ГОЛОС
Глеб Павловский
Михаил Горбачев и прочие советские интеллигенты
Письма из редакции
Я рад получить в эти дни письмо с признаками ответственности - злое письмо, больше даже растерянное, чем злое. На такие письма не возражают - их принимают всерьез.
От них и не обороняются. Автор пишет искренне, иначе бы не подставлялся так часто ("хваленая широта души", "хваленая диалектика", "проклятый гуманизм") - в меру сил, возвращаю тем же.
Журнал выйдет, когда все уже накричатся: "Горбачев - убийца", - и я не поручусь, что Президент не даст нам к этому новый повод. Но за небыстрый срок подготовки этого номера журнала и вы, и мы вынуждены будем задуматься над тем, откуда приходят убийцы, и в чем их власть над нами - над вами, надо мной, над Президентом...
И насколько их власть связана с нашим ничтожеством, - хотя бы мы и издемонстрировались, и вдрызг увизжались на митингах.
Новое бессилие многие почувствовали в эти дни: ситуация насущна, обращена к каждому из нас, а у нас нет инструментов, чтобы воздействовать на нее, и мы ждем, в страхе и отвращении, в истерической надежде, что скажет Ельцин, решат кузбасские шахтеры, замыслят военные и продиктует американский президент. В широких рядах народной демонстрации вы переживаете нечто невыразимое - и потом долго скучаете под трибуной, где, слушая нечто пустое, заурядно резкое, как и каждый второй в толпе, испытываете чувство подлога.
Выйдете ли еще раз?
ВОЙНА
Как всегда, мы получили именно то, чего боялись и чем пугали: в стране началась и идет гражданская война - едва ли вполне "холодная". Гражданская война - это новая жизнь, вводимая наихудшим образом, принудительно, в силу того, что не нашлось лидеров, способных объединить народ и сформулировать его цели.
Факт этот до того отвратителен, что сознание не может смириться с ним, и все ищет способ перейменовать ситуацию. Это порождает соответствующий спрос, а кто удовлетворит спрос на ложь лучше профессиональных лжецов? И вот, - мы попали под руководство лжецов, еще не выбыв из-под власти начальников.
Гражданская война означает состояние реальности, которое бессмысленно осуждать (это следовало делать прежде). Она избавляет от необходимости выяснять, чьи предпочтения правильней (это выяснит результат), но она избавляет от нужды обличать друг друга в письмах.
КТО ДЕЛАЕТ РЕВОЛЮЦИИ
Зато теперь мы знаем, отчего это бывает: булочные полны булок, царь подписывает конституцию, выезжает проветриться - а его убивают поборники свобод и прав русского народа.
Как происходит, что человек с застенчивой улыбкой, самодержец российский Николай Романов - неопределенный во взглядах, как Николай Рыжков, сходит со сцены под свистки, анекдоты и финальное "Пли!".
В недавней газете читаю удивительное по простодушному идиотизму рассуждение известного кинодеятеля: "Представьте себе, чего мы лишились, - из Зимнего дворца выходит Государь..." Перевожу на русский язык: представьте себе - из Зимнего выходит человек, который имеет законное право вас взять и высечь. Или (специально для радикала): представьте себе - из Георгиевского зала вышел Президент СССР...
Мы знаем, как вскипает ярость благородная, - как волна. И как кипит возмущенный разум и в смертный бой идти готов, пережили московские интеллигенты, шедшие 20 января на "литовскую" демонстрацию. Правда, - хотя и вскипало, да как-то не вскипело. Но урок история получен; не злословьте о мертвецах - не глупее те были нас с вами и уж едва ли подлей.
ОТСТУПЛЕНИЕ
...Я читаю сводки агентства "Постфактум", как сводки Совинформбюро: отступления, отступления, отступления...
Сданные города, жертвы среди мирного населения, убитые дети, растерянные герои - пока бессильные что-либо изменить в ходе событий: презренные трусы, оборотни ( они еще не надели на себя полицейские повязки, еще не взяли в руки оружие вермахта, еще не ступили в кровь, - но уже над краем крови, уже пробуют кончиком пальцев ее поверхность - каково.
- Не горячо?
- Лезь - терпимо!)
...Отвращение к власти благотворно: так, может быть, спасемся презрением от ненависти? Холодное отвращение к власти - то, чего издавна недоставало Руси.
