Век ХХ и мир, 1992, #3.WinUnixMacDosсодержание


ГОЛОС

Глеб Павловский
Ульянов - стой! Руки вверх!

Письма из редакции

Письмо профессора Гарина показалось мне любопытно-характерным; не знаю как Гефтер, а я вовсе не стану спорить с ним. Понятно, что предъявленное письмом истолкование Ленина есть скорее философия истории (я бы сказал - философия исторической нищеты); понятно и то, что "Век" в его нетоталитарную эпоху - с начала 1987 года - последовательно отвергал эту философию; в частности, опираясь на мысли и опыт Гефтера. И в этом номере, под названием "К альтернативе" читатель найдет запись одного из устных выступлений Гефтера, проясняющее его понимание прошлого.

Мы превентивно спорили с этим взглядом, когда еще только началось движение в плоскую горку разоблачений ("Удобный Сталин, превращенный публицистами в дежурное блюдо",- писал тогда Михаил Гефтер) и никто не смел выговорить опасное имя "Бухарин".

Мы не сомневались, что угроза расправы с прошлым реальней, чем мнимый "сталинизм" вкупе с инфернальной "Ниной Андреевой" (да была ли девочка?..)

Мы убеждены были, что борцы с прошлым явят целый спектр вариантов нигилизма - от цивилизованных и не лишенных изящества, подобно представленному профессором Гариным, до...как бы сказать помягче? Скажу: до "Огонька".

Лично для меня пафос разоблачительного журнализма конца 80-х психологически разъяснен хрестоматийной сценой 1953 года: Берия, шипящий "Тиран мертв, мертв, мертв!", глядя на неподвижное тело хозяина.

* * *

Не берусь судить, любопытны ль мы сами - мысли наши об истории точно не любопытны. Там тоска: пустые политические поля залитые в две-три краски разделены датами "окончательных ниспровержений", устанавливающих "новый строй": а после выясняется, что никакой он не новый, да и вообще мы ничего еще окончательно не решили...

Удивительная способность советских судить историю, в упор не видя и не зная самих себя, поражала меня еще в университетские годы как скучнейший вид безумия. Это вроде "примитивного мышления" по Леви-Брюлю, где некто с кольцом в носу рассказывает о себе так: "оно бежит, оно доброе и хочет есть, оно убило злого зайца, съело зайца и теперь бегает быстро, как заяц", - все очень объективно... Если вдуматься, очень мало отличимо от этого разглядывание исторических мертвецов на картинках: вот Бердяев с книжкой и Николай с Ходынкