КТО МЫ
Симон Кордонский
Листки букваря
Мы продолжаем рубрику, начатую нами в ответ на письмо нашего читателя Виктора Маркова из Кемерова ("Кто вы?" в #7\91). Материалы рубрики КТО МЫ представляют их авторов, именно как авторов "Века" - в той особенности их подхода к вещам, которая и составляет стиль нашего журнала. Но, напоминаем,- не исчерпывает его.
Власть или реальность
Позади время, когда можно было ругать Советскую власть, оставаясь вполне советскими людьми.
Власть при Советах всегда была вне людей, что и давало право противопоставляться ей. Ни одна социальная группа не могла утверждать, что обладает всей полнотой власти. Власть была "наверху" - для тех, кто "внизу", - и где-то сбоку или вовсе за пределами границ СССР - для тех, кто, по мнению простых советских людей, ею обладал.
Реальное пространство власти ограничивалось областью, которую она сама себе создала и которую в конечном счете назвала "реальным социализмом". В последнее десятилетие Советского Союза реальный социализм отслоился от власти и жил по собственным законам - совершенно не тем, которые придумывали люди, продолжавшие считать себя властью. Идеально продуманная, пригнанная иерархия должностей с правами и обязанностями, с распределенными полномочиями повисла в пустоте и попыталась, при Андропове, вновь подчинить себе реальность, а потом - при Горбачеве - приспособиться к ней, став "демократичной".
Оказалось, однако, что власть и реальность - две стороны одной и той же палки. Крушение власти стало и разрушением реальности. Ликвидация стержня, на котором собственно и держалась система управления - аппарата КПСС - закончилась плачевно и для тех структур, которые боролись против того, что они называли "большевистской тиранией".
В годы партийного застоя существовал очень жесткий механизм согласования интересов при принятии решений: иерархизированная структура бюро региональных парткомитетов, на заседаниях которых в нешуточной борьбе согласовывались интересы первых лиц советской, партийной, отраслевых и репрессивных иерархий. Решения бюро были обязательными для всех, и за исполнением их следили специальные органы. Жесткость и жестокость власти сочеталась с очень гибким механизмом согласования интересов при выработке решений. Правда людьми, имеющими права на признанные интересы, считались только партийные и государственные чиновники.
Сегодняшний кризис власти связан не c отсутствием вертикальных иерархий управления (о восстановлении которых так печется правительство России), а с исчезновением горизонтальных механизмов согласования интересов и с появлением на политической арене тех, кого партийные кадровики не считали, - и как доказывает наш сегодняшний опыт, правильно не считали годными для номенклатуры.
В застойные годы существовал очень жесткий механизм подбора и расстановки кадров, который не пропускал наверх людей, готовых ради власти преступить нормы партийно-политических отношений: звериных карьеристов и некомпетентных болтунов. Отсеянные номенклатурными фильтрами, эти люди в годы перестройки прорвались к власти, и в стремлении ею воспользоваться рвутся все выше и выше, подминая под себя все и всех. Каждый бывший секретарь парторганизации обществоведческого института, кафедры или факультета, ставший "мэром", "губернатором" или "госсоветником", мнит себя Пиночетом и намечает в своем Ибанске строительство светлого будущего - за счет замыкания внутреннего рынка и хитроумного ограбления соседей.
В советской власти, которая была властью КПСС, были какие - то человеческие черты - хотя бы, признание за теми, кого система считала людьми, права на отстаивание собственных интересов. Правда, людьми она признавала членов КПСС, занимающих номенклатурные должности. Новая власть никого не признает людьми, - в этом смысле возникающие властные структуры напоминают советы рабочих и солдатских депутатов 1917 года.
Амбиции новых политиков, в социалистическом прошлом которых есть и членство в КПСС, и пребывание на хороших, но побочных должностях, не связанных впрямую с применением власти, откровенны. Им хочется власти, - а власть почему-то все время от них ускользает. Эти люди считают себя выразителями интересов народа - и в заботе о его благе готовы разрушить основные принципы человеческого общежития. Их воля к власти направлена на создание жестких иерархий управления, во главе которых находятся они и только они. Сопротивление их властным амбициям они, следуя извечной советской логике, интерпретируют как действия враждебных сил, - "мафии" или "коммунистического подполья".
