СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДСТВО
Михаил Черныш
Россия перед рынком: общественное сознание в переходный период
Россия - новая или вечная?
В своем первом послепутчевом интервью возвратившийся из Фороса президент Горбачев с гордостью заявил, что позорное поражение хунты - это еще одно свидетельство того, что страна, прошедшая школу демократии, стала иной. Это заявление как нельзя лучше соответствовало радостной, праздничной обстановке тех дней.
Hо не слишком ли рано говорить о полной победе демократии? Пять лет перестройки не смогли, конечно же, полностью изменить страну. Она осталась все той же Россией, вяло реагирующей на колебания политического маятника, готовой поддержать любого вождя, сулящего ей хлеб и величие. То, что в действительности происходило у Белого дома, ничуть не напоминало народное восстание. Здесь собралась лишь небольшая группа рассерженных москвичей, жаждущих сохранить прежде всего свои собственные социальные завоевания - уже обретенные или ожидаемые. Что же касается остальных, то в эти дни они продолжали жить так, как жили всегда - ходили на работу, стояли в очередях, выпивали с друзьями. Простой человек ложится спать не с мыслью о демократии и свободе, а с мыслью о хлебе насущном, и это нельзя не учитывать политикам.
А вообще, можем ли мы сколь-либо быстро (в масштабах, сопоставимых со временем человеской жизни) измениться? Возможно ли в принципе, чтобы огромная страна в столь короткий промежуток времени сбросила с себя ярмо многовековой авторитарной традиции и устремилась навстречу свободе? Или она еще надолго (навсегда?) обречена жить в условиях диктатуры и славить вождей, презирающих закон? Этот вопрос, конечно же, не из простых. И у "эволюционистов", считающих что изменения возможны и реальны, и у "культурных детерминистов", ссылающихся на силу традиции, есть свои убедительные аргументы. Попробуем расширить границы этого давнего спора, и для начала разберемся, как население Москвы в действительности реагировало на августовский путч.
"Группы сознания": социальное измерение
Кто поддержал ГКЧП? В репрезентативном исследовании, проведенном научным центром "СОЦЭКСИ-Россика" сразу после путча, жителям столицы предлагалось описать собственную реакцию на события 19 августа. В результате выяснилось следующее: услышав о перевороте, большая часть москвичей (45 процентов) впала в состояние повышенной тревожности. Страх возник естественным образом, как привычная реакция на сильный ход властей. То, что гекачеписты покусились на свободу самого Президента и ввели танки на улицы города, свидетельствовало о серьезности их репрессивных намерений. А простой человек в нашей стране хорошо знает, что когда начинаются репрессии, то, как правило, достается не только "виноватым", но и вообще всем. Отсюда вытекала дальнейшая последовательность действий испуганного большинства - на время затаиться, переждать смутные времена, а потом, когда все станет ясно, заявить о своей политической лояльности.
Если бы путчисты имели дело лишь с этой категорией людей, то проблемы "защитников Белого дома" просто не существовало бы. Но была среди москвичей еще одна группа, - те, у которых происходящее вызвало чувство возмущения (34 процентов). Возмущение суммировало целую гамму сложных переживаний, главным из которых было чувство протеста против беспредела власти. Многие представители этой группы оказались в эти дни у Белого дома, на Манежной площади среди тех, кто уговаривал солдат не стрелять в собственный народ. Но дело не только в конкретных акциях протеста. Благодаря тому, что треть населения столицы не приняла происходящего, в городе возникла атмосфера отторжения новоявленной власти, полного отказа от поддержки каких-либо ее решений.
Была среди москвичей в этот день еще одна группа - это те, кто не испытывал в тот момент ни страха, ни возмущения, ни радости, ни огорчения. Люди, чья житейская философия выражается простой мудростью - "до Бога высоко, до царя далеко" (8,5 процента).
Что до тех, кто ощутил в дни путча прилив радости и энтузиазма, то их оказалось очень немного, даже меньше, чем "равнодушных".
Но вот что удивительно, - в ответах москвичей (а они могли выбирать несколько ответов на вопрос) чувство возмущения и чувство тревоги совпадали лишь в очень редких случаях (3,5 процента). Следовательно, в общественном сознании страх и чувство попранного гражданского достоинства почти полностью исключают друг друга. Именно здесь и пролегал в дни путча главный водораздел в обществе - не между поддержавшими и не поддержавшими ГКЧП, а между теми, кто занял определенную гражданскую позицию, и теми, кто по-прежнему находился во власти инстинктов тоталитарного общества.
