БОЛЬНАЯ ТЕМА
Борис Ерасов
Наконец-то Апокалипсис!
1.
Среди множества заключений о состояний нашего общества или просто рефлексий по поводу этого состояния все чаще и устойчивее звучит слово "катастрофа" или сходные с ним по смыслу: "крушение", "крах", "гибель", "пропасть", "конец" и т.д. Еще до недавних пор они относились к каким-то отдельным проявлениям: землетрясениям, авариям, экологическим, хозяйственным или медицинским бедствиям в том или ином регионе или отрасли. Однако нарастание частностей привело к констатации общей катастрофы, охватившей какие-то наиболее существенные измерения общества в целом.
Этот крах отнюдь не исключает возможности для многих как-то "строиться", а для большинства выжить. Тяготы и утраты разбросаны по социальной или национальной структуре, принимая подчас либо почти классическую классовую, либо этническую форму. Поэтому возникают острые раздоры по поводу условий пребывания на тонущем корабле, а некоторые стремятся изо всех сил отплыть в сторону.
Тупиковые и неразрешимые ситуации, разрушение Державы, Советской системы, Социализма - того большого, в которое все были включены и что считалось неизменной основой бытия, а затем зримое разрушение того быта, который всегда был удручающее скромен, но содержал огромное количество людей в признанных ими "нормальными" условиях - все это внедряет в массовое сознание тему катастрофы. Но дело, конечно, не в тягостях быта. Рушится что-то значительное, утрачивается смысл пройденного пути, улетучивается накопленное время, превращаются в труху плоды многолетнего труда, достижения, заслуги. Речь не только о тех, кто был в состоянии что-то накопить - может быть, еще горше положение тех, кто изо всех сил боролся за разрушение ненавистной тюрьмы, губившей тела, души и судьбы, а после "восстановления справедливости" обнаруживает, что все - на краю пропасти.
В констатации такого состояния сходятся самые разные силы. Может быть, в этом консенсусе и состоит основное достижение перестройки. В обозримой перспективе вряд ли можно предполагать какую-либо другую основу для согласия.
2.
Оглядываясь назад, мы видим, что не было недостатка в предчувствиях и предупреждениях. Тема осваивалась русской литературой - начиная, может быть, с "Предсказания", написанного молодым Лермонтовым в 1830 г.:
Настанет год, России черный год...
И далее очень точное, хотя и беглое, описание того, что произойдет 87 лет спустя.
Русская культура "серебряного века" до срока стала зеркалом русской и российской катастроф, отразила стихийную и организованную силу зла, разломы социального бытия, духовное крушение общества, ввергшего себя в гражданскую войну.
И все же духовная сила культуры еще оказалась достаточной, чтобы преодолеть оцепенение и, вытеснив чувство гибели, сформировать новое видение мира. Они творили в разном стиле: через вхождение в гибельную судьбу и победу над ней у Б. Пастернака, А. Ахматовой, Н. Цветаевой, О. Мандельштама; через обретение иных сфер бытия у Н. Бердяева, Н. Рериха, В. Кандинского, П. Флоренского.
Но высокая культура - удел избранных и немногих, открываемые ею пути далеки от повседневного быта. Кто-то должен был взять на себя попечение о слабых, которым грозила гибель небытия, которые не могли вместить слишком тяжелого дара, сулившего спасение только ценой неимоверных духовных усилий. Если и есть оправдание того Великого эксперимента и Культа, которому столько десятилетий приносились грандиозные жертвы, если не все в нем сводится к самообману, то оно - в создании иллюзии обеспеченности бытия и даже "сохранения в памяти потомков". От рождения до смерти человек находился под попечением тотальной системы, которая без остатка забирала себе его труды, но зато избавляла от угрозы крушения, от врага внешнего и внутреннего, и от себя самого - в случае внутренних сомнений.
