Век ХХ и мир, 1991, #2.WinUnixMacDosсодержание


ИСТОРИЯ ЭТИХ ДНЕЙ

Сергей Штехер
Единая кровь

Вместо комментария



Все видения нашего расчлененного общества вращаются вокруг идеи самоопределения наций. Оставляя в стороне людей, которых национализм вдохновляет, можно узреть в толпе страждущих определения тех немногих, кто претендует на лучшее воспоминание о прошлом и готов по праву своей осведомленности бросать всякому утопающему спасательный круг, раскрашенный в национальные цвета. Но с каким народом мне самоопределиться?

Вот здесь-то меня и подстерегает ужас гладиаторского приветствия императору - "Идущие на смерть приветствуют тебя!", - ибо суверенитет нации может быть реализован лишь одним известным на сию пору способом - с помощью "своего", национального монарха. И не будем под словом "монарх" полагать бородатого царя со скипетром и державой. Речь прежде всего идет о власти, ниспосылающей на своих подданных дождь и свет. Каким и был австрияк Шикльгрубер, ставший "самым-самым" немецким, и грузин Джугашвили - "самый-самый" русский.

Установление и укрепление тоталитарных режимов в ХХ векешло рука об руку с национальной идеей, выпущенной на волю из застенков разума. Интернациональная окраска не скрывает их существа. "Новый порядок", утверждавшийся в Европе, был типичным порождением немецкого национального духа, забывшего все рамки приличия, хотя фашизм и зародился в Италии. Жажда мировой революции была результатом стремления русских к неограниченной никакими нормами "воле", свободе греха, что угадывается за словами поэта "Господи, благослови!", хотя бы "мировой пожар" и проповедовали жрецы иной национальности.

Наконец, идея самоопределения наций родилась, как птица Феникс из смрадных пожарищ мировой войны, когда права личности, даруемые конституцией, были сметены правом наций, утвержденным штыками. И не потому ли, что пепел этих костров стучит им в сердце, защитники национального суверенитета спешат создать свою собственную "национальную" армию?

Последнее больше, чем что-либо другое указывает на истинные цели жаждущих суверенитета - им нужна "великая держава"- малая или большая, но такая, которая не может не подавлять своим величием, и потому безотлагательной потребностью государства становится военная машина, армия, ибо она - то единственное, что не подвластно критике и достойно перейти от теории к беззастенчивой практике.

Поскольку "единство нации" лежит вне реального народа, постольку совершенно как в армии, возникает необходимость в командовании и командующих. Надзор сверху становится необходимым условием существования многих. Частные интересы перерастают в государственные, общественное мнение становится государственным. И даже деторождение не является более делом любви, ибо государству нужны солдаты. Армия становится зеркалом, в котором общественное сознание любуется собой. Отныне вся жизнь общества сводится к служению государству и постепенно бюрократизируется. И поскольку государство - это только машина, то оно принуждено пить соки живой силы нации. Народ превращается в горючее для питания государственной машины. Костяк государства пожирает живое тело нации. Мертвая конструкция становится хозяином жилого дома.

Ясен ли трагизм процесса нового возвеличивания государства? Кто постиг это, почувствует тревогу, слыша, как идеей самоопределения нации оправдываются экономические программы, как в ней находят свое основание надежды на возрождение подлинно человеческого бытия. Очевидно, что причиной всех этих коллизий является прежде всего неясность того, что есть нация и что такое национальное государство.

Сначала нация кажется племенем, а соседнее племя - "не-нацией", как это было с полянами и новгородцами. Затем нация лагается из обоих племен, потом она - "область", и тогда нация заключена в Московии, но не в том же Великом Новгороде. Мы видим, что нацию слагает не кровное родство и не заселенная территория, неверно и то, будто ее создает патриотизм, любовь к отечеству - все архивы, воспоминания; предки и отечество оказались бессильны перед общей целью, мощно раздвигающей границы, еще ранее казавшиеся "естественными", но ныне простирающиеся "от тайги до британских морей". Ведь очевидно, что прошлое кончалось в тот самый момент, когда люди говорили себе: "Мы - нация". И если историк нуждается в прошлом, то нация, напротив, отрицает его: прежде чем иметь общее прошлое, нация должна создать общее настоящее. Для существования нации достаточно иметь ее перед собой как цель, как великолепную программу будущего, и даже если попытка не удалась, то можно говорить о неудавшейся нации, как это было с Тверью в период ее соперничества с Москвой. Что же тогда нация, если не кровь и не язык?

