МИР МИРОВ
Вячеслав Чорновил
Воспитание украинского федералиста
Я - земляк Шевченко, родился в с.Ерки в Звенигородском районе Черкасской области. Родился я в тревоге, меня мать носила в те времена, когда шли массовые репрессии. Был репрессирован мой дядя, известный деятель народного образования, заведующий Уманским окружным отделом народного образования. Отец вынужден был поменять работу (брат врага народа, да еще такого известного). Сейчас очень хорошо вспоминают о моем дяде в Умани, но тогда, на всякий случай, как во многих семьях украинских интеллигентов, висела в сенях торба, в которой была смена белья, кусочек сала, чтобы можно было прихватить в последнюю минуту, когда будут брать. Был анекдотический случай: как-то к отцу заехал вечером знакомый водитель (он достал выпивку и хотел выпить с отцом по рюмочке). Включив фары, он полоснул ими по окнам и через несколько минут увидел, как побледневший отец стоит на пороге дома, одной рукой обнимая мать, а в другой руке держа торбу... Очевидно, в генах отразилась эта тревога и определила мою дальнейшую судьбу.
Рос я в семье учителей, видел страшную нищету украинского села, но меня как-то пытались от многого оградить. Я был в школе комсомольским активистом, как только появилась возможность, я вступил в комсомол, до этого был председателем совета пионерской дружины, потом секретарем комсомольской организации школы. В 8-9 классе был членом райкома комсомола. Мои патриотические стихи печатали в районной газете, но вот в чем разница между мной и теперешними комсомольскими активистами: они не верят в то, что говорят. Комсомол - это школа молодого бюрократа. Я искренне верил, и это меня спасло. Я очень быстро перешел к противоположному мышлению, буквально на первых курсах университета. Закончив школу с золотой медалью, я приехал в Киев и в 1955 году поступил в университет на филологический факультет, затем перешел на факультет журналистики.
То, что творилось в Киеве, я воспринял, как что-то ненормальное. Как же так? Столица Украины, а на тебя смотрят волком, когда ты говоришь по-украински. Русский я знал так же, как и украинский, но чисто принципиально не употреблял в Киеве русский язык, то есть такое чисто формальное упорство было с самого начала. Еще какое-то время (год - два) я продолжаю комсомольскую деятельность. Настоящим переворотом для меня стал XX съезд и разоблачение культа личности. Я помню актовый зал Киевского университета, где, наверное, могла муха пролететь, и все услышали бы ее жужжание - такая стояла тишина, когда зачитывали закрытое письмо ЦК КПСС. Очевидно это был последний удар, после чего я стал радикально пересматривать свои взгляды, все, чему меня учили. Вот тогда, наверное, я начался как диссидент.
На 2 и 3 курсах мои взгляды четко определились. Это борьба против партийной диктатуры, против однопартийной системы, борьба за национальное освобождение. Национальный момент доминировал, т.к. положение Украины было ужасным, хуже даже, чем сейчас (не в области массовой руссификации, она продвинулась дальше) - в области уровня национального самосознания. В те времена я думал, что я один, или, в лучшем случае, несколько таких, как я, на Украине, тогда я еще не знал о существовании Западной Украины, слышал, что там есть какие-то бандеровцы, по тогдашней терминологии...
Университет я закончил спокойно, но к последним курсам мое мировоззрение созрело полностью и мало чем отличалось от нынешнего, сейчас лишь только углубилось и расширилось. На последнем курсе я переехал в г. Збруч на границе между Западной и Восточной Украиной, мне нужны были для моей дипломной работы некоторые материалы, которые были только в библиотеке во Львове, и я приехал сюда на практику, на львовское телевидение. Я сделал несколько передач и меня заметили, тогда был прямой эфир. Мне предложили работу и сделали официальный вызов. Я увидел украинский город, люди на улицах говорили по-украински, массовый патриотизм (как я потом понял, на бытовом уровне у многих и довольно мещанский). Мне понравился Львов, и я переехал туда в 1960 году, защитив диплом по полузапрещенному писателю Борису Гринченко (тогда травили Гринченко и Кулиша). Закончил я университет с отличием. В Москве тогда вышли повести Гринченко, а на Украине их еще не издали.
Три года я работал во Львове на телевидении старшим редактором молодежных и спортивных передач. Как ни странно, но в 60-е национальное возрождение началось не здесь, во Львове, как сейчас, а в Киеве. Где-то на Донбассе вырос Иван Дзюба, Иван Свитличный, на Киевщине появился Иван Драч, и все это бродило в конце 50-х, тогда же возникла студия им. Василия Чумака (было восстановлено доброе имя этого писателя), и все это вспыхнуло в начале 60-х годов. Начался период второго после 20-х годов национального возрождения. Во Львове, может быть, оно не имело такой почвы, такой поддержки, потому что люди жили инерцией национального партизанского движения, и легальные формы не были популярны.
Мы исходили из марксистского мировоззрения. В работе И. Дзюбы, ведь, на каждой странице Ленин и Маркс.