Держава была могучей, ничто не могло ее сокрушить. Органы были всеведущи и все могли предотвратить. Социализм избавлял от "страха перед завтрашним днем", от кризисов и, как чудилось, даже от стихийных бедствий. А индивидуальное крушение было безвредно там, где царило Общественное бытие и Всемирно-исторический процесс.
Роковые вести начала века были стерты из общественного сознания, а для поддержания духа возникла культура соцреализма, находившая решение для всех житейских неурядиц.
...Катастрофу отрицали, изгоняли, замалчивали. Десятилетиями общество занималось тем, что забрасывало тайную пропасть жертвами классовой борьбы, каменьями великих строек, арсеналами военно-промышленного комплекса и несбывшимися судьбами поколений, ни о чем не подозревавших в "сплошной лихорадке буден". Такой ценой мы купили себе отсрочку.
Поразительной оказалась степень нечувствительности гигантского организма к внутренним утратам, невостребованность той информации, которую продолжали вырабатывать его жизнеспособные клетки. Все эти годы раздавались яростные или трагические голоса мыслителей, певцов и поэтов, доносивших до сознания живых мысль об уже идущем разладе, об утрате надежды, о неминуемости катастрофы. Изворотливость официальных и общественных структур помогала каждый раз отодвинуть окончательный расчет.Но настал момент истины, и великая иллюзия себя исчерпала. Один за другим лопались высокие хрустальные небеса светлого будущего, и осязаемое бытие опускалось на все более низкий уровнь. Потребовался бесконечный поток разоблачительных материалов, чтобы развенчать спасительную слепую уверенность и опрокинуть инертное мышление. Вновь и вновь по глазам и нервам безжалостно бьют репортажи о невыносимой реальности прошлого и настоящего. Но потребовался еще удар по основам бытия и быта: пустые магазины, пустые деньги, бедность и безработица, погромы и стычки, переходящие в местные войны. Потребовались еще постыдные корчи КПСС, чтобы всех резанул смрад от разложения доселе столь цепкого и грозного спрута...
Прошли более или менее свободные выборы и развязались бурные политические страсти под новыми знаменами. Но сегодня приходит изживание политики, и перед обществом все очевиднее вырисовывается облик собственно катастрофы.
3.
Все несчастные общества переживают катастрофу по-своему. И все же, как и в семейных несчастьях, может оказаться полезным опыт других обществ, ставший непременной частью той мировой цивилизации, к которой мы хотели бы примкнуть.
Долгое время в марксистской литературе тщательно отмечались - и утверждались - проявления разлада, кризиса и "коренные противоречия", обрекающие капиталистический строй на гибель. Тщательно воспроизводились самопризнания о тяготах и бесперспективности бытия, которые с трудом выносит человек. Со злой радостью подхватывались пророчества о гибели западной цивилизации. За пределами такой наивной злобности оставалось то обстоятельство, что для самой западной культуры все эти признания - способы самокритики и саморегуляции, которые предотвращали опасную самоуверенность и приучали общество учитывать сложности развития, имеющего много измерений. "Единство противоречий", тайна которого для нашего сознания так и осталась нераскрытой, лишь венчало ту парадигму бытия, которая в течение веков сложилась в западном обществе и придала ему устойчивые внутренние смыслы, ценности и символику. Начальные смыслы вырабатывались еще в античной, а затем древнегерманской или скандинавской мифологии, в которой никто не был избавлен от предначертанной судьбы. Ни героизм, ни удача, ни постоянные усилия не дают гарантии от крушения личного бытия. В постоянном устремлении человек черпал свое достоинство, но исход был делом Судьбы. Кульминацией человеческого бытия стала трагедия, в которой и обнаруживался высший смысл мироустройства.
