскую и европейскую кровь. Предшественником и проводником Данте и в этом остается Вергилий, чья четвертая эклога - многосмысленное исповедание средиземноморского миротворчества, со времен Лактанция не исчерпанное комментариями. Латинский эпос Петрарки тоже назывался "Африка". Лучшие умы античности и высокого Средневековья еще достаточно отчетливо сознавали весомость африканского вклада в свою духовную культуру. Средиземноморская культура Древнего Египта никогда не скрывала своих африканских истоков, и лишь близорукое высокомерие колонизаторов не замечало их. Наряду с египетской берберская культура волнует исследователя своими допотопными глубинами. Неожиданное подтверждение получают сумбурные, но гениальные интуиции Оскара Милоша, истолковывавшего Книгу Бытия и Апокалипсис через иберийско-пиренейские параллели. Иберийские видения Оскара Милоша вели через Пиренеи в Африку и на Кавказ. Русский читатель не может не вспомнить в этой связи Пушкина. Пушкин воспевал Испанию и Кавказ; он называл Африку "моей", имея при этом в виду отнюдь не только свое африканское происхождение.
В этом пункте мы затрагиваем животрепещущую и, следовательно, болезненную проблему. На протяжении тысячелетий идея Рима, Первого, Второго и Третьего, ассоциировалась в культурном сознании с империалистическими притязаниями той или иной державы. Владимир Соловьев развенчивал подобный "Рим" в своем стихотворении "Панмонголизм". Между тем, пора задаться вопросом, почему именно к Риму обращались вселенские чаянья разных народов и был ли Рим лишь историческим прецедентом мировой державы, сверхдержавы, как сказали бы сейчас.
Сокровенные данные духовной жизни убедительно свидетельствуют: именем и символом "Рим" традиционно обозначался средиземноморский комплекс, неразрывно связанный в народной душе с воспоминанием и мечтой о золотом веке. Таинственная картина Пуссена "Аркадские пастухи", по количеству интерпретаций, вызванных ею, соперничающая с романами Кафки, являет нам трагическое преломление этой мечты. А в поэзии Вергилия мы находим доримские контуры средиземноморского комплекса, и в эти контуры вписывается Троянская война, первое кровопролитное недоразумение среди других известных нам попыток силой присвоить себе то, что было и остается достоянием Духа. Точно так же Россия некогда претендовала на Босфор, Дарданеллы и Константинополь, военно-политическими средствами отстаивая свое средиземноморское первородство, за которое куда неопровержимее ручались митрополит Илларион. Чаадаев и Пушкин. Нынешний ближневосточный конфликт - также отголосок извращенных средиземноморских притязаний и вожделений. Кровь льется за исторические миражи. Соглашение неизбежно на истинной, неотчуждаемой почве, которую можно обрести, но нельзя завоевать.
Около двух тысячелетий назад в сфере Средиземноморья свершилось невозможное и неизбежное. Героический пантеизм античности соединился с жертвенным персоналом Ветхого и Нового Заветов. Из этого соединения возникли мировые религии, христианство и ислам. Речь, очевидно. шла не о конфессиональных тонкостях и хитросплетениях. Мировые религии определили сам способ человеческого существования на земле и в космосе. Они нашли уникальное соотношение между личным и общим в бытии. Даже секуляризованное безрелигиозное сознание числит новую эру с этого момента. Человек в мировых религиях обрел новый статус. Метафизические и чисто житейские перепетии этого статуса нами далеко еще не осмыслены.
Мировые религии санкционировали право, на котором до них основывались человеческие сообщества с тех пор, как они существуют. Если человек - образ и подобие Бога, а именно в этом смысл мировых религий - неотъемлемым достоянием человека по определению являются жизнь, свобода, личная неприкосновенность, и посягательство на человека не только предосудительно, но кощунственно, как посягательство на Самого Бога. Средиземноморье никогда не забывало этого постулата. Оно осуществило его в своем искусстве и юридически закрепило в своей истории. Отсюда средиземноморский принцип суверенитета, вытекающий из обеих мировых религий и тенденциозно трактуемый впоследствии как феодальная раздробленность. Не случайно Георгий Федотов не представлял себе свободы без возвращения в более совершенных правовых демократических нормах к феодальным началам.
Средиземноморье впервые в истории установило, что без суверенитета не бывает федерации. Оно образовало первое в мире международное сообщество "от Кордовы до Киева", по слову Готфрида Бонна. Уже тогда четко обозначилось противостояние средиземноморского федерализма и нордического принципа "или-или". Фаустовский Север так и не нашел почвы для гармонического синтеза, сохранив непримиримую оппозицию между персонализмом и пантеизмом, причем персонализм опустился до стандартного индивидуализма, а пантеизм привел к мертвящему тоталитаризму.
Князь Кропоткин уже в девятнадцатом веке заметил резкое расхождение между федералистскими и централистскими тенденциями в рабочем движении: "Федералисты в силу своей истории и враждебные к мысли о централизованном государстве, обладая притом революционными традициями, рабочие латинских стран не могли последовать за эволюцией, происходившей у немцев". Дальнейшее развитие событий подтвердило: в условиях тоталитаризма, отвергающею общечеловеческое право, отдельная человеческая жизнь обесценивается бессмысленной агрессивностью вплоть до тяги к массовому самоубийству.
Однако право при всей своей ценности слишком формально для того, чтобы насытить смыслом человеческую жизнь. Средиземноморская традиция всегда знала, что этот голод утоляется не хлебом единым. Изумрудная скрижаль Гермеса Трисмегиста включала право в космическую иерархию простой, но неопровержимой формулой: "Внизу, как наверху". В этом квинтэссенция средиземноморского синтеза, перед которым не мог устоять и аналитический германский Север. Само понятие средиземноморской культуры сформулировано германским Севером. Гете, Гельдерлин и Ницше заразили современное человечество своей тоской по средиземноморскому небу. Это небо неотделимо от моря и земли. Никому еще не удавалось разделить небо, и потому средиземноморское наследие неделимо. Оно все принадлежит каждому, кто к нему причастен, и потому его хватало и хватит на всех.
Средиземноморская Академия в нынешних условиях могла бы исследовать спасительный феномен этой неделимости. Соотношение суверенитета и федерализма - проблема, в которой будущее человечества. Экологические проблемы тоже могут решаться лишь по принципу "внизу, как наверху"; окружающую среду очищает не разрушительное ожесточение, а созидательная любовь, l'аmorche move il sole e l'altre stelle (Данте). Средиземноморская Академия сама должна подать пример суверенного федерализма. В нее должны входить не институты, а отдельные независимые исследователи. Академия будет простым свидетельством их сотрудничества. Местопребывание Средиземноморской Академии видится мне на восточном берегу Крыма, в древней Сугдее, то есть в Суроже, по соседству с легендарным Коктебелем, где жил и работал гений русского Средиземноморья Максимилиан Волошин.