Власть - жрет и врет. Она отвратительна по природе иг пожирает слабых, вступивших в ее пределы, взявшихся нести ее бремя. (А не бери чужого - кремлевского!)
Власть пожрала и Президента...
...Итак, я вижу отступление - я не вижу армии, которая отступает.
НО ОНА БЫЛА
Я открываю томик, купленный вчера ночью на вокзале у какого-то выжиги, и время останавливается. Другой зимой, которую я так хорошо знаю - с жирной грязью, еле замаскированной снежком, в черных прогалинах, которые отнюдь не означают на юге близость весны, шарахаясь от деревень, в которых можно ждать чего угодно, - например, Котовского, - поперек полей отступает на запад разбитый отряд.
Люди не сломлены, но воевать они больше не могут. Единственный приз, которого они ждут от военного счастья, - шанс для некоторых - не всех - оторвавшись, уйти за границу.
Например, в Румынию, которая по слухам остается нейтральной. - Румыны нейтральны? Господа, будьте реалистами!..
...Я хорошо помню, как впервые читал воспоминания Шульгина сереньким днем, прогуляв школу, - и был потрясен невообразимой далью, где проигравшие, но все еще опасные люди блуждают в моих краях, около Дубоссар, мечтая избежать смерти и помыться в бане. Одесса отрезана от них - там Григорий Котовский., и в банях уже красная власть Советов. Большинство из этих людей, я знаю, ждет смерти, - так же наверняка, как меня завтра - контрольная по алгебре; и всех их ждет поражение. Но им неизвестно, что они терпят не простое поражение, а историческое, сметаемые великой мировой силой.
Сомнения нет, эти люди, вполне достойны победы. Но я знаю, на чьей стороне победа, ведь я родился и вырос на стороне победителя, и эту сторону менять не намерен. Если победят они, меня не будет, - и сгинет всё, что меня окружает: улица Комсомольская, история СССР, ожидаемый приезд Гагарина в Одессу: осень конца хрущевской эпохи - желтоватый от кукурузных добавок хлеб и общая неясность, изредка прерываемая полетами в космос. Сферой, полной ясности, кажется лишь коммунизм - и то, конечно, не взрослым.
Я брал старую книгу, будто карту из пиратской бутылки. Я читал фамилии - Гучков, Савинков, Котовский - мертвые герои небывалой страны, которая тем не менее существовала. Я читал рассказ о реальности, как сказку, и не думал, что сам я в сказке.
И вот я беру ее снова, купленную за двадцать рублей на вокзале (там по ночам в буфете еще дают курицу и кефир) и: Боже, ничего не сдвинулось. Никто из героев книги никуда с тех пор так и не попал! Пропало лишь все то, в чем мы жили. Его смыла новая мировая волна - и все вдруг замерло, повернув назад в книгу, будто после нее и не было ничего!
Время в стране - осень. Не та, а эта осень: читаю книгу, а в газете, постланной под хлеб и кефир, вчерашние новости - из которых завшивевшие отряды отступают с боями в район Дубоссар ...И вновь коварно нейтральны румыны, а ведь у них с тех пор сменилось две или три диктатуры.
Вновь человек с ружьем обозначает высшую власть в тех краях, где я, учительствуя, ездил без билета в сельском автобусе, и на дорогах нам грозил лишь дорожный контроль. И на земле, где я рассказывал гагаузским школьникам мировую историю от падения Рима до штурма Перекопа (на прескверном украинском), - вновь ни истории, ни времен, - ничего, только нищее пространство, грязное и разутое, как тело расстрелянного в кювете. И сам расстрелянный, на фото в позавчерашней "Комсомольской правде", - а "комсомол" слово бессмысленно древнее, как "драгонады".
Выдумка наш мир или явь, но он тот же, что был, - и мы в нем те же, что были.
Желающий спрятаться до поры может считать себя невидимкой.
Желающий безопасности получает ощущение безопасности.
Тот, кто не прячется, - будет убит, во всяком случае, у него не отнимут этого права.
И растет число тех, кто по кубикам собирает новый порядок. И велико число тех, кто еще заранее учится к нему привыкать.
Порядок, при котором будут жить, умирать и учить алгебру - завтра, послезавтра и много-много лет после - снова не зная, что живут внутри выдумки, на которую ушло еще меньше таланта, чем на предыдущую.
