МИР МИРОВ
Татьяна Ворожейкина
Мой неуместный пессимизм
КОМУ И ЗАЧЕМ МЫ НУЖНЫ
Провозглашение жизненной необходимости интеграции СССР в мировую экономическую систему, возвращения страны на цивилизованный путь давно уже стало знаком, главным водоразделом, отделяющим демократов-западников от патриотов-изоляционистов. Поэтому всякие рассуждения о подстерегающих на этом пути опасностях - закабаления внешним долгом, зависимости, неравноправного включения в мировой рынок, утери суверенитета - однозначно воспринимаются как "голос из окопа" запугивание "распродажей Родины" и подвергаются, как правило, осмеянию и поношению. Такая проекция внутренней сиюминутной политической поляризации на глобальные проблемы совсем не способствует уяснению серьезности и реального масштаба этих проблем. И, что еще хуже, глубоко въевшееся в нас нормативное, "от желаемого" видение мира (сменившее ныне только знак) представляет собой отличную почву для новых мифов, которые и творятся на наших глазах.
Воспринимается, например, как данность заинтересованность Запада в экономической и политической стабилизации в СССР, в наших природных ресурсах, в огромном советском внутреннем рынке, в его включении в мировую экономику. Между тем все это отнюдь не бесспорно. С экономической точки зрения, все, что мы можем предложить Западу - дешевое сырье и дешевая, относительно квалифицированная рабочая сила - уже не является определяющим с точки зрения современных технологий, это важно, лишь для компаний-аутсайдеров. Структурная перестройка мирового хозяйства в конце 70-х начале 80-х годов, связанная с переходом развитых стран к научно-технической системе производительных сил, резко снизила значимость этих факторов, важных для системы индустриальной. Рынки сбыта? - наш рынок при нашем уровне заработной платы не может быть по-настоящему емким и стабильным даже для массового крупного производства, требующего высокого уровня платежеспособного спроса и равномерного распределения дохода, не говоря уже о рынке для гибкого, мелкосерийного производства высокотехнологичной продукции. Наш рынок удобен прежде всего для аутсайдеров, для компаний, готовых "урвать и удрать".
Что касается политической заинтересованности Запада в поддержании стабильности в СССР, то она, несомненно присутствует. Но не преувеличиваем ли мы эту заинтересованность? Не заблуждаемся ли, считая, что Запад готов пойти достаточно далеко и в том числе пожертвовать интересами непосредственной экономической выгоды в деле спасения и реформирования СССР. Может ли в принципе быть помощь Запада СССР взаимовыгодной, или это лишь иллюзия, подкрепляемая безудержной идеализацией Запада и самозаклинаниями типа: "Помогать тому, кому сегодня трудно, значит помогать себе?"
НЕ ПЕРВЫЕ, НЕ ПОСЛЕДНИЕ
И здесь самое время отвлечься от Запада и посмотреть на другие регионы мира, на ту его часть, которая по традиции именуется третьим миром, хотя сейчас уже крайне сомнительно наличие второго. В течение всего послевоенного периода третий мир был очагом постоянной политической, экономической и военной нестабильности. Здесь рушились режимы, перекраивались границы, не прекращались военные конфликты. И можно ли сказать, обозревая с позиции конца века вторую его половину, что Запад предпринял фундаментальные, стратегические усилия для прекращения этой нестабильности, если не считать, конечно, таковыми периодические военные вмешательства в ответ на революции и защиту собственных нефтяных и иных интересов?
Были ли осуществлены Западом координированные меры, сопоставимые с планом Маршалла, с тем чтобы изменить экономическую ситуацию третьего мира, систематически генерирующую нестабильность? Отрицательный ответ на этот вопрос, по-моему, очевиден: достаточно вспомнить печальную судьбу так называемого "Нового мирового экономического порядка" и жесткую позицию всех развитых стран, противопоставленную попыткам развивающихся сделать более благоприятными для себя условия мировой торговли.
Есть ли у нас серьезные основания рассчитывать на иное и отношение к нам и нашим проблемам? Говорят, что для Запада чрезвычайно опасна нестабильность в 300-миллионной стране. А в нестабильной в 800-миллионой Индии менее опасна? Можем быть, дело в том, что Индия "далеко" от европейско-североамериканского ареала современной цивилизации, а СССР расположен в непосредственной близости и составляет ("до Урала") неотъемлемую ее часть? Действительно, реакция западных стран на события в Югославии, кажется, подтверждает это.
