БОЛЬНОЙ ВОПРОС
Денис Драгунский
Пораньше встать и поработать или о газонах
Отчего кругом такая маята, неприкаянность и опущенные руки? Откуда чувство почти физического недомогания, которое разряжается горестными стонами, - неважно, на митинге люмпенов или в статье умницы-публициста.
1
Отчего же такая тоска?
Неужели и вправду от того, что вместо обетованного рая - как его не назови, хоть "коммунизм", хоть "рыночная экономика", - нам предстоит одна лишь тяжелая черновая работа? Да и та, как пишет Александр Гельман, "бестолковая", хоть и нужная. Бестолковая в том смысле, что ничего не прибавит к мировому духовному опыту: Европа и весь мир эту работу уже проделали, перебелили свои черновики.
Но стоит ли злорадно восклицать: "Вольно ж вам!"? Вольно ж нам всем было бороться за всемирное счастье сначала христианского, а потом трудового народа, пока англичанин стриг и прикатывал тот самый, знаменитый трехсотлетний газон, а немец мостил свои тротуары. Вот, мол, - судите сами, кому в итоге лучше живется...
Не надо об этом. В горьких упреках всему народу и себе лично - одно только самолюбующееся самоистязание, психологическая защита, которая намертво привязывает нас к нашей безрадостной реальности. Попрекая различиями пройденного опыта, застревая на них, мы впадаем в неправду. Так ли уж беззаботно жил европеец?
2
Вернемся к германским тротуарам, где тонкой продолговатой галькой выложены цветы, звезды и даты - чаще всего, конца сороковых годов. Германия была разрушена до основанья, и поделом, и тогда немцы, помолясь, принялись мостить тротуары по новой. Поэтому и старинный анекдот о газоне - который стригли, поливали и прикатывали триста лет, - таит в себе некий дезориентирующий смысл. Нам-то, мол, не до газонов было! Но и с газонами старой Европы все было по-другому. Кавалерия вспахивала их копытами - разравнивали, бомбы падали - закапывали воронки, да картошку приходилось сажать европейцам в голодный год, но в конце концов, все равно восстановили в прежней бархатно-зеленой красе.
И не надо к такому прозаическому делу, как восстановление разрушенного (войной или коммунизмом) народного хозяйства, подходить с высокопарными критериями мирового духовного опыта. Когда человек строит дом или торит дорогу, он не осуществляет вклад в копилку цивилизации - он просто делает дело. Работу работает, и все. Нет более надежного способа запороть любое простое дело, чем начать мыслить его во всемирно-исторической перспективе.
В простых делах есть своя поэзия. Нельзя дважды выкопать одну и ту же канаву. Любая работа становится личным опытом - надо лишь понять, что мы не благодетельствуем человечество, а приобретаем нужные навыки и сноровку. Надо сторониться людей, которые ученичество считают грехом, - эта гордыня очень заразна. А что касается рутинной тяжелой работы - то "русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку, да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошел рубить себе новую избу" (Н.В.Гоголь).
3
Но все-таки - отчего такая тоска? Оттого, наверное, что мир рассыпался, и вместе с миром - язык. Мы перестали друг друга понимать.
Язык - это не только слова и предложения. Это система смыслов, которыми человек объясняет чужие и определяет собственные поступки. Это шаблоны действия и понимания, чисто физические житейские навыки. Исчез наработанный десятилетиями язык подмигиваний и умолчаний, словесных и действенных ритуалов, двух- трех- и N-мерных ориентировок в социальных лабиринтах, стены которых были до блеска вытерты нашими пиджаками от "Большевички". Короче говоря, исчезла ложь. Но радость от возможности жить не по лжи отвлекла нас от одного малоприятного обстоятельства. "Не по лжи" - еще не значит непременно "по правде". Нам открывается широкий спектр альтернативной лжи.
Разрушение внутренних критериев совпало с обвалом знаков внешнего мира. Хаос переименований городов, улиц и станций метро нарушил душевную устойчивость людей. Мы и не знали, как плотно оказывается укоренены в географии. Чувство карты вообще сильно отличало русско-советского человека. Он всегда определял себя в пространстве "от Перми до Тавриды, от Финских хладных скал до пламеннной Колхиды", "с Южных гор до Северных морей" и в более узком ареале - от метро Дзержинская по улице Кирова и направо, в Большой Комсомольский... Нету больше Колхиды и Тавриды, Пермская фабрика Гознака готовится к печатанию уральских франков, и неясно на какой станции метро выходить.
Шла долгая борьба за станцию "Кировская". Переименовывать ли ее вообще? Ведь Киров, некоторым образом, жертва..., а если да, то во что? Недели две висели разные таблички - "Чистые пруды" и "Мясницкая"; помирились на "Чистых прудах". "Лубянка", "Китай-город", "Сухаревская", почему-то "Алексеевская" - устроили московскому обывателю небольшую топологическую катастрофу, разрушив его обыденное пространство.
В такой ситуации душа тянется к устоявшимся нормам социального поведения, к адекватному языку. Из всего веера возможностей жизнь подсовывает простейший вариант - консерватизм. Но это обманчивая простота.
4
Прежде надо понять, что такое консерватизм.
Это может быть внутренний настрой против всех и всяческих перемен, та "земляная сила инерции", что, по мысли Константина Победоносцева, одна только и обеспечивает безопасный прогресс, раз уж без прогресса не обойтись. Но уровень, на котором проявляется эта сила, действительно "земляной" - семья, дом, быт, религия.
Это может быть консерватизм в точном, политическом понимании термина - традиция свободы. Приверженность личным правам и свободам; либеральной, нерегулируемой рыночной экономике, а также традиционным нравственным ценностям (см. предыдущий абзац). Опыт показал, что именно эта триада способствует наилучшим достижениям в хозяйственной и культурной жизни.
И, наконец, возможен консерватизм-протест. "Раньше было лучше", - этот закон вывел еще древний историк. И улицы раньше назывались по-старому, и в магазинах все было, и царь был хоть дурак, да царь, не то, что этот, нынешний... Такой псевдо-консерватизм оказывается удобной нишей для критики перемен. В этой нише приятно свернуться калачиком и принять внутриутробную позу: мама, роди меня обратно! Хочу в родную контору с родной "зряплатой", хочу в елисеевский "Гастроном", хочу смеяться над Брежневым и глядеть фигурное катание! Там было так тепло, так понятно!
...Последнее дело - вспоминать, сколько копеек стоили пельмени до подорожания, на этом основывая консервативный пафос. Из одной лжи мы попадаем в другую. Не стоит естественную бытовую реакционность обывателя называть "консерватизмом". Тогда может почудиться, что Маргарет Тэтчер и Егор Лигачев - одного поля ягоды, а вся старокоммунистическая шушера - наследники русской консервативной мысли. Да не по Сеньке шапка!
Консерватизм деятелен, бодр и исполнен чувства ответственности. Все знают, когда доярка первый раз встает доить корову. Сколько же, по-вашему, должен стоить сыр?