"Мафия", или Повседневность
В средневековье любое действие или явление, приносящее вред или потенциально опасное приписывали действию дьявольских сил. В новом средневековье, воцарившемся на шестой части суши после семидесяти лет строительства социализма, мало кто верит в обыкновенного дьявола. Однако, научного знания о том, что происходит в стране практически нет, а изучать нашу повседневную реальность и не интересно, и очень трудно - проще придумать универсальное объяснение, обозвав иностранным словом темные силы, которые заставляют сограждан страдать и обращают административные действия, движимые самими лучшими административными побуждениями, в их противоположности. Понятие "мафии" полностью удовлетворяет обыденным потребностям в объяснении. Оно, как и понятие дьявола, размыто и эмпирически не интерпретируется. Действительно, - кто видел "мафию" как реальность, а не со слов публициста и на экране телевизора или кинотеатра?
"Мафия" в России есть феномен общественного сознания, его универсальный объяснительный принцип. Поиски "мафии" и стремление списать на нее тяготы быта полностью соответствует тому менталитету, который навязывали стране в ходе строительства социализма его вожди. Специфика "заговорщицкого" мышления описана в многочисленных работах психологов и социологов. Этот тип мышления характерен для смутных времен, и наше время не является исключением. Под мафией понимается нечто такое, что внешним образом контролирует обыденную и политическую жизнь и заставляет вести себя так, что людям, не причастным к мафии жить становится все труднее и труднее.
Термин "враги народа" выполнял в пропаганде сталинских времен точно те же функции, что и современная "мафия". Социализм как идеология не может обойтись без врагов и их поисков. Стремление найти и персонифицировать врага двигало массами в начале перестройки (разделение граждан на ее "прорабов" и противников), и в ее конце, когда народ обуяло стремление найти истоки масонско-сионистского, военно-коммунистического и красно-коричневого заговоров.
Если приглядеться, "мафиозными" у нас называются группы и отношения, представляющие собой элементы экономической жизни и социальной организации, из которых в большей или меньшей степени вытеснено государственное регулирование личного поведения.
В этих анклавах люди живут и работают не на государство, а на себя или своих хозяев, выступающих собственниками средств производства и, в какой-то степени, - собственниками людей, обслуживающих эти средства производства. В подавляющем большинстве случаев, производимые такими структурами и группами товары и услуги предназначены для удовлетворения самых простых, примитивных и обычных человеческих потребностей.
В отличие от настоящих мафий, структуры и группы, которым в нашем обществе пытаются присвоить это имя, организованы принципиально по другому. На общем фоне нормативно патриархального и по коммунистически упрощенного быта, очаги дифференцированных и экономически определенных отношений выглядят весьма продвинутыми и развитыми. Они ориентированы на удовлетворение совершенно нормальных потребностей.
В этническом плане "мафии" практически не отличаются от окружающего социального пространства. Во всяком случае, нет оснований говорить о существовании в СССР групп теневой экономики, для включения в которые необходимо быть узбеком, евреем или армянином. Теневые экономические структуры интернациональны по сути, даже если они мононациональны по составу.
Отечественные теневые группы, в отличие от настоящих мафиозных структур, принимают активное участие в политической жизни социалистического общества. Это связано с тем, что в СССР экономика неотделима от политики, и всякое действие по распределению ресурсов политически акцентуировано. Ведь, после событий у Белого дома жизнь не стала проще. Границы обыденной жизни, не управляемой никакими законами, расширяются и охватывают все сферы социальной жизни и организации. Бытовые конфликты приобретают характер политических столкновений - и парламенты, поначалу напоминавшие коммунальные квартиры, очень быстро превращаются в малины, где паханы-председатели решают все.