ГОРБАЧЕВ КАК ИНТЕЛЛИГЕНТ
...Впервые я задумался над этой темой, услышав, как Президент говорил, кажется, в третий раз за получасовое выступление: "Давайте поразмыслим..." Говорил он это, стоя в совсем небольшой лужице крови, перед тем расплесканной подчиненными ему военнослужащими. Лужица сильно привлекала внимание всех, кто его слушал, то есть двухсот миллионов без малого. Слушали поэтому невнимательно, с недобрым любопытством.
- Давайте поразмыслим, - говорил Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР, - а то как-то все это так...
...Я вздрогнул: "Поразмыслим". Я почувствовал себя как бы на кухне, лет десять тому, когда все действительно было "как-то так", - все более как-то и все определенней и определенней так.
Мне предлагают поразмышлять!
И я стал размышлять.
РАЗМЫШЛЯЕМ
Часто упрекают - почему генсек не сказал с трибуны словами Солженицына: я был приспособленец и трус, мне лишь бы сладко и тепло! Но
я не слышал ничего подобного ни от одного интеллигента ни в одном публичном собрании.
Интеллигенты вели себя не как интеллигенты, а как политики, которым не рекомендуют сознаваться в ошибках. Что удивительного, если политик выучился тому же от интеллигентов, к мнению которых он пристрастен, как ни один политик в русской истории?
Человека быстро обучают бояться. И он всегда пропускает начало этой выучки, его застают врасплох на пустяках. Например, на боязни общего мнения. Он страшно быстро становится чем-то таким, от чего он же сам спустя некоторое время начинает воротить нос.
Сильной стороной интеллигента считалось до сих пор то, что, в отличие от власти, он не стоит в луже крови. Но вправду ли осталась еще-, у нас эта иллюзия?
"БРАТ АЛЕША!..."
В Осетии тишина. Холодно! Электричество отключено - за непослушание - видными грузинскими правозащитниками, участниками Хельсинского движения. Демократия наказывает непослушных менее административно, чем тоталитаризм. Звиаду Гамсахурдиа в 1980 году КГБ все же дало выступить по телевидению и объяснить, что он просто слабый человек, - как я, как вы, как любой советский телезритель. Он выступил, и его стали кормить сытнее, а потом и выпустили на свободу, в тепло.
Осетинам великий грузинский демократ такого шанса не дал - знает, что они не трусы. Поэтому в Грузии, первой в мире стране победившего Хельсинского движения, убивают стариков и детей холодом. Дети умирают тихо, не сопротивляясь, - особенно грудные. Помех этому мало,
протестов не слышно вовсе. Ни со стороны политиков (этим невыгодно - ни правым, ни левым, - всем удобен тбилисский гуманист), ни со стороны столичных публицистов, которые десятилетия разбавляют чернилами "слезинку ребенка" - ту самую, карамазовскую...
Я предлагаю вам тест на либерализм (целую систему тестов на либерализм)!
Тест первый: путем простейшего контент-анализа подсчитать количество цитирования известной реплики Ивана Карамазова о "ребеночке" в перестроечной прессе, - хотя бы с начала "гласности". И сравнить с количеством выступлений русской интеллигенции по поводу практики вымораживания детей в роддомах, введенной упомянутым господином. Берусь утверждать, не считая, что первых - больше: кому нужны цхинвальские дети с их выраженными неарийскими признаками? А Гамсахурдиа-младший нужен и Горбачеву, и Ельцину, и Ландсбергису.
Тест второй: ввести параметр "публицистической массы кванта насилия" - сколько раз упомянут? какой силы эпитеты? с чем сравнен?.. - чтобы взвесить сравнительную ценность смерти в Цхинвали - и в Латвии. В итоге мы получим точно измеренное соотношение: во сколько раз смерть в Цхинвали дешевле для образованного москвича, чем смерть европейца?
Что дешевле - ясно любому на глаз. Но все же интересно, во сколько: в три? В десять? Хочется хоть иногда узнать точную меру собственной низости. Чтобы всякий раз, читая о том, что в "Москве собралось Дворянское собрание",. - иметь в виду: эти люди считают себя дворянами, не заступаясь за слабых, не имея для жертв даже слова...
О, Владикавказ!
ЦВЕТНЫЕ
Пока убитыми по нашей вине не оказывались белые европейцы в Литве и Латвии, - а "цветные", "чумазые", - мы терпели и готовы были терпеть убийства вечно. Особенно, если за ними угадывались (нами же и угадывались) "реакционные подстрекатели".
...Складировали эти убийства - в Карабахе, в Оше, в Фергане - в удобные столбцы: столько-то десятков - мужчины, женщины, дети - превращено в мертвечину. Сокрушались по поводу перепроизводства мертвечины в СССР - и предъявляли затем счет к оплате союзному центру (так мужик, найдя в поле труп, волок его за межу - к соседу...) Особенно досадовали при этом, что убийцы были - "народ", "трудовые люди"; хотелось бы чего-то номенклатурного, обмундированного, должностного.
Так пытливый селькор тридцатых ищет кулацкую руку в сельской поножовщине.)
О НАЧАЛЬНИКЕ ПАТРУЛЯ
Кто там шел по Москве, скандируя: "Горбачев - убийца"? Полмиллиона народу! Если бы одна тысячная этого числа двинулась защитить кого-то, - не было бы убийств. Побоялись бы.
Не можем, не смеем? Так не нам затыкать рты, орущие: "Патруль! Режут!!".
Трусость - вещь физиологическая, в ней лучше признаться, попросившись в нестроевые. Всюду, где над нами не свищет кнут, русские сегодня ведут себя трусовато и подловато. За других не скажу, - а мы стали нацией перемещенных лиц, и нами правят как таковыми.
...Когда на эту землю вновь вернется начальник, непременный всероссийский мерзавец, без каких мы ни строить, ни жить не умеем, - ему не придется много стрелять. Стреляют по сильным. А Дворянское собрание заодно с Межрегиональной группой он просто высечет.
Любя...
РЕАКЦИЯ
Одновременно с тем, как на улице матернулся первый патруль, по всей Руси дико встрепенулась и воспрянула чернь. Сброд оживился. Все маленькие и большие Горынычи, пузатая и юркая шантрапа приосанилась и повела крылом: как оно там? Нет ли где саботажу?
ПОРЯДОК НАЧНЕТСЯ С ЧЕРНИ
Мы говорим "реакция, реакция" - понимая под реакцией всякого рода строгости, - порядок, ограничения свободы, военных на улице. Однако реакция - это другое.
Реакция - это свобода от стыда. Это упразднение почитания норм, которые и без того попирались, но теперь их позволяется оплевывать. К мщению трусов тут же - безо всякого переходу - присоединяются карьеристы и вчерашние митинговые ораторы, давно уставшие жить с оглядкой на прессу и моралистов.
К реакционерам на первый момент присоединяются и консерваторы. Потом они об этом жалеют, но и их поначалу захватит волна бесстыдства...
Гнусность реакции в том, что она захватывает в соучастники слишком многих. Запевают случайные, почти смешные: сморчки - карикатурные староверы, - а подхватывает активная напористая чернь, - и захваченные врасплох, очумело озираясь, почесывают себе затылки иваны: ишь ты, а мы-то не знали, где правда...
На что же рассчитывает реакция? На то, что имеет дело с - нами.
ДУРАКОВ УЧАТ
С жетокой радостию вижу я, как Президент переписывает в свои указы формулы, отбитые в пять лет до блеска, обкатанные в лоск левой и правой публицистикой: теневые силы, коррумпированные круги, сильная власть...
Читая, указы, можно припомнить, как подпевали брехне про Тайную и Всесильную Партийную Мафию - полезно для "народа"? Как читали в "Огоньке" фельетоны про семейную жизнь Брежнева, - вперемешку с крадеными отрывками из самиздата семидесятых" (Умри сегодня ты - а я завтра!),
Как ревели "Ура!" Гдляну.
Как вели жаркие, совершенно бессмысленные споры о "приватизации" - не ударив пальцем о палец, чтобы защитить тех, кто пытался хозяйствовать и кого шваль обругала "теневыми дeльцaми". Как создавали культик демократических генералов, пламенных прокуроров...
Так ешьте же, жуйте за обе щеки, чего хотели: ибо за генералами идут пехота и БТРы, а прокуроров не бывает без надзирателей, полицейских доносчиков и - по штатному расписанию - палачей.
Не хотели сами себя освобождать? Хотели и революции, и свободной прессы, и безопасности разом? Имя всему этому разом - "Горбачев". Машине задали невозможную программу, и машина сломалась: получайте армию на площадях, засады на дорогах, борцов за национальное освобождение, караулящих у околиц деревни, чтобы ее пограбить!
