ПОРТРЕТ ВРЕМЕНИ
Глеб Павловский
Замечания на прожитую книгу
(Михаил Гефтер. Из тех и этих лет. М., 1991.)
"Уцелевший, он жаждал не мести и даже не возмездия, а того, что можно бы назвать неповторением - за отсутствием других, более точных слов, и за открытостью самого вопроса *
* * *
Трудность состоит в том, чтобы представить книгу человека, который не сочиняет книг - он разговаривает, живет тихо. Он вовсе не сочинитель. Может быть, фотография на суперобложке - единственное в этой книге, что прямо ведет к Гефтеру, к месту, которое он наработал в этой стране для жизни, для мысли, для чести.
Считают, что философия - это непонятно, зато относительно безобидно. В этой стране все не так: страна, которую не знаешь, как называть - вот уже и философия. В Этой Стране философ есть неучастник в народной глупости. Неучастник заметен, заметнее чем соратник в тайном заговоре. Он слишком виден!
Проблема, с которой я имею дело в этом случае та, что читателю, по всей видимости, совершенно не нужен предмет, о котором пойдет речь: философ, которого не успели (не догадались или не решились) убить. Хотели, а не успели.
"Правда, у нас пока не убивают поборников Согласия. Может, оттого, что их еще мало?"
* * *
Сколько я помню, его всегда считали несколько не в себе: ведь, как ни говори, все известно, ясно... Власти хватит стоять лет на сто с избытком, а он из Черемушек ведет речи, будто из каких-то, никому неподотчетных, Афин! Теперь, когда злая сила распалась в прах, снова он кажется сумасщедшим: разве все происходящее не важней его ржевских могил? И что значит тезис: "Мертвых не предают"? Ведь, мертвые не кусаются!
...Итак, с одной стороны, шла история, в связи с чем делались всякого рода пакости - с другой, жил человек, который пытался этому помешать, но не мог.
- И кто победил?
- "...Ждать спасения, поскольку о спасении речь, ждать его от отставника действующей истории, от доброхота-пенсионера, в лучшем случае не потерявшего интереса к жизни за пределами собственной квартиры, но даже в этом случае обреченного быть нулем в "реальной политике"?"
* * *
Все истории с его рукописями простые: заказали- написал - ненапечатали. Стал переписывать - усомнился - недописал. Позвонили - пришли с обыском - забрали все. (Как плакала жена, когда следователь Воробьев, нагнувшись к нижней полке секретера, углядел и потащил на себя папку с записями бесед Гефтера той, предарестной зимы... ). Вот ведь как просто ведут себя с человеком - а он презирает простые ответы. И тот, кто придет к Гефтеру с чем-то "очевидным", достигнет не большего, чем следователь - профессионал простоты!- пришедший с обыском: обоих наградят головоломкой.
Книга проста - она выстроена по канве жизни - а тексты трудны, ибо написаны внутрь себя. "...Ад одинокости среди человечества, которого нет. Ад внутренней речи вслух. Ад монологов..."
Жанр книги-то, к чему она наиболее близка - жанр сшивного тома судебного дела ("Том 3. Материалы клеветнического характера, авторство которых со стороны подсудимого не отрицается"). Это - книга признаний, обнаружений, архаически говоря "оказательств" в инакомыслии И когда генерал КГБ Филипп Бобков сказал в интервью "Михаил Яковлевич Гефтер не был диссидентом - он инакомыслящий", он подтвердил свою репутацию зоркого наблюдателя идейной жизни в СССР: генерал абсолютно прав.
...Гефтер любит ясность, и он ясен. Он не любит простых ответов, поскольку вообще не любит лжи; а на судебные повестки он отвечает трактатами, - которые следователи, не читая, подшивали к делу. Кое-что из этого читатель найдет в книге.
* * *
Сегодня принято овладевать прошлым точно так же, как это делалось прежде - но прошлое разучилось кусаться, его раскормили кашкой.