Организованное самим государством нарушение законов и норм было и остается необходимым компонентом его функционирования. Распад государства, инициированный в ходе перестройки, привел к тому, что от его институтов отделились криминальные, - если исходить из действующего уголовного права - фрагменты, обретшие способность к самостоятельному существованию и экономической самодеятельности.
Некоторые организации такого происхождения действительно могут послужить центрами кристаллизации собственно мафиозных структур, - особенно там, где в них сконцентрируется удовлетворение криминальных потребностей (в наркотиках, азартных играх и лотереях, сутенерство и пр. ) Однако другие, - и таких большинтво - становятся организационной и кадровой основой собственно рыночных структур. В этом смысле, можно сказать, что "мафией" в России и в западных странах называют диаметрально противоположные реальности.
Голод, или Государство
Великий голод в Поволжье после победы великой революции, голод на Украине и в других регионах страны после успешной коллективизации, голод во время войны в Ленинграде-всем красным датам коммунистического календаря можно сопоставить черные. Голод, это - когда есть нечего, когда земля не родит или когда при дележке продовольствия появляются социальные группы, которым ничего не достается.
Голод - это когда сытые охранники закапывают трупы умерших от голода.
Голод - это когда все время уходит на то, чтобы найти пропитание на сегодня и когда о завтрашнем дне просто некогда думать. Говорят: будет день, будет пища. Голод начинается тогда, когда день наступил, а пищи нет. Голод, как неудовлетворенная потребность в обладании едой, стал основным компонентом нашей жизни.
Все годы Советской власти в стране был голод. Огромная часть времени населения уходила на поиски пищи. Примерно до середины пятидесятых годов был голод в деревне, потому что город отбирал у нее все, что можно было отобрать. Деревня, напуганная голодом и бесправием, в начале шестидесятых годов переселилась в города, и в города перекинулся перманентный процесс поиска пищи. Пища из средства утоления голода превратилась в средство утверждения своего социального статуса- по тому, что стоит на столе, когда приходят гости, принято стало судить о социальном статусе хозяев. Всеобщая зависть к тому, что попадает на столы" за бугром" или у начальников, определяет поведение советских людей.
Социалистическое государство взяло на себя обязанность кормить население, а советские люди взяли себе за право требовать от государства, чтобы оно их кормило. Содержанием жизни советских людей стало добывание престижной еды. В борьбе за пайку повышенной калорийности граждане социалистического государства готовы на все. Но что еще можно требовать от голодных людей? Три поколения советских людей привыкли получать пищу из рук государства, и когда в этих руках не оказывается куска, то люди в растерянности и страхе: кончилась пища в кормушке, а сами они добывать ее отучены.
Голод, о котором столько говорят государственные чиновники и новые политики с государственным мышлением, - это не отсутствие еды. Голод, скорее, это неумение есть. Неумение есть такая же реальность как отсутствие еды, а чувство голода может спровоцировать те самые реакции советских людей, которым их обучало государство в системе партийной учебы: найти виноватых в том, что в кормушке отсутствует пища, сыскать спрятанное - и разделить его по справедливости, лучше всего поровну, заодно наказав укрывателей.
Трудно говорить о физическом дефиците продовольствия, когда половина урожая сгнивает на разных этапах сельхозработ. Земля в стране еще родит, скот растет - плохо ль, хорошо, - но растет. Как говорится, в стране есть все. Но есть не у всех. Государство уже не может отобрать у производителей сельхозпродукции произведенные ими зерно, молоко, мясо, сахарную свеклу и все прочее, сил у него уже нет. Ведь его чиновникам понятно, что даже отобрав, оно ничего с сырьем сделать не сможет, потери сельхозпродукции при транспортировке, переработке и хранении доходили до половины урожая и в более спокойные времена, когда власть Советов и КПСС казалось нерушимой. Поэтому сырье остается у производителей, а не распределяется по потребителям и переработчикам.