Итак, через три года я вернулся в Киев и активно включился в тогда уже начавшееся национально-демократическое движение шестидесятников. Основные участники: Дзюба, Свитличный, Сверстюк - один из моральных лидеров движения, ныне уехавший из СССР, Свитличный сейчас инвалид. Иван Дзюба после того, как его вынудили в тюрьме раскаяться, не может выпрямиться до конца и сейчас его позиция нечеткая. Драч во второй половине 60-х годов от нас отвернулся. Мы просуществовали на подъеме (после моего приезда) еще несколько лет, где-то до 1966 года, хотя первая волна арестов прошла в 1965 году, то были первые аресты творческой интеллигенции.
Шестидесятничество - это не только литературное течение, это было в первую очередь общественно-политическое течение. Вот например, работа И. Дзюбы. В 1965 году я написал сборник после первых арестов "Правосудие, или Рецидивы террора" и "Горе от ума", за этот сборник я получил в 1975 году международную журналистскую премию им. Николаса Томалина, премия эта присуждается не английским, а иностранным журналистам, которые борются за права человека в других странах мира. Николас Томалин - английский журналист, объективно освещавший борьбу в Палестине и случайно погибший в стычке с арабами.
У нас были тогда литературные вечера. Конечно, мы не могли собрать тысячные митинги в Киеве, но были и факельные походы по Киеву, были и собрания. Погром 1965 года не очень удался властям, они не ожидали такого сопротивления. Был сильный отпор общественности, да и руководитель КГБ был полиберальнее, его потом сняли. Многих арестованных выпустили, сроки дали сравнительно небольшие, самый большой срок - 6 лет - был у М. Горыня. Мы начали кампанию протеста, я был, пожалуй, самым активным в этой кампании. Собирали подписи, я провел параллельное следствие по всем делам, было 20 арестованных. Это привело к тому, что в 1967 году меня арестовали, дали мне статью 190; 1,5 года, держали в уголовном лагере в Винницкой области. В это время моя книга вместе с работой Дзюбы была напечатана за границей и вызвала интерес у мира к Украине, к национальным проблемам. Эти работы были переведены на несколько языков мира, и до сих пор они фигурируют как фундаментальные вещи, которые дали возможность посмотреть на Украину в 60-х годах.
Отсидел я 1,5 года, вернулся и начал в 1969 году издавать нелегально журнал "Украинский вестник", тот, который сейчас выходит легально. Выпустили мы 15 номеров, 6-й номер я подготовил, но меня арестовали. В этот номер был добавлен материал о моем аресте, что еще больше запутало следствие. Как ни хвалят работу КГБ, они ничего не знали об издании этого журнала, хотя он попадал за границу, хотя он ходил по рукам. Я был и редактор, и корректор, потому что были условия жесткой конспирации. У меня было несколько глубоко засекреченных помощников, но не из моих ближайших друзей. Кроме этого, я писал много оппозиционных вещей открыто, например, такая небольшая брошюра по национальному вопросу и протесты.
В 1970 году убирают Никитченко, "либерала от КГБ", и присылают Федорчука. Этот человек с Украины, но был где-то в центральном аппарате, в 40-е годы как офицер КГБ он возглавлял на Западной Украине провокационную деятельность, то есть создавал провокационные отряды, которые под видом бандеровцев уничтожали детей и женщин, чтобы посеять смуту в народе, засылали агентуру в ряды бандеровского движения и приложили немало сил, чтобы испоганить его. Но я и не отрицаю, что в этом движении были отдельные темные стороны - это борьба, тем более подпольная, примазывались всякие люди, но, в основном, то плохое, о чем пишут в связи с этим движением, сделано такими провокационными отрядами.
Первым делом Федорчука было дело Валентина Мороза, которому дали 14 лет за несколько публицистических работ. В 1972 году был устроен погром. Погром - это не только аресты, которые начались 12 января 1972 года (в последствии этот день стал днем украинского политзаключенного), это и страшная кампания в печати против всех абсолютно. Предшествовала этому кампания против О.Гончара за "Собор", выискивали националистические тенденции там, где их и близко не было. По газетам прошли покаянные письма, массовые увольнения с работы, многих людей лишили возможности печататься.
Одновременно взяли меня, Ивана Свитличного, Евгения Сверстюка, Геля, Ирину Калинец, чуть позже Игоря Калинца, несмотря на то, что он не имел отношения к политике, он лишь писал стихи (в Киеве - Олесь Сергиенко, священник из Ивано-Франковска Романюк, художница из Львова Стефания Шабатура). Нам давали жесточайшие сроки. "Сейчас мы отрубим вам голову", - говорили нам кгбисты на следствии, - нам обеспечено спокойствие на 10-15 лет". Еще не было судов, а они нам уже называли сроки. Пересажав нас, они не получили спокойствия. Во-первых, мы боролись в лагерях насколько могли, они даже были вынуждены нас разделить: часть отправили в Пермь. В 1976 году создалась Украинская Хельсинкская группа в Киеве - вторая после московской, я тогда был в лагере, поэтому вступить в нее не смог, лишь заявил, что с ней солидаризируюсь, а когда был в ссылке в Якутии (6 лет в лагере, 3 года в ссылке, под следствием в застенках КГБ я находился 18 месяцев, суд был закрытым), я был одним из вдохновителей и авторов проекта статуса политзаключенного в СССР. Я перешел на статус политзаключенного, и многие также перешли на этот статус. Меня бесконечно держали в карцере. Перед отправлением в ссылку ко мне проявили гуманизм и продержали 1,5 месяца в больнице, я просто не доехал бы в Якутию. Будучи в ссылке, я обобщил лагерный опыт в брошюре "Only one year".