Другим источником западной культуры стала иудейская традиция. "Малый народ" оставил Книгу, запечатлевшую мучительный опыт прохождения через неимоверные кружения и катастрофы, в них обретая и веру, и смысл, и твердость духа. Каждый европеец, независимо от социального статуса, веры или безверия, культурного уровня, знаком с этой книгой и выраженными в ней смыслами. На протяжении многих веков каждое поколение осваивало знания - о гибели древних царств, о бренности земной власти, об изгнании и пленении народов, о крушении стремлений и надежд царей, простых людей и целых народов, о разрушении храмов и строительстве новых. Неустойчивость земных царств - больших и малых - хорошо освоенная идея как в западной, так и всей мировой культуре. Лишь существование нашей Державы до поры до времени казалось бы отменяло законы истории. Какова цена этой отсрочки? Какова степень неразумия в упрямых попытках задержать ее распад?
И еще один центральный и стержневой сюжет западной культуры, укорененный в сознании каждого европейца, опять-таки независимо от его социальных и личных характеристик: катастрофа, связанная со смертью Того, кто пришел, чтобы своей любовью спасти людей от гибели. Воскресение было потом, после его мучительной и позорной смерти под улюлюканье злобной толпы. Поэтому стержневым символом Запада стало Распятие - напоминание о позорной смерти Того, кто воплощал безусловную ценность.
Этот опыт был блокирован в Империи зла, которая с сатанинской изобретательностью порочила каждого, кого она распинала, заставляла сознаваться в преступлениях, отрекаться от себя - или же покрывала содеянное пеленой полного молчания.
4.
Европейская культура настойчиво устраняла склонность человека к иллюзиям, показывала необеспеченность человеческого бытия, соседство гибели и жизни. Уповать на спасение человек мог, только полагаясь на свои силы, на постоянство своих стремлений и трудов, на упорство в продвижении к своей цели, да еще на конечное признание со стороны отдаленного Бога.
Одной из самых популярных книг после Библии в Европе стали "Странствия пилигрима" Джона Беньяна. Она же была одной из первых, изданных в Америке. На ней воспитывались поколение за поколением люди, создававшие современный западный мир.
Странствия ведут человека из Гибельграда в Небесный град, но по пути он проходит через все препятствия, крушения, разочарования и искушения, которых столь много в повседневной жизни.
Критический реализм еще больше отодвинул божественное присутствие в земных делах, и показал всю условность и ненадежность морали, упований на справедливость, милосердие, любовь, привязанность, неосновательность расчета на успех. В XIX в. Европа познавала себя через чтение Диккенса, Бальзака, Стендаля, Ибсена, через многообразную культуру реализма, в котором человек постоянно стремится проявить себя и утвердить в самых трудных ситуациях, но вновь и вновь сталкивается с крушением своих замыслов, негарантированностью любого успеха, угрозой гибели или низвержения на дно жизни. Тот престиж, которым пользуется тема крушения человеческих стремлений в высокой культуре, привела к тому, что и массовая культура широко ее освоила и интенсивно использует в бесчисленной продукции детективного жанра и фильмах ужасов. И хотя в этой субкультуре большей частью персонажам удается выпутаться из отчаянных ситуаций или разгадать загадку злодеяния, всегда остается знание, что повседневность таит беду.
Как на уровне цивилизации в целом, так и на уровне отдельной личности западный мир выработал критическое и трагическое понимание бытия, через которое он постоянно корректирует свою устойчивость и продвижение. Великим отрезвлением для Запада стала Первая мировая война, хотя для Германии - и для Японии - потребовалась еще Вторая война, повлекшая за собой их тотальный разгром, после которого как победители, так и побежденные стали полноценными участниками мировой цивилизации.
С большим запозданием мы терпим поражение во внешних и внутренних войнах, подвергаем сами себя атомной бомбардировке в Чернобыле, начинаем по крохам разоружаться... Мы еще медлим, ибо хотим умирать долго. Мы еще не поняли до конца, что только через катастрофу мы можем возродиться. Только выдавливая из себя "исторический оптимизм" и глядя в лицо своей погибели, мы сможем найти основы своего нового бытия.
