БОЛЬНАЯ ТЕМА
Гасан Гусейнов
Россия минус немцы
В одной филологической работе Мандельштама сказано, что в жилах каждого столетия течет чужая, не его кровь, что чем скорее, исторически интенсивнее век, тем тяжелее груз этой крови. Поэт писал тогда о крови XVIII века в жилах XIX столетия. Звучало убедительно и красиво. Сейчас, на исходе XX, поэтическое выражение "груз чужой крови" вдруг приобретает на наш сегодняшний вкус паскудный соленый смысл. Старая добрая кровь "осьмнадцатого" столетия вытекает из жил российского XX с потомками немецких колонистов.
Трагедия старшего поколения советских немцев - тех, кого комиссариат внутренних дел депортировал из Поволжья и Крыма, с Украины и Кавказа, из Прибалтики и Москвы в Казахстан и Сибирь, эта трагедия кажется до боли понятной, или просто знакомой, как всеми прочитанная книга: ее никому не надо объяснять.
Потом тоже знакомое, хоть непостижимое, - и для этих людей жизнь продолжалась. Нахлебавшиеся исторических нечистот люди от отчаяния нарожали детей, те выросли. Тотальное унижение племени пало и на них. Почти совсем потеряли язык. Неимоверными усилиями сохранили элементарные житейские и трудовые нормы, словно старались сразу и за свой род, и за оскудевшие соседние - за русских, казахов, за другие народы-победители. Даже стали - что твои западные немцы в Европе! - процветать, в нашу, конечно, советскую меру.
Нежданно-негаданно замаячила свобода, замаячило право стать тем, кем тебя всю дорогу клеймили. Вся великая артель русских немцев пошабашила и решила сниматься.
И вот она, потрясающая аберрация массового сознания: общество не умеет распознать в этих людях беспрерывно оплакиваемый генофонд нации. Даже прогрессивные и добрые видят в них рабочие руки и любящие души, в которых, как теперь выясняется, так остро нуждается вся наша страна. Патриотические козлы, заблеявшие полнеба проповедью своей духовности, ищут народный дух в самых неожиданных местах - от вчерашней афганской мясорубки до сегодняшней Восточной Германии, где дававший утром присягу "простой солдат" вечером проедает за тряпки оружие и роется на берлинских помойках в поисках доброкачественного импорта. Ведь впереди у солдат - Родина, с романтикой палаточных городков в казахстанской степи.
Насилие растлило насильников и безропотных соучастников, н в потоке немецких переселенцев мелькают радостные физиономии советских дезертиров всех мастей. Славных прохановских героев недавно застукали в почти уже объединившейся Германии на попытке загнать но дешевке ракету "земля-земля". От вселенского срама такую армию мог бы спасти, пожалуй, только немедленный перевод всей группы войск в бундесвер. Вот только не возьмут краснознаменную, не возьмут в боях познавшую радость побед. Так что на родину солдат везут как военнопленных - и тех, кто не успеет, и тех, кто не захочет сбежать к моменту окончательного воссоединения Германии.
Почти так, как пятьдесят лет назад везли под конвоем советских немцев.
Здесь, в Германии, не видно деревень. Это такие маленькие города или хутора городского типа с мощеными улицами, магазинами, мерседесами, спутниковым телевидением и домами, в которых так называемые все удобства, видимо, призваны отвлечь трудящихся от большой нехватки духовности. Когда в такой город приезжают "русские переселенцы" (так называют и тex, у кого в советском паспорте значилось "немец"), это заметно. Турчанка или египтянка в чадре, выкатывающая к стоянке возле супермаркета переполненную корзину всякой снеди, дабы загрузить багажник своего лимузина, пожалуй, меньше бросается в глаза, чем какой-нибудь белобрысый Ойген, ныряющий с декоративного мостика в декоративный пруд (правда, с натуральными лебедями и лотосами в англояпонском стиле) и, фыркая, выныривающий со словами: "Не ссы, Зигфрид, тута глубоко!"
Они приехали из очень просторной местности в такую, где почти всюду можно проехать на одних трамваях. Им тут тесно, но платят ежемесячное пособие, в несколько раз превосходящее совокупный годовой заработок семьи в бытность ее на родине. Они никогда не уедут отсюда, как не вернулись в Россию из Европы и с каторги тысячи их предков и соплеменников - гимназических учителей и инженеров, музыкантов и врачей, профессоров и купцов - всех Майеров и Штольцев, кого извели в первом акте постимперской трагедии России.
Сейчас пошла последняя - простонародная волна. Материализуется старая хохма про деньги в долг: в XVIII веке временно приглашали чужих, в конце XX уходят свои - навсегда.
В советском Казахстане политическая неполноценность этих людей определялась их мнимым германством, в Ваден-Вюртемберге на них смотрят как на чужаков из России, перехватывающих у местных очередников дешевые квартиры и рабочие места. Их непридуманный коллективизм, братство изгоев не исчезнет и после переезда на "историческую родину", где повсеместно воспринимается как чисто российская черта.
В следующем поколении все это рассосется. Ойгены и Зигфриды перетащат к себе всех возможных родственников и свойственников, готовых проглотить свою русскость как социальный недуг.
Но это - судьба уехавших и уезжающих, драма зеркального человека - особого типа маргинала, предназначенного историей, помимо обычных человеческих ролей, отражать гримасы своих соседей, с какой бы стороны тe ни очутились. В кризисную эпоху эти, иногда очень тонкие, социальные пласты накапливают остатки тех ценностей, навыков, без которых невозможно дальнейшее выживание общества. Такое общество, вытесняющее маргиналов и способное рассуждать только о том, как много, мол, все мы теряем: ведь уезжают ученые руки и рабочие головы, - такое общество не теряет, но глубоко и непоправимо меняет свою природу, впадает в уродство, черты которого само уже никак не может оценить по достоинству. Русские дети учатся в маленьких немецких городах новому родному языку. Одна девочка сказала, что даже когда она полностью забудет русский, у нее останется в памяти стихотворение Блока, в котором есть слова, посвященные казахстанским немцам - про "путь степной", про "путь в тоске безбрежной". Продолжения она уже не помнила. Да и зачем ей? "Ханской сабли сталь" потеет под тяжелым дыханием оставшихся в степи.