Вполне понятно, когда наши политики пользуются нашей кровью и нашим языком в качестве ultimaratio, причисляя принцип самоопределения нации к естественным правам человека, его адепты исходят из того, что Ермак сражался за Россию, а запорожцы за Украину. Они полагают возможным, что Россия или любая другая территория, отрезанная границами и законами от соседей, существовала в глубине человеческих душ как готовый образ.

Словом, еще не было России, но уже были "русские"! Они начинают биографию своей навязчивой идеи с диких муромских лесов или с днепровских порогов, отыскивая там в своей девственной чистоте нашу свободу, - ничем не отличающуюся от свободы дикого кабана. Известно, однако, что в лесу как аукнется, так и откликнется.

Если нация состоит только из прошлого, право, ее не стоит защищать. И потому не остается иного, как исправить искаженную идею нации, хотя бы и с угрозой показаться вероотступником, низвергающим с пъедесталов общепризнанные святыни. Секрет же нации будем искать в ее государственной деятельности, планах, стремлениях, в политике, а не физиологии и географии. Два момента представляют здесь особенную важность: во-первых, проект совместной жизни в общем деле, и во-вторых, отклик людей на этот проект. Всеобщее согласие создает внутреннюю прочность, которая отличает реальную нацию от ее мифа, достигаемого внешним давлением государства на различные группы людей, все равно - говорящих ли на одном языке с государственной машиной подавления или на разных.

Нация или иначе национальное государство и есть подлинное государство, назначение которого в преодолении начального, дикого единства. Если стремление к продвижению вперед ослабевает, государство умирает той смертью ржавой машины, что хуже гниения живого тела; и раса, и язык, и границы не спасают, как не спасают Союз одинаковые паспорта и общее прошлое народов его составляющих. Миф о создании нации "советских людей" рухнул, ибо в паспортах нет самого существенного - программы общего будущего: оно всегда было прошлым. Человек корпел на анонимную силу, подстегиваемый мечтаниями и трудовыми подвигами во имя невозможного будущего легших в землю прежде него поколений. И напротив, национальное государство имеет своим принципом ежедневный плебисцит, демократию и ее будущее, стремящееся к чистой идее государства, о чем мечтали еще мыслители Нового времени. В этой идее государство исходит из суверенитета личности, и потому государственный строй выступает как самоопределение народа. Народ национален, поскольку он суверенен. Единство крови и языка, прошлая слава и незыблемость границ - все эти вчерашние хранители суверенитета отменяются, отныне нацию хранит программа будущего. И гигантский и ясный пример разыгрывается на наших глазах: развалившаяся за недостатком убедительной программы совместной деятельности Британская империя благополучно возвращает потерянные было территории под суверенитет реальной программы Содружества.

Однако никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в ближайшем будущем, и потому она стала до неприличия временной. Нельзя верить тому, что говорят и проповедуют. Мужчины не знают, каким идеалам они служат; женщины не знают, каких мужчин им редпочесть.

Внутри наших наций нечем дышать. Нации были открытым простором, а стали душным захолустьем. Раньше национализм укреплял, но сейчас укреплять больше нечего, - и национализм лишь предлог для отказа от подлинного исторического творчества. Он стремится ограничить, исключить, а подлинно национальное государство включает и приемлет. Самоопределение нации, занятой своими границами, имеет своей религией государственный строй. Поскольку человек - лишь служебное обязательство к государству, постольку одна государственная власть обладает суверенитетом. В состоянии мира ее суверенитет выступает как принуждение либо как результат своекорыстия. Своей действительностью суверенитет обладает только в состоянии войны и бедствия, меж тем как в состоянии мира он есть именно война и бедствия, вызванные своекорыстием.

Идущие на эту войну да ограничат программу своего будущего словами: "Убитые тобой приветствуют тебя!".


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1991, #2. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1991, #2
История этих дней.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1991/2/shteher.htm