Все звали власть на "исламских погромщиков", сами не желая ни понять, ни рискнуть - так подите, умойтесь литовской кровью, которую за вас разливают!
И зовите радикальную прессу - сервировать трупы к столу...
ГОСПОДИН ВМЕСТО ТОВАРИЩА
Уже с некоторых пор мы наблюдаем, как появилась и обретает уверенность фигура вчерашней "шестерки", распоряжающейся в качестве будущего босса.
Позавчера этот человек был в недосягаемости, действуя в непрозрачных стенах с применением абсолютной государственной силы. Беда его была только в том, что сила эта была не его, - а сила власти, даже - сила страха перед ее возможностями (кто не испытывал страха, тот и тогда вел себя независимо). Он был не монарх, а простой советский гауляйтер.
За идеей сильной эффективной власти, мощной реформистской диктатуры - крадется сукин сын, не имеющий ничего, кроме похоти самого властвования. Мы видели эпоху его царства и славы в семидесятые годы: он плавала океане безбрежной власти, плескался и упивался ею, тесня "умников" и топча все странное. Политика была своего рода Лас-Вегасом с централизованным страхованием ставок: страху много было, а риска, в сущности, никакого. Оплачивались же эти игры государством за счет нефти.
Этот тип ничего не умеет и никогда не умел, В лучшем случае - толковый посредник, аппаратный гешефтмахер, знающий сто нужных телефонов...
МАСС МЕДИА
Зрелище оккупированного ТВ в пока еще неоккупированном СССР становится скандалом. Каждый вечер всей стране сообщается в виде новостей нечто совершенно иное и прямо противоположное тому, что ей сообщает пресса, радио и некоторые другие программы того же ТВ. Каждый вечер мы видим на экране портрет руководителя Гостелерадио: его вкусы, его предпочтения и его улыбку. Интересно, на что они рассчитывают?
А ведь рассчитывают, это видно. Не на то ли, что такой мелюзгой, как мы, можно управлять, и так топорно, - сойдет...
Никто и не подумал, что первый объект авторитаризма есть он сам - причем в "авторитеты" ему поставят старшину сверхсрочной службы.
НЕЛЬЗЯ ЛИ ОБОЙТИСЬ БЕЗ НЕЕ?
Давайте сформулируем честно вопрос, который все равно уже достаточно давно на устах: может быть, мы все-таки обойдемся без демократии?
Только не надо при этом поминать Популизм и заклинать Авторитаризм: обсудим саму тему. Поставим себе вопрос - а готовы ли мы к автократии?
Я вспоминаю, как лет двадцать тому назад, - да, да, в той совершенно седой древности - на одесском базаре били грузина. Били двое милиционеров: один держал его, зверски выкрутив руку несчастному, а другой бил, равномерно и регулярно относя кулак в сторону и - с лету - хорошо вкладываясь в удар.
...Вокруг торговали, базар шумел, слегка стихая в непосредственной близости от экзекуции: только женщины осмеливались вскрикивать и причитали: ох, звери, звери...
Все было как всегда. Этот сюжет повторялся, ежедневно в более или менее гнусной форме в любой точке Советского Союза - тогда еще страны, гарантирующей всем своим гражданам (кроме осужденных) право на курево и колбасу.
Однако в картинке присутствовало еще одно лицо, что меняло, хотя и не сразу, знак всей ситуации. В ней всегда и непременно был наблюдатель, который, не в силах как-либо помешать происходящему, запоминал его, понимая, что никогда не простит. - Не этим пьяным и ничтожным исполнителям в синих мундирах, а тому великому и загадочному, что назвало себя словом "система".
По всей необъятной стране, какой был тогда СССР, - любимой, грязной и полной удивительного свинства - тысячи и тысячи людей учились ненавидеть зло, в котором извалялась и которым пропиталось насквозь душа народа.
Эти люди были. Одни молчали, другие говорили вслух о том, о чем другие молчали, третьи действовали. Все вместе они умертвили - да, я не боюсь этого слова - отравили систему, оспорив надменность, в которой, как s теплом хлеву, почивала та правота.
Эти люди живы. Их можно переписать, подсчитать и убить. Но даже для этого небольшого кровопускания надо превратить остальную часть населения страны в подлое стадо, по первому требованию поставляющее новым властям убийц. Иными словами, надо превратить нас- меня, тебя, его и ее - в скотов. Я не верю в это не потому, что так не бывает, - довольно я видел скотов и превращение в них, я и сам бывал превращаем - может быть, поэтому я не верю в возможность делать это с одними людьми дважды и трижды.