С учетом этого общая картина происходящего выглядит более сложной и пестрой. Да, действительно, в стране постепенно ослабевает страх перед всемогущим государством. Этот процесс начался не в 1985 году, а много раньше, по-видимому еще в период хрущевской оттепели. Перестройка лишь ускорила его развитие. В дни путча власть впервые смогла убедиться, что страх не повсеместен, что весьма многочисленная и достаточно влиятельная в обществе группа людей не станет мириться с прежними формами социального контроля. В стране возникла необходимость нового общественного договора.
Но главная проблема в том, что процесс избавления от страха еще далеко не завершен. Чувство гражданского достоинства и стремление самостоятельно изменять свою жизнь еще не стали характерными чертами большинства населения страны.
Что же обусловило вхождение опрошенных москвичей в ту или иную группу? Прежде всего уровень образования: среди "возмутившихся" больше людей со средним специальным и высшим образованием, чем среди "встревоженных".
Немаловажным фактором дифференциации оказалось и образование родителей, в особенности отца. В группе "возмутившихся" образование родителей выше, чем в группе "встревоженных".
Большое значение имело и социальное положение - доля "возмутившихся" была наиболее высокой среди промышленных рабочих (45 процентов), а вот среди рабочих сферы обслуживания - одна из самых низких (34,5 процента). Достаточно велика доля "возмущенных" и среди служащих с высшим образованием (38,7 процента). Исключение - те, кто служит в армии: в их рядах господствовало чувство тревоги и неопределенности (52 процента). Наивысший уровень тревожности и наименьшее возмущение продемонстрировали пенсионеры и учащиеся.
Существенным фактором различий явился также средний доход на члена семьи: среди "возмущенных" он несколько выше, чем среди испытавших страх.
На основании наших исследований можно с полным основанием заключить, что среди "возмутившихся" наиболее широко представлен социальный слой, который можно охарактеризовать как "ЛАТЕНТНЫЙ СРЕДНИЙ КЛАСС". Латентный (то есть скрытый, незаметный) - потому что в отличие от аналогичной группы в других странах, наш "средний класс" еще в меньшинстве, да и благосостоянием своим мало отличается от тех, кто находится на нижних ступенях социальной лестницы.
Но главная черта, роднящая его с настоящим "средним классом", - это особая система социальных ценностей. Как показывают опросы, "возмутившиеся" более индивидуалистичны, среди них большинство считает, что в жизни можно положиться лишь на собственные силы, свой талант, свое трудолюбие.
Они более демократичны и менее уверены в действенности насильственных мер. Среди них, например, намного меньше тех, кто считает, что преступность можно снизить путем ужесточения наказаний. В целом можно сказать, что "возмущенные" и есть тот человеческий материал, та социально-психологическая база партии реформ, благодаря которой идея коренных изменений социального строя не только жива, но постоянно расширяет границы своего влияния на общественное мнение.
Точки пересечения: власть и закон
Многие склонны переоценивать значение политических революций, считая их главным "локомотивом общественного сознания". А между тем в социологии накоплено немало фактов, свидетельствующих о прямо противоположной тенденции. Не революции являются первопричиной развития новой системы ценностей, а наоборот система ценностей предопределяет ход и последствия революционных изменений.
Опыт революций прошлого свидетельствует о том, что любые, самые благие намерения революционеров неизменно наталкивались на прочную стену вековых народных убеждений, утрачивая при этом свое революционное содержание. Вместо самой совершенной демократии революции производили на свет наихудшие формы авторитарной диктатуры, вместо самой прогрессивной рационально управляемой экономики - засилье средневековых методов принуждения к труду, вместо царства разума - разгул мракобесия и травлю инакомыслия. Уже сталкивается с проблемой ценностей и наша "новейшая русская революция".
Каковы же они стержневые начала общественного сознания в нынешний переходный период? Какова отмеренная ими дистанция продвижения к новому современному обществу? Частично мы уже затронули этот вопрос, когда говорили о реакции населения на переворот. Однако есть группа ценностей, являющихся общими как для "встревоженных", так и для "возмущенных". Во-первых, это убеждение, что в России обязательно должны быть сильный лидер и сильное государство. С этим соглашается подавляющее большинство жителей столицы - одного из наиболее демократичных городов республики. Показательно, что за сильную власть почти единогласно высказались и мужчины, и женщины, все профессиональные и возрастные группы. Второе суждение, с которым согласились как "встревоженные", так и "возмущенные" - это необходимость неукоснительного соблюдения властями закона. И здесь распределение по возрасту, полу и другим параметрам не выявило ощутимых различий между группами. Так же единодушно (свыше 90 процентов во всех группах) москвичи согласились с тем, что все высшие руководители государства должны избираться прямым голосованием. Итак, сильный лидер, сильное государство, абсолютное верховенство закона - вот общий для всех идеал политической системы.