Однако не будем забывать, что Латинская Америка также традиционно воспринималась и воспринимается США как зона их непосредственных стратегических интересов. Каждая американская администрация, не исключая нынешнюю, выдвигала собственную "инициативу" для латиноамериканского континента призванную экономически стабилизировать регион и интегрировать континентальное экономическое пространство (под эгидой США, разумеется). Все эти усилия и средства, на это выделявшиеся, оказались, в конечном счете, совершенно несоизмеримыми с реальными потребностями стран континента. А ведь его население и экономический потенциал вполне сопоставимы с советскими и - как ни удивительно нам это слышать - даже превосходят их.
И, наконец, аргумент о ядерном оружии. Судя по прессе, Запад действительно в наибольшей мере озабочен перспективой распада и потери управляемости в стране, начиненной ядерным оружием. Однако, и об этом в "Веке" уже писалось (#3, 1991), многие развивающиеся страны или уже обладают, или близки к созданию ядерной технологии. Среди них Бразилия, далеко не стабильные Индия и Пакистан, не говоря уже о наиболее одиозных примерах. Понимая серьезность этого аргумента, не следует, наверное, преувеличивать его весомость в наших надеждах на западную помощь, на создание наиболее благоприятного режима нашей интеграции в мировую экономику. Вопрос, по-видимому, стоит так: перевесит ли опасность длительной стагнации и неуправляемого развития событий в бывшей ядерной державе (или, точнее, в ядерной бывшей державе) все иные мотивации Запада, и в том числе очевидное отсутствие серьезной экономической заинтересованности в нас.
Конечно, не следует упрощать. Стратегия Запада (четко пока не сформулированная), не сводима лишь к сумме экономических и политико-стратегических интересов. Позиции западных стран дифференцированы, и интересы Европы в отношении СССР сильно отличаются от интересов США или Японии. Кроме того, мир стремительно меняется. И было бы ошибкой механически экстраполировать тенденции прошлых, да и нынешних отношений развитых стран с третьим миром на то, что происходит с СССР и Восточной Европой.
Но в любом случае нам необходим расстаться с манией величия, с сохранившимся великодержавным мировосприятием, подсказывающим нам, несмотря на весь наш комплекс неполноценности, что мы - не какие-то там третьемирские страны, что нам-то уже точно не дадут пропасть. А почему, собственно? Чем мы так отличаемся от этих, традиционно презираемых нами, стран? Очень трудно, после стольких десятилетий самодовольства, реально оценить свое место в мире и пока что для нас нетерпима мысль о том, что мы вступаем в сообщество, где правила игры определяются не нами и где роли субъектов уже давно распределены.
ПРОИГРАВШИЕ
Тем более, что с включением в это сообщество, с "возвращением на столбовую дорогу мировой цивилизации" в решающей мере связаны наши надежды. Страна, 73 года назад свернувшая с этой дороги "дороги свободы, демократии, рынка", зашла в тупик и оказалась отодвинута на обочину, мировой цивилизации, отстала в своем экономическом и социально-политическом развитии. Все это, несомненно и, к сожалению, верно. Столь же ли верен, однако, сделанный из этой посылки вывод, что интеграция в мировую экономику, переход к рыночным отношениям внутри страны выведет нас на вышеупомянутую столбовую дорогу, автоматически позволит преодолеть отсталость и поднять уровень жизни?
Здесь опять необходимо вернуться к опыту третьего мира. Говоря о том, что социализм = государственная собственность = командно-административная система безнадежно проиграли экономическое соревнование с капитализмом=частной собственностью=рыночным регулированием, мы как-то забываем, что проиграли отнюдь не только мы. В 80-е и отрыв центров мировой капиталистической системы от ее периферии увеличился. Лишь отдельным странам, в основном Юго-Восточной Азии удалось вырваться вперед и оседлать новый виток НТР в то время как целые континенты - Африка, значительная часть Азии и большинство стран Латинской Америки также оказались в положении проигравших. Последний пример особенно важен, ибо в случае Латинской Америки речь, без всякого сомнения, идет о капиталистических странах. Между тем, снижение их роли и значения в мировой экономике было в 80-е годы таким же, как в СССР, а падение уровня жизни - даже несравненно большим, чем у нас. (За чертой бедности здесь оказалось от 40 в Аргентине - до 70 процентов в Перу населения, а бедность там - это физическое отсутствие жилья, воды, канализации, электричества.)
Все мы - и латиноамериканцы, и африканцы, и восточноевропейцы проиграли прежде всего потому, что оказались неспособными адекватно конкурировать на мировом рынке. Рынок, как напоминает известный социолог Андре Гундер Франк, означает конкуренцию, соревнование, а в любом соревновании выигрывают единицы, большинство же проигрывает.
Действие этого правила внутри развитых стран удалось смягчить лишь во второй половине ХХ века, и то это стало результатом действия не рынка, а напротив, его многообразных ограничений (весь кейнсианский экономический истеблишмент, созданный на Западе после Великой депрессии). Мировой же рынок и сегодня не имеет эффективных компенсирующих слабость механизмов, он остается крайне жестким, особенно для аутсайдеров, поставщиков сырья, дешевой, но малоквалифицированной рабочей силы.
Лишь в общепримирияющем беге на месте начинающий может оказаться в выигрыше. В жестких условиях современной мировой экономики новички, опоздавшие, те страны, которые не являются субъектами научно-технического прогресса, - а таких большинство - оказываются в дважды проигрышной позиции. И потому, что их включение в мировую систему носит вторичный, подчиненный характер, обрекая большую их часть на положение вечно догоняющих. И потому что такой тип интеграции в мировую экономику накладывает негативный отпечаток на их все внутреннее развитие и в этом смысле опыт латиноамериканских стран также является весьма поучительным для нас.
В XX веке эволюция и взаимосвязь различных форм рынка и становящегося на его основе общества определялось в Латинской Америке необходимостью постоянной подстройки к меняющейся мировой системе., в то время как ее динамика находилась вне сферы влияния самих латиноамериканских стран, они оставались лишь ее объектами. Если в развитых странах органическое развитие рынка последовательно охватывало все более широкие слои населения, повышая их благосостояние, то в Латинской Америке и рынок, и общество оказались разорванными, дезинтегрированными.
Даже в период индустриализации, когда основным требованием к рынку, являлась его емкость и высокий уровень платежеспособного спроса, в Латинской Америке складываются, с одной стороны, рынок элиты, в основе которого местное промышленное производство и импорт высококачественной продукции, а с другой стороны рынок масс, опирающийся главным образом на "неформальный сектор" - мелкое, нелегальное производство, уличную торговлю, различные виды маргинальной деятельности. Эта дезинтеграция еще более усилилась с началом в развитых странах компьютерной эры и их переходом к высокотехничному производству. Дело не просто в увеличении технологического разрыва, а в необходимости свертывать производство в неконкурентоспособных отраслях, выбрасывая в нищету миллионы людей, включая часть среднего класса.
Процессы, которые в центрах системы вели к развитию постиндустриальных черт рынка, на ее периферии выглядят как "возвращение" к рынку "дикого" капитализма. Недаром латиноамериканские идеологии неолиберализма провозглашают неформальный сектор, а по существу сектор выживания, аналогом капитализма первоначального накопления и свободной конкуренции, в противовес легальной экономике, зажатой государством и истощаемой развратившимся на госзаказах и субсидиях, монополизированным частным сектором.
Конечно, изъяны капиталистического развития в Латинской Америке обусловлены не только типом включения в мирохозяйственную систему. Сыграли свою роль и способ индустриализации, приведшем (кстати , как и у нас) к зависимости от импорта сырья и оборудования, чрезмерное вмешательство государства в экономику и пр. Но все эти и другие обстоятельства оказались, в конечном счете, вторичными, а условия включения в мировую экономику - решающими.
Как известно, мы поставляем на мировой рынок в основном сырье, что ставит нас в еще более тяжелое положение, чем латиноамериканские страны, экспорт которых более диверсифицирован. С другой стороны, выскотехничная, капитало- и наукоемкая продукция, определяющая сегодня доминирующее положение и конкурентноспособность на мировом рынке, в нашей стране, с нашим уровнем технологического развития и с нашим уровнем заработной платы, стабильного и платежеспособного рынка сбыта в обозримом будущем иметь не будет. А это значит, что соответствующие производства, которые существуют или могут быть созданы в СССР, будут, также как в Латинской Америке, больше связаны с мировой экономикой, чем с основным массивом экономики страны, и вряд ли смогут послужить мотором для ее вытягивания и создания единого рыночного пространства. Иной же, необходимый нам внутри страны "средний" уровень технологии, поставит нас в подчиненное и невыгодное положение на мировом рынке. Этот объективный разрыв, обусловленный отсталостью нашей экономики будет вести к ускоренной дезинтеграции внутреннего рынка и общества на отсеки, связанные с различными технологическими и историческими эпохами. Что мы и наблюдаем уже сейчас, еще задолго до "полного" открытия экономики.