Треплют по плечу Мандельштама с такой небрежностью, будто с ним были в соседях по нарам. Кто-то в Литгазете прошелся по Грэму Грину (мертвому) :дурак Грин, якшался с сандинистом Ортегой. Некто в "Огоньке" прочесал язычок насчет знаменитой мемуаристки-лагерницы Евгении Гинзбург и ее мужу - недотепы, мол, сели большевиками - да такими и вышли...
Мне всегда казалась уникальной наша национальная подлость. Интересно не только то, что мы считаем себя вправе эксгумировать, поучать и наказывать мертвецов, но и то, что для дидактики в таких случаях непременно избирается жанр доноса.
"Говорится: куда? - а думается: зачем? Выговаривается: куда и зачем? - а подразумевается: за чей счет?"
* * *
Сквозная тема Гефтера - передовой человек: надежда и несчастье страны. Кому только из столично прославленных не пересчитали мы кости на его кухне: передовой - или самодовольный? "Меня угнетали ca ira антисталинистов без Сталина, красноречие разноликих иждивенцев "оттепели"... Призраки перманентной измены... кочующие от казенного pro к противоказенному contra и даже обратно, все чаще обратно"
Тема гефтеровых "бесов": плоскоумый конформист, мастер общих мест как преспективный тип. Он-то и есть худший бес.
..."Циническая ухмылка современного фарцовщмка в двух шагах от власти" - это писалось в 1983 году, и это без уточнений читается и принимается в 1991 - когда оба шага пройдены. Иногда кажется - или хочется думать? - что эти фарцовщики - другие, не те... Что хоть в этом мы выиграли, утешаем себя. Но, утешая, не верим: те!
Те самые.
"Нет, как ни толкуй о беге времени, что ни говори о разительности перемен, существует вчерашний человек... а колупни, а случись, а замаячь не то чтобы даже беда, а маленька беденка, смотришь: вот он - вчерашний.
Но впрямь ли он?... Или хуже, но иначе: изворотливей, выученней, самодовольнее?"
* * *
Презрение к "проговариваемому шлаку" разрешенного слова уберегло Гефтера от гласности. Нам легко дышалось в те годы. Может быть, легче всего - в выжженое время полной политической безнадежности, 1983-85 - от сбитого Боинга до Чернобыля: легкие, светлые годы гонений. Обыск, чай, снова обыск... Одомашненный мир рукописей и повесток. Слежка. Проверка прописки. Ключевский, в портфеле идущего от машинистки - Ключевского долго вертят в руках, наконец откладывают: ладно, этого не надо...
Годы легкие, как древесный уголек на ладони.
С перестройкой начались инфаркты.
1987 год: "Против интеллектуальной хлестаковщины, которая сейчас так выпирает наружу, так прихотливо соседствует с чистотой намерений узнать худшее в прошлом". Тяжесть обернулась первым инфарктом: не то. Все - "не то"!
Через три года еще раз "не то" - и еще один инфаркт.
"...Проблемы, к решению которых мы и Вы неготовы"
* * *
А самодовольная - и вечно к кому-то, к кому-то подобострастная, ластящаяся страна, конечно, набивалась на то, что с ней то и дело случалось, - как пьянчужка, которая всегда невесть от кого на сносях.
"Припадочек у нас был-с!"
И, конечно, она хладнокровно разадает пощечины своим мудрецам ; и никто при этом не чувствовал себя столь самоуверенным, как исполнитель плевков и пощечин, функционер народного гнева - бесенок из какого-нибудь городка, который сегодня во второй-третий раз за сто лет переименовывает себя в из Хозяинграда в Свято-Хозяевбург, а свои мусорные улочки - так и убрав их - из "Розы Люксембург" в "Полицейскую"...
"Ничто... не повторяется нами, если не повторяемся мы. Иначе - возврат. Нежданный, негаданный, непохожий - т о т ж е."
Это, конечно, все то же "кувшинное рыло", какое сиживало на Полицейской еще во времена Гоголя, и уже тогда обозначало собой прогресс (дом Романовых в России изначально был западническим, просветительским и культуртрегерским; не стоит этого забывать). Сегодня кувшинное рыло учится подтягивать "Славься, славься... " и напрягает истинно-российское ухо: кто там шагает правой? Эй, правительство!..