Я вступил в Хельсинкскую группу, как только приехал в ссылку. Хельсинкскую группу периодически истребляли, но она постоянно пополнялась новыми людьми. Приблизительно 40 человек прошло по хельсинкским процессам. Началась массовая фабрикация уголовных дел по политическим мотивам. Последний срок я сидел за "попытку изнасилования". По этой же статье сидел Горбаль, по статье о хулиганстве сидело несколько человек, нападали на них, избивали, а "свидетели" за кустами прятались. Священнику Лесиву, человеку глубоко верующему, дважды подбрасывали наркотики. Почему из меня нужно было сделать "насильника", а из него "наркомана", это трудно понять. Петра Разумного (сейчас один из руководителей Украинского Хельсинкского Сообщества) арестовали за "хранение холодного оружия". Словом, пошли массовые фабрикации дел, пожалуй, это был самый трудный период в моей жизни, после предъявленного мне обвинения, я объявил 120-дневную голодовку, меня принудительно кормили после 21 дня голодовки. Причем местный КГБ этого делать не хотел, это сделали эмиссары из Украины и при первой же возможности меня освободили; кгбешники тоже разные, у меня даже осталось неплохое впечатление о якутских чекистах. Они мне устраивали экскурсии, куда-то возили, помогали с обеспечением, устроили мне сотрудничество в местной газете (г. Покровск, в этом городе был в ссылке Орджоникидзе).
Еще в лагере я начал писать. В апреле 1985 года я приехал во Львов, устроился кочегаром, начал писать. В 1987 году, когда начали выпускать политзаключенных и создались какие-то возможности, я был одним из первых, который начал новый этап национально-демократического движения на Украине. В Киеве был создан Украинский культурологический клуб в конце лета 1987 года, а в августе 1987 года мы восстановили издание "Украинского вестника", эта редколлегия стала объединяющим центром. Против нас с Михаилом Горынем проводили митинги, тогда они еще могли кого-то вынудить против нас говорить. Принимали резолюции, чтобы нас выдворить из СССР. Затем мы восстановили Хельсинкскую группу, она не распускалась, как московская, но прекратила организованную деятельность. Мы ее восстановили, и на ее базе было создано Украинское Хельсинкское Сообщество. Мы знали, что это будет политическая альтернативная организация, но сделали такую правозащитную маску. Группа УХС, которая имеет сейчас большой вес, несмотря на не такую уж большую численность (приблизительно 1000 активных членов), является ведущей во всех отношениях, во многом определяет и деятельность РУХа. У нас собралась элита, несмотря на разницу во взглядах, на амбициозные моменты, мы пока держимся вместе, и это дает возможность направлять сравнительно небольшому количеству людей национально-демократическое движение на Украине. 7 июля 1988 года - это день рождения УХС, мы объявили на митинге о ее создании, этим днем датирована наша декларация принципов и устав. А к концу 1988 года это была уже значительная организация.
Мы считаем, что единственное спасение для нашего народа, который так много потерял на протяжении последних десятилетий, да и в другие времена - это государственная независимость. Идя демократическим путем к этой цели, мы очень многое можем сделать для восстановления и нашей национальной культуры, и нашего национального самосознания, и нашей экономики, и в решении многих социальных проблем.
Децентрализация сегодня витает в воздухе для всех, вы же знаете эти центробежные силы даже в России, Сибири и на Урале и т.д. Не знаю, приятно ли это слышать москвичам, но Москва всех задавила в буквальном смысле этого слова. Самое страшное в этой империи - централизация. Я поборник федерального принципа самоуправления даже в пределах независимого украинского государства. У меня есть оппоненты, которые говорят: ты работаешь на развал Украины, но только так можно удержать Крым и Донбасс, только максимально обеспечив людям то, что они хотят в своем регионе. И зачем нам плодить украинский бюрократический аппарат на смену всесоюзному московскому аппарату?
Я мечтал когда-то быть литературоведом, ученым, очень интересовала история украинской литературы, я любил работу с архивами. В Киеве после 1965 года я работал в газете ЦК комсомола "Молодая гвардия" - последняя моя журналистская работа перед арестом в 1966 году. Если бы меня спросили, жалею ли я о том, что так сложилась моя жизнь, об отсиженных 15 годах, я бы ответил: ни капельки. Я считаю, что это была такая хорошая школа и такой хороший университет. У меня нет никакой ненависти к тем, кто меня преследовал, к КГБ, я их просто не принимаю как структуру, но личной озлобленности нет. И если бы пришлось начинать все сначала и выбирать между карьерой литературного критика или историка литературы, я бы выбрал жизнь, которую прожил.