Рыночных структур и отношений, которые в нормальных государствах автоматически обеспечивают распределение товаров, в бывшем СССР нет. Их функции выполняло социалистическое государство, которое отбирало у производителей произведенный продукт и потом перераспределяло его в соответствие с критериями социалистической социальной справедливости и теми направлениями государственного развития, которые чиновникам казались самыми важными.
Распределительная политика находит поддержку у советских людей, всю свою сознательную жизнь занятых поиском пищи. Стремление советских людей к уравнительному распределению очень четко выражают парламенты всех уровней. Депутаты озабочены тем, чтобы отобрать у имущих и передать отобранное неимущим. Робкие голоса тех, кто озабочен производством, очень редко когда слышны.
Поражает внешняя похожесть ситуации с продовольствием на то, что вне социализма называется кризисом перепроизводства:горы сельскохозяйственного сырья сгнивают; государство гноит месячный запас продовольствия для всего населения страны, - а в столичных магазинах нет хлеба. Но при капитализме по-настоящему голодных людей очень мало, это уж совсем ущербные, в то время как у нас в стране не отдельные люди, а социальные группы, не имеющие доступа к продовольственным складам, находятся за чертой бедности, недоедают и голодают.
Социалистический голод выстраивает людей в очереди, заставляет обрабатывать землю на наделах и выращивать на мичуринских участках лук, картошку и ягоды, запасать в тесных квартирах все, что удалось достать, купить, украсть и обменять.
Социалистический голод заставляет людей забыть о человеческом достоинстве, устраивая свалки при дележе продовольственных посылок из-за рубежа.
Голод означает прежде всего крах социалистической системы распределения по государственно значимому труду - и, в конечном счете, именно он приведет к структурной перестройке производства, когда появятся настоящие производители настоящих товаров, а не их социалистических суррогатов.
Мирового социалистического сообщества больше не существует. Вместо него появилась группа стран, раздираемых внутренними конфликтами, правительства в которых возглавляют бывшие диссиденты и второразрядные чиновники. Эти государственные деятели считают, что весь мир должен кормить их страны и выстраиваются в очередь за получением пособия по социалистической убогости.
СССР также больше не существует. Теперь регионы и отрасли, возглавляемые бывшими преподавателями марксизма, влачат более чем жалкое существование. Центр мира и вершины иерархий переместились из Москвы за границы бывшего СССР, и мнения партнеров с конвертируемой валютой явно или неявно определяют поведение политических лидеров новых, объявивших себя независимыми государств. Во всех республиках бывшего СССР, также как и в крупных регионах России, идет подготовка к введению собственных социалистических рублей и разных форм карточного распределения, создаются армии и национальные гвардии, службы безопасности и поддержания общественного порядка.
В бывшем СССР каждый человек считает, что ему должны все, в том числе и государство, а сам он никому не должен. Этика советского человека ориентирует его на получение помощи, но не на производство и торговлю. В своей деятельности советские люди демонстрируют страстное желание делить и перераспределять, рвать и урывать, - схватить кусок и нажаловаться по инстанциям на то, что соседу достался кусок побольше. Для граждан социалистического государства его распад означает, что возникает возможность урвать "по-настоящему", - и для того, чтобы не потерять хоть что-то, люди всех советских национальностей готовы вцепиться в глотку и ближнему, и дальнему.
Раздел имущества бывшего СССР между республиками начался с обсуждения вопроса о возможности применения ядерного оружия. Раздел имущества бывшего СССР между его бывшими гражданами вряд ли начнется с "обсуждения вопроса о возможности" применения силы - он просто начнется с ее применения.
И именно голод, а не благие намерения консерваторов и демократов, будет двигать людьми в их стремлении к переустройству государства. Голод, в отличие от социалистического патриотизма, национального мировоззрения и стремления к национальной государственности, является минимально искаженным человеческим чувством - животным инстинктом, который выведет людей на реальную дорогу. Им придется понять, как рискованно связывать с государством удовлетворение даже самых примитивных потребностей. Людям придется осознать, что от поисков еды необходимо - забыв о государстве, партиях, национальностях и прочем - перейти к производству всего того, что хочется видеть на своем обеденном столе.