"Отрицанием кесаря - кесарь же: власть, могущая учредить прошлое и ввести в будущее, прекратив для того (и во имя этого) настоящее. Не по престолу кесарь, а по призванию... и по каре, источник которой он сам"
* * *
Гефтер - космополит. Он говорит об этом так часто, что его не заподозрить в идейных шатаниях по этому поводу. Этот солдат Второй войны напоминает о своем непатриотизме не реже, чем говорит о России. Для многих в прежние годы оба эти понятия - "Россия" и "гражданин Мира" пришли от него, и именно в крепкой смысловой связи:
"Полюс: русское человечество.
Полюс: русское отщепенство"
Сегодня, под гром излюбленных прессой разговоров о 70-летнем эксперименте - повторяемых с такой уверенностью, будто говорящий был привязан к операционному столу, а не только и делал, что держал щипцы да подавал скальпель - уже начинаются речи о "нашей славной 1000-летней истории". Совершенно непонятно, как может быть "славной" история государства, закончившаяся столь головокружительно-кратким фиаско? Однако мы уже слышим по Радио Россия плавные песни про кокошник, вперемешку с здравицами нашему дорогому-удалому - и уже радуют нас ежеутренним "Славься..!
"И снова - в поиски Кесаря?"
Гефтер прошел всю нормальную советскую биографию до конца, затем - всю ненормальную (кроме лагеря) и теперь он просто Гефтер, и его родина - Черемушки. Он не мог бы сказать, "наша тысячелетняя история" просто потому, что сорок лет назад Черемушек не было.
И с ним легко послать к черту кесареву арифметику людей, которые года три как осмелели настолько, чтобы умножать два на два - вслух.
* * *
...В зените гласности я долго ждал первого звоночка: когда и от кого я впервые услышу вернувшеесая вчерашнее "а что поделаешь?"
Я услышал его в 1988 году от вчерашнего политического - по поводу быстро дешевеющего антисталинизма. Потом повторно - по поводу лакейского антикоммунизма. Всякое следующее "что поделаешь" было все дешевее.
От перепуганного Кремля до отплывающего к Японии Дальнего Востока, от интеллигента до аппапратчика - то есть, от аппаратчика институтского до аппаратчика производственного слышно одно:
Что поделаешь??
Гефтер учит не бояться временщиков - тех что в силе и власти, гнетущей нас - и тех, что поджав хвосты, поджидают часа, когда прорвутся к столу и к глоткам.
Гефтер учит распознавать изготовление злодея: как делался Сталин?
"...Кто и в какое зеркальце глядя мог узреть себя ж, одним махом превращенного из сильного, уверенного, блаженно-счастливого, безмятежно-открытого... - в постыдно-слабого, в мучимого и мучителя, и без всякой ворожбы, безо всякого колдовства, даже без особого понуждения.
...И, кажется, раздайся вновь свисток..."
Ему говорят, зачем так, не надо - дайте надежду. Предложите нам перспективу. Предположите, что, вот, кто-то взял власть - и остался прекрасным человеком. Человечным таким, добрым, защитником угенетенных...
"Отменить ли ее, Россию, так, чтобы сверху донизу - одни вольные, чтобы снизу доверху - просто жизнь, жизнь-деятельность, не требующая указки, как рожать и как сеять, что оспаривать и кого чтить!..
Нет, ее - такую - не отменишь. Тогда иное: не отменить, а преступить?"
Гефтер не даст вам перспективы - кроме той, которая уже состоялась в нашей с вами истории. Но Гефтер напоминает, что в той популяции, которая имеет в прошлом декабристов, Андрея Желябова, Пушкина, Ленина, Шаламова и Мандельштама с Солженицыным - незачем приветствовать радостным гимном Кесаря, который идет уничтожить свободу.
Для этого требуется одно - быть готовым к своему прошлому.
Быть готовым к его возвращению. Быть готовым к диалогу с прошлым. Быть готовым к сопротивлению прошлому.