Риск перемен против гарантий стабильности:
противостояние ориентаций
Но как совместить эти, нередко противоречащие друг другу начала в обществе, склонном к экстремизму оценок и действий? Как совместить, например, сильного руководителя во главе сильного государства с приматом закона, налагающего на исполнительную власть серьезные ограничения? Как совместить выборность руководителей с действительно эффективной властью, уверенно поддерживающей в обществе порядок и дисциплину? Как совместить сильное государство с нормальной экономикой, предполагающей свободную игру рыночных сил?
Поиск оптимальных решений по этим направлениям вряд ли будет быстрым и легким, тем более, что при переходе от общих ценностных установок к более конкретным консенсус перестает существовать, уступая место острым противоречиям между различными стратами общества.
То, что общество расколото на группы с разными ценностными подходами, продемонстрировали результаты кластерного (группирующего) анализа выборочной совокупности (в данном случае москвичей). Выявлены три основные группы, отличающиеся друг от друга мировоззренческими установками:
Первая, составляющая примерно четвертую часть опрошенных, включает в себя демократически настроенных жителей столицы: здесь высок уровень поддержки демократических институтов - прямых выборов, приоритета законности, ослабления репрессивных мер, рыночной экономики.
Во вторую группу входят те, кто поддерживает демократические институты в экономике.
А вот третья, самая крупная группа (45 процентов выборки) вообще сомневается в необходимости нововведений. Входящие в нее не считают закон неприкосновенной святыней, ратуют за ужесточение наказания для преступников, активно поддерживают идею сильного лидера в сильном государстве, выступают за огосударствленную экономику.
Таким образом в обществе налицо реальные предпосылки изнурительного социального противостояния между сторонниками продолжения демократических преобразований, с одной стороны, и теми, кто не согласен отказываться от собственных, пусть жалких гарантий во имя туманных надежд на вступление страны в благополучный ХХI век.
Их трудно винить за это: часто, слишком часто обещания политиков ускорить или перестроить страну приводили лишь к очередному ухудшению жизни народа. Совершенно очевидно, что влияние той или иной партии на ход реформ будет определяться успехом или неуспехом первого этапа экономических преобразований. Но даже в случае умеренного успеха (а это сейчас самый оптимистический прогноз) нынешняя расстановка сил в обществе сохранит свою актуальность, по крайней мере в ближайшем будущем.
Ключ: отношение к собственности
В этой связи - каковы перспективы приватизации? За семь десятилетий существования СССР у граждан бывшего союза сформировалась целая система законных притязаний, гарантируемых политической системой и частью ресурсов мощного тоталитарного государства. Сюда входят притязания на дешевое государственное жилье; бесплатное медицинское обслуживание; бесплатное образование, вплоть до самого высокого его уровня; минимальная по меркам пост-индустриального общества, но средняя по стандартам развивающихся стран обеспеченнось продуктами питания; многообразная система социального страхования.
Можно с полным основанием сказать, что еще в недалеком прошлом все советское общество слепо поклонялось идолу социального равенства, жестко карающего любого отступника от эгалитарных заповедей. Хотят этого реформаторы или нет, большинство населения России и сейчас принадлежит к числу сторонников государственной экономики и социального равенства.
Это видно, например, по данным советско-американского исследования социальной структуры, проведенного в 1991 году. С точки зрения опрошенных, несмотря на экономическую реформу и острую необходимость приватизации, большая часть крупных, весомых отраслей народного хозяйства, должна по-прежнему оставаться в государственной собственности: в пользу госсобственности на почтовую и телеграфную сеть высказались 73,5 процента опрошенных, за госвладение железными дорогами - 85,4 процента, металлургическими предприятиями - 82, электростанциями - 90, банковской системой - 48, большими универмагами - 46, детсадами 44 процента. Среди некоторой части респондентов популярной является идея смешанных форм собственности. За госкапитализм в банковской системе высказались треть опрошенных, в системе медицинских учреждений - чуть больше трети, в системе среднего образования - 40 процентов, в сельском хозяйстве - 46,2 процента, в системе дошкольных учреждений - 42 процента. Что до частной собственности, то по мнению большинства, ее сфера - услуги населению, да и то не все, а лишь общественное питание. Из других отраслей немалая доля опрошенных - примерно треть - поддерживает идею частной собственности в сельском хозяйстве.