Кто возьмется за это дело? Помешают ли ему в этом? Согласятся ли сегодня человек стать толпой?
На эти вопросы я не имею ответа. Говорят, они не люди, а "совки". Как знать, как знать...
"Совок" сидел в лагере, - а не Собчак. "Совок" написал "Теркина", "Чевенгур" и "Живаго".
"Совок" написал и - "Архипелаг ГУЛАГ".
НАЦИЯ ИЗМЕННИКОВ
Если вдуматься, загадочно только одно: как быстро массы людей, преданно поддерживавпщх весь "образ жизни" (его, еще именовали "системой", чтобы подчеркнуть неодолимость силы вещей и оправдать свою верность силе), едва прозвучал свисток, сбежали, кто куда. Солженицын еще отмечал - чего стоит система, из которой при оккупации каждый десятый готов идти в полицаи?
Но для нас важно не столько то, что говорит о прошлой системе этот побег, сколько то, что он сулит на будущее новому порядку. - Ничего хорошего, я полагаю.
ГОСПОДА ИЗ НОВЫХ
Сегодня чернь повсеместная пестра и - где бы ни была - приникла к источникам дохода, как это и было десять лет тому назад. Разница же в том, что десять лет назад безопасные источники дохода предполагали тесную связь с властью, что делило лагерь черни компактным, а дистанцирование от нее сравнительно несложным делом.
Сегодня, когда источник благополучия не коренится в пламенной любви к партии, - однако и любовь сохранила значение приработка - чернь во всем.
Давайте же наконец поставим вопрос: оправдывает ли катастрофа перестроечной власти - моральное и интеллектуальное ничтожество интеллигенции? Интеллигенция - вечный младший брат Старшего Брата - власти; и сегодня это проявляется как второй неслыханный исторический провал российской интеллигенции -- в отличие от первого, октябрьского- в мирное время, и практически без применения силы.
Сегодня мы видим не только почему проигрывали кадеты и другие интеллигентные люди, но и как они проиграли. Поглядим реальности в лицо: мы бессильными брошены перед мировыми процессами такого рода, перед которыми пасуют сегодня сильные, богатые западные демократии. И мы разоруженными втянуты в новую мировую пальбу, в которой терпят неудачи даже те, у кого бомбы падают в отличие от нас, с сантиметровой точностью.
ПОЛЕ ЧУДЕС
Работа в стране начнется, лишь только кончится ожидание чудес и ужасов от перестройки.
Говорят об экономическом чуде. Но повсюду чудо наступало потом, а не в начале. Был труд, был риск - результат в конце концов осознавался как чудо. Чудо было - внезапное снятие многолетнего напряжения, упорство, с каким мужчины и женщины целых народов штурмовали безнадежность, - как в послевоенной Германии, когда надо было работать, не будучи компенсируемым ни материально, ни морально.
У нас все началось с чуда - пришел Горбачев, и мы все разом сказали: ах! - И тут же повели борьбу за безопасность Горбачева, затем за влияние на него и затем - за его смену. - На другого чародея?
И все это повторяется с невообразимо самодовольной глупостью, как пиление дуба волоском: не перетру, так согреюсь.
МОЛИТВЫ ФАРИСЕЯ
Сколько раз я благодарил судьбу за то, что родился за тридцать пять лет до перестройки. Что не меня при несла в подоле набитая дура гласность - я не свалился с апрельского пленума, как с Луны, не являюсь "дитем XX съезда" и не рассказываю с высоких трибун казарменные анекдоты 1963 года.
Мое поколение не ветром надуло, не с Горбачевым прижито, не вскормлено россказнями про Николая Романова, доброго, как Николай Бухарин, - оба улыбчивые, оба такие неудачники...
И за то, что я в детстве читал хорошие книжки Рыбакова "Кортик" и "Бронзовая птица". Бог миловал меня верить галиматье Рыбакова о Сталине (Сталин закуривает трубку и думает: кого бы еще убить...?).