"МЫ - НЕ ОНИ"?
В ответ на подобные рассуждения обычно следует возражения, что Советский Союз не Латинская Америка, не развивающаяся страна, что у нас мощный индустриальный и интеллектуальный потенциал. - Да, но сам по себе индустриальный потенциал, как уже говорилось, не имеет в современной ситуации безусловного значения. Страны Юго-Восточной Азии, не обладавшие таким потенциалом, вышли на передовой уровень научно-технического развития, в то время, как осуществившая индустриализацию Латинская Америка забуксовала перед этим барьером. И не случайно: им не пришлось преодолевать инерцию уже сложившихся индустриальных структур. А ведь для СССР подобная проблема стоит еще более остро.
Конечно, качество наших научных исследований и кадров, несравнимо выше, чем в развивающихся странах. Но не продвинутостью научно-теоретических исследований определяется, к сожалению, состояние экономики, а уровнем и масштабами их освоения производством, развитостью научно-технической инфраструктуры. А с этим у нас положение известное. И если раньше анклавы высокотехнологичного производства существовали внутри ВПК, то по мере нашей интеграции в мировую экономику они скорее всего сосредоточатся в экспортных отраслях - точно так же не меняя существенно лица экономики в целом, качества рабочей силы и уровня жизни большинства населения.
Речь, естественно, идет не о фатальной предопределенности, а о наиболее вероятном, по-видимому, сценарии развития нашей ситуации. Он, как правило, напрочь игнорируется в оптимистических прогнозах, для которых вхождение в мировой рынок сродни магическому кристаллу, своего рода "Сезам, откройся!" для решения наших внутренних проблем.
Речь не идет о том, чтобы отгородиться от мира и продолжать "нашу жизнь" - мы, как ни одна другая страна, исчерпали возможности автаркии и достигли на этом пути полного предела и тупика. Разумной альтернативы рынку и интеграции в мировую экономику нет. Но интегрироваться в нее надо с открытыми глазами, без распространенной у нас зачарованости опытом развитых стран, понимая, что им опыт человечества не исчерпывается. И нам, если трезво взвесить шансы, предстоят скорее десятилетия латиноамериканской нестабильности, дезинтеграции и отсталости, чем импульсивней прорыв азиатских "тигров".
ДВА СЦЕНАРИЯ
Конечно, многое будет зависеть от того, каким путем будет осуществляться переход к рынку внутри страны. Вариант консервативно-бюрократической эволюции приведет к закреплению собственности за мутировавшими гос- и партструктурами, ведомствами, ВПК. Это будет означать сохранение неэффективных производств, нынешних макроэкономических диспропорций, нарастающую инфляцию, падение уровня жизни значительной части населения. Такой вариант будет в наибольшей мере способствовать дезинтеграции общества, становлению элитарного, монополизированного псевдорынка.
Противостоящий ему демократический путь движения к рынку снизу, через приватизацию, разгосударствление, создание множества мелких фирм и предприятий в конечном счете предпочтительнее, хотя не менее болезненен. Он предполагает резкое изменение системы экономической власти (а, значит, и возможностей сознательного воздействия на экономику, по крайней мере в краткосрочном плане), быструю трансформацию существующий производственной структуры - с элементами ее распада, банкротство неэффективных предприятий, в том числе и тех, существование которых необходимо обществу. Уровень инфляции также будет очень высоким, а социальные последствия - особенно в начальный период - не менее драматичными, чем при первом варианте. Но, в отличие от консервативного пути, "низовой" имеет шанс преодолеть это в среднесрочной перспективе - через расширение числа собственников, увеличение среднего класса, социальную политику по отношению к низам. Вместе с тем, ускоренная социальная дифференциация, исключение части населения из рынка, а значит - и дезинтеграция общества, скорее всего, неизбежны и на этом пути.
Такая перспектива не добавляет увы, энтузиазма, столь необходимого для идущих вперед. И, понимая, сколь важна человеческая воля, и концентрация воль множества людей в поворотные моменты истории, я все же не могу спокойно смотреть на массы людей, выведенных на улицу в поддержку программы жесткой экономической стабилизации, от которой сами они неизбежно пострадают (о чем им, естественно, не говорят). И потому, что с точки зрения политической морали это вызывает внутренний протест, и потому, что это создает новый фетиш, новые иллюзии в нашем легковерном массовом сознании, крах которых неминуем и крайне опасен.