Страх, или Социализм
Феноменология нашей жизни поразительна. "Неустановленные лица" кавказской национальности убивают таксистов; таксисты громят лавки людей, по внешнему виду похожих на убийц; придя с работы, обыватели находят в квартирах трупы; каждый день в том, что еще недавно называлось СССР, бесследно исчезает двести человек. Порнуха и чернуха затопили прилавки книжных магазинов, экраны ТВ и кинотеатров, на базарах торгуют оружием и средствами индивидуальной защиты, митинги и демонстрации стали обычным элементом городского пейзажа.
Распалась не только связь времен, но и связь пространственная. Угроза таится всюду - на лестничной клетке, в квартире, на улице, в такси. Любой человек представляет потенциальную опасность для любого человека, и каждый готовится к защите и нападению, если ему покажется, что его безопасности что-то угрожает.
Наша социалистическая жизнь сейчас более всего напоминает авантюрный роман. Число событий в единицу времени так велико, что то, что раньше занимало бы наше внимание целую неделю, исчезает из памяти за час. Размылась и привычная иерархия событий, и примерно в равном статусе в сознании обывателя (и не только его) сосуществуют демонстрация социалистических профсоюзов, бунт таксистов, размораживание цен и холод в квартире. Прогноз последствий любых событий мрачен, и поэтому сознание нивелирует разнородность фактов, поставляемых средствами массовой информации и сплетнями. Все, что происходит, интерпретируется как еще одно подтверждение приближающегося конца света.
Ощущение личной безопасности исчезло, и случайный встречный воспринимается как вполне реальная угроза кошельку, жизни или положению в обществе. Индивидуальная агрессивность возросла непомерно, и злобные взгляды исподлобья совсем вытеснили и без того редкие улыбки с лиц прохожих и людей, стоящих в бесчисленных очередях. Над умами граждан еще очень социалистического государства довлеет идея о том, что они и именно они (столько пережившие и перетерпевшие!) как раз и не заслуживают такого настоящего, - и тот ад, в котором они неожиданно для себя оказались, не может не быть следствием порчи, колдовства, заговора, закономерного (и предвиденного великими пророками прошлого) сочетания светил, или какого-то уж очень неудачного именно для граждан СССР космического явления.
На этом апокалиптическом фоне иногда вспыхивают очень яркие звезды. Самые социалистические из граждан государства неожиданно обнаруживают в себе таинственную силу прорицания, пророчества и даже уверенность в том, что они, и именно они есть те мессии, которые выведут брошенный богами народ из пустыни, занимающей шестую часть земной тверди. Если верить психологам, в мире в среднем только десять процентов людей поддаются гипнотическому внушению. В нашей стране, оболваненной десятилетиями государственного внушения, тридцать процентов населения готовы в любой момент подчиниться чужой воле и слиться в толпу, возвеличивающую нового фюрера.
Социализм - целый мир, замкнутый в себе, культивирующий эту замкнутость как ценность. Этот мир имеет свое отличающееся от общепринятого пространство и время, свои ценности и предвидимое будущее. Сила социализма в людях. Три поколения выросли в представлениях о том, что пространство и время, страны и народы, люди и социальные группы организованы в естественные иерархии; что существует центр мира, центр социальной жизни, начало времен и конец света, - есть особые люди, наделенные властью, от которых зависит принятие решений и, значит, судьбы других людей.
Силы, управляющие миром, в социалистическом мировоззрении отнесены за границы обыденной жизни, а обыденная жизнь управляется совсем иными законами, основанными на ситуативных обстоятельствах, на личных связях и знакомствах. В этой обыденной жизни не действуют по видимости никакие законы и нормы, она до определенного предела произвольна. Пределы произвола в обыденной жизни задаются государственной монополией на насилие. Убивать, избивать и лишать свободы имело право только социалистическое государство в лице своих полномочных представителей. Нарушение государственной монополии на насилие в прежние времена считалось наиболее тяжким государственным преступлением.