* * *
Ни одна из этих строчек не велась по бумаге в уверенности, что ее дадут дописать. (И существовала, жила, видела, слышала, стерегла, дышала над ухом Народная Власть, убежденная, что она вправе это решать. Эта Власть погибла, но остался ее - Власти - Народ... )
Читаю и узнаю: а вот эту фразу сочинил и вписал самиздатчик 1978 года: там, у Гефтера дальше был еще целый абзац, но в машинке кончалась страница, не просто страница - целая закладка! Вы когда нибудь собирали закладку? Десять листов папиросной переложенных девятью листами копирки - замучаешься перекладывать!
И это редактирование, в чем-то близкое средневековому самовластью переписчика над рукописью является стилистикой языка...
Так не просто издавался Гефтер - так он возникал.
"Неказенная, внеказенная связь: живая цепь, в которой место каждому. Никто не исключен!"
...Эти странные речи слетали со столов в никуда, - подобно посланиям той, другой эпохи, когда человек, выйдя в путь убивать, приходил в Дамаск с мирной проповедью.
Другие запятые, другой синтаксис, другая - живая речь. Я не вижу, как все это составить в книгу. Я не жалею ни о чем, что пропадало бесследно на обысках, в тех сатанинских мешках из крафт-бумаги, куда летели, друг за дружкой, - Пастернак, Библия, Гефтер, - которые сносили вниз по лестнице, крадучись и горбясь, липовые понятые. Есть "правда братских могил", учит Гефтер: время исчезло. Так пусть за ним исчезнут и бумаги, сей невесомый хлам.
"Не страшась призраков. Лицом к теням"
...Их не издавать надо, эти статьи, а переписывать, перепечатывать на разбитом грохочущем "Ундервуде", безбожно закладывая по 8-10 копий на папиросной бумаге - и обсчитывая машинисток при этом на 25 копеек с листа...
Их надо раздавать, разворовывать, зачитывать... Брать и не возвращать... Прятать при обыске на себе, - осторожно вытягивая по страничке из кипы отобранного, и лживо улыбаясь при этом понятому...
* * *
Но есть и контраргумент типографского тиража: будущий мальчик. "Вечность - царство ребенка". Я вижу его: дитя, забытое дома, рядом с незакрытым шкафом. Он тронул дверку, прислушался - не вернулась ли мама - и осторожно распахивает настежь. Он читает с трудом смешное имя "Гефтер", и берет с полки книгу...
И слова, великие слова давно умерщвленного русского языка завладевают им - так разъяренный ближневосточный джинн возносится над юным глупцом, расковырявшим старую пробку.
..."Я бы постеснялся присоединять свое имя к Вашим преимуществам, но там, где узко и больно сознанию, где ему особенно тягостно, я разрешаю себе встать рядом"
Мальчик ничего не понял. Эти слова соскользнув в него, притаились - и на нечаянный миг его сознанию стало "узко и больно". Он не знает еще, что это навсегда, что это чувство будет возвращаться и возвращаться; что много-много раз еще всплывет в нем бессмысленное словосочетание "я разрешаю себе встать рядом".
Почем - "разрешаю"? Да оттого что "узко и больно"...
Двадцать пять лет тому назад безобиднейшая советская интеллигенция - укрощенная, стерильная и процеженнная - вдруг вся стала опасной. И какая муха ее укусила? ту муху так и не сыскали. "Сегодняшняя живая путаница - от кого к кому норовит перепрыгнуть? Кого отяжелит, кого обогатит собою, кого подвигнет в потомки?"
...Юный негодяй, подглядывающий в замочную скважину родной речи, не понимает ничего, что видит и слышит - как я не понимал, почему на книжном корешке некнижное слово "Идиот"?
Но он - пойман языком. С этой минуты он уже русский. Он - твой, Гефтер.
"...Этот долгий ряд простаков и отщепенцев"
А что это за ряд?
Этот ряд - Россия. Уже не государство, не империя, не страна - навсегда, или почти навсегда, как Израиль.. Россия - просто некий ряд людей...
"...Из мучимых ответственностью, как мы с Вами"
* Выделенный текст - цитаты из книги Михаила Гефтера.