Наиболее дифференцирующим фактором в вопросе о собственности является возраст: чем старше респонденты, тем большая их доля выступает за государственные формы собственности, чем моложе - тем большая их часть поддерживает частную собственность. Доля же поддерживающих смешанные формы собственности почти одинакова во всех возрастных группах. Необходимо, однако, отметить, что даже самые молодые из опрошенных (те, кто моложе 20 лет) в своем большинстве либо за государственную, либо за смешанную собственность.
Чем выше уровень образования респондентов, тем больше среди них сторонников частной и смешанной собственности. Наибольшее их число среди тех, кого принято называть "гуманитариями", то есть среди специалистов с высшим гуманитарным образованием. По иронии судьбы именно эта группа примет на себя наиболее сильный удар реформы. Именно ей суждено больше, нежели другим, ощутить на себе общие последствия снижения жизненного уровня.
Конфликт ценностей: госвласть, безопасность, неравенство
Девять из десяти опрошенных согласны с тем, что государство должно помогать людям преодолевать жизненные, в том числе и экономические невзгоды. Немногим меньше (82 процента) доля тех, кто считает, что правительство, государство, а не сами люди, виноваты в том, что в нашем обществе так много обездоленных. С другой стороны, лишь треть опрошенных считает, что главная причин нищеты - в отсутствии у неимущих возможности получить образование и хорошую работу. Стало быть, когда большинство говорит о необходимости государственной поддержки населения, то имеет в виду отнюдь не обеспечение фактического равенства возможностей. Очевидно, что речь здесь идет о прямом государственном вспомоществовании неимущим, нечто типа выплаты пособий или помощи пайками.
В условиях бессилия закона и власти, разгула преступности и коррупции постепенно накапливаются претензии граждан к призванному их защищать государству. Вот здесь, на стыке растущего недовольства современной ситуацией и "этатистской традиции" и происходит синергическое слияние двух начал, способное породить у значительной части россиян острую потребность в авторитарном управлении, в руководителях, могущих "поднять дисциплину и навести порядок".
В условиях безраздельного господства эгалитарной идеологии богатство всегда отождествлялось либо с преступлением, либо с эксплуатацией. Ныне ситуация изменилась, - наличие в обществе прослойки богачей реформаторы объявляют нормальным и даже необходимым. Но независимо от желания поскорее утвердить в сознании людей новую систему ценностей, подавляющее большинство опрошенных не питает большой любви к тем, чей жизненный уровень выше среднего.
Появление в обществе состоятельной прослойки беспокоит прежде всего тех, кто в результате удлинения социальной лестницы окажется на нижних ее ступенях, проиграет остальным в уровне дохода, утратит свой прежний социальный статус. В данный момент к этой группе относится большинство средне- и низкоквалифицированных работников с фиксированной зарплатой, составляющих большинство населения крупных городов. В Москве таковых - 58 процентов. Вряд ли стоит надеяться, что это "молчаливое большинство" добровольно откажется от законности своих притязаний на целый ряд социальных гарантий и привилегий. Вряд ли оно безропотно смирится с новой системой распределения общественных богатств.
Беспокойство по поводу растущей социальной дифференциации присуще двум типам сознания - "государственному" и "материалистическому". Для первого появление "богатых" это зло - уже в силу того, что нарушает привычные каноны бытия, свидетельствует о дальнейшем ослаблении государственного контроля над обществом. Для второго типа "богатые" - объект элементарной бытовой зависти, люди, живущие лучше и только поэтому заслуживающие порицания.
По мере реализации реформ и связанного с этим процессом обнищания значительной части населения оба этих типа будут увеличивать свое влияние на общество. С одной стороны, возрастут требования к государству жестче контролировать доходы, а с другой - увеличится число имущественных преступлений. Поэтому действительное (на уровне культуры) преодоление социалистических стереотипов будет очень медленным и, скорее всего, болезненным процессом. Но главное в том, что мы можем меняться и уже меняемся: в обществе уже немало тех, кто воспринял новые ценности. Многое будет зависеть от того, когда они станут большинством, как скоро уйдут в прошлое эгалитаризм, этатизм, авторитаризм и другие старые "измы", уступая место риску и динамике новой эпохи.