До перестройки культ государства был, в основном, культом государственного насилия. Поэтика насилия пронизывала советское искусство и литературу, не говоря уже о пропаганде и агитации. Воспевание государства как инструмента насилия и воспевание насилия как ценности социалистического образа жизни было содержанием средств массовой информации и коммуникации.
Облако законов нависало над каждым гражданином, но люди жили не по ним, а по неписанным правилам общежития. Их сплачивало противостояние государству, и в противостоянии люди соорганизовывались в группы с собственными нормами и правилами поведения. Эти группы были антигосударственными просто потому, что возникли и существовали. Борьба с любыми негосударственными группами составляла основную задачу органов государственной безопасности. Естественно, эта борьба напоминала вычерпывание воды решетом. Простые следствия существования государства, они-то и были обществом, делающим необходимым это государство.
Теперь государство распалось, а группы остались, сохранив в себе силу противостояния государству. Тем самым они начали воспроизводить исчезающее государство в зеркальном его отражении; Однако это не просто отражение. В нем проявляются свойства государства как целого. В частности, каждая группа претендует на те формы применения насилия. которые раньше были монополизированы государством.
До перестройки государство грабило, било и убивало законно. Сейчас появилось много претендентов на совершение тех же действий; государства, образовавшиеся на территории СССР, потеряли монополию на насилие.
В нашей ситуации, когда распались центры репрессивной власти - а другой собственно и не было, - рациональность социалистического режима меняется на другой еще не вполне ясный тип рациональности. Поскольку нет понятий для описания реальности и для понимания того, что с нами происходит, люди не думают, а реагируют самым простым и стереотипным образом. Такие типы реакций описаны выдающимся психологом Бехтеревым в ходе его наблюдений над событиями гражданской войны и тем, что им предшествовало. Вновь в нашей стране наступило время коллективной рефлексологии, когда основным механизмом, запускающим поведение, выступает толпа и животное подражание. В поисках еды, личной безопасности и тепла люди сбиваются в толпу, которая ведет себя единственно возможным образом - грабит, убивает и насилует тех, на кого укажут ей новые пророки и проповедники.
* * *
Люди влияют на историю, лишь если они участвуют в созидательных процессах; созидания в советской истории пока еще не было. Социалистическая империя была изначально нежизнеспособной и существовала сначала на дешевом труде репрессируемых ею людей, а потом на безбожной эксплуатации нефти и других природных ресурсов оккупированной территории. Распад социализма как государства стал неминуем уже из-за исчерпания ресурсов. Происходившее в странах бывшего социалистического содружества в последние годы было только распадом многоуровневой структуры, на каждом этапе которого обнажались все более и более глубокие слои всеобъемлющей и всепроникающей власти, ошибочно принитые оптимистами за "новые реальности" перестройки. Распался весь уклад жизни. Но кажется еще по инерции, что власть есть и надо только принять правильное решение, а тогда все станет на свои места.
В социалистической системе, иррациональной по своей природе, всякое рациональное действие обращается в свою противоположность. Государственные деятели и новые политики, желая гражданам государства всех благ, приносят им одни несчастья. Даже основатели этого государства не были теми злодеями, которыми их сейчас представляют записные перестройщики. Не были злодеями их последователи, и воспоминания Сталина, если бы он их оставил, были бы, наверное, не меньшим откровением для современников, чем записки Хрущева. Совсем не злодеи и члены ГКЧП, из-под ног которых в результате манипуляций Горбачева ускользала их почва - иерархии власти. Они, несомненно, честные чиновники, безгранично верящие в конечное торжество марксизма-ленинизма, и для достижения этой цели готовые положить живот.
Честны и их противники, называющие себя демократами, мечтавшие сохранить СССР и сделавшие все, чтобы это государство исчезло с карты мира. Но честность, как говорил Аркадий Белинков, может оправдать все, кроме глупости.