Сколько раз, вздрагивая от подобий, я говорю себе: да, да, я вас уже знаю, дорогие дураки и дуры... Я знаю самодовольного хама и помню хама вкрадчивого. С суда над Синявским и Даниэлем до поездах генсека Горбачева в Париж ("политических заключенных у нас нет - есть особо опасные преступники") я переслушал такое количество вранья, что меня уж не оглушат три тысячи знатных демократов и радикалов: я помню знатную женщину-кукурузовода Наталью Загладу, та была все же поделикатнее.
...Все это мы видало - пиры во время чумы, олимпийского Мишку-80, с выпученными глазами функционера-демроссийца - оборотливую развязность гражданина следователя (закуривая: "Вы что - нам не верите? Вы думаете, я сам не вижу недостатков? Вы думаете, у нас в органах душа не болит?.. Так. Кто вам дал это антисоветское произведение..?") - свойства, которые он сегодня проявляет на левых скамьях депутатского корпуса.
Но никто из нас тогда не знал, что все это - прививка Господня. То в легкие времена стареющего, мнительного деспотизма нас закаляли к вязким годам безвластья - безвластья, прикинувшегося свободой.
Интересно - сколько человек из получивших тогда урок, его не забыли? На страну сколько - тысяча?
Или сто - как тех "прапорщиков"... И сколько нас, прапорщиков, еще живы?
САДДАМ ХУСЕЙН И МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ
Оба героя этих дней - герои без кавычек. Оба идут до конца, храня верность непреложной истине, непостижному уму виденью, - которое отметают иные, неверные. Оба полны решимости воплотить невидимое и скорее всего невозможное - и ради этого согласны на джихад. Но где верные, где согласные умереть за - их - виденье? "Ополчась на море бед, сразиться с ним?"
Оба схожи и тем, что ополчившийся против них мир - есть войско друзей-изменников, корыстолюбивых оборотней, которые так долго прикидывались своими.
Не американцы ли, Сауды и Советы взращивали Саддама - а теперь разрушают его государство?
Не неблагодарная ли образованщина, которую Горбачев вытащил из растления, где она привычно прозябала, - вытащил, дал ей язык-печать, привел в парламент, - не она ли теперь громче всех требует его ухода, используя против него ту самую печать?
...И как враг-Иран оставался чуть дине в последних сочувствующих Хусейну, так и Горбачева сегодня понимают те, кого он пять лет отталкивал от себя, прижимая к сердцу левых -сих змиев!
...Вот он стоит, современный кремлевский Фауст, и вид вт необъятные горизонты нового мира - мира им сотворенного. Но ему уже не войти в него - жалкие радикальные мошенники, болтуны, требующие за всякую страницу по три гонорара, развалили и развратили всю страну (он-то помнит их ползающими во прахе и пишущими друг на друга в ЦК!) -- и вот, уже бьет в землю страшный заступ, и сыростью и холодом отвечает Земля Русская...
Нет, он не сдастся! Он всем докажет! Он не уйдет с мостика - чего бы это не стоило...
Чего бы не стоило это - нам.
Разве мы лучше таких великих людей? И чем, собственно?
Вообще-то, ничем: голь прописная, совковая... Мы просто другие. Мы не видим горизонтов, которые сияют столь великим смертным. В наших глазах другое - степь, пустыня или иное пространство, жара, ржавое грязное железо, нарезанное ломтями - и человек, тоже порванный, необычайно ясно сознающий: месиво, которое он видит на месте своих ног, - это он сам, отныне и навсегда, на то недолгое время, пока о нем не спохватится Бог и не закроет ему глаза огромной тяжелой ладонью. И - отымет все его ненужное отчаянье вместе с телом до лучших, до последних времен...
В МОСКВЕ
Заканчиваю. В Москве сегодня хорошо лишь одно - то, как она грязна. Эта цыганщина и вороватость вместо образцово отмытых панелей олимпийского года - признаки рухнувшей гордыни. У власти завелись вши. Власть завшивела от нас.
Горбачев не дал нам свободу, и не он сможет ее отнять. Гласность не была началом русской речи, и с ее концом едва ли произойдут заметные изменения в строе русского языка. И самое главное - человек в СССР не объект перестройки и не ее цель (в роли "нового", "излечившегося от язв тоталитаризма").
Он существует, и как таковой является носителем уникального опыта, который не может быть отнят у тех, кто этого не желает. Человек этот является творением, которое нельзя разрушить. Само его существование делает неизбежным следствием некоторые истины.
Первая из них та, что человек рожден свободным. И из-за этого кругом виноват, во всякой пролитой крови.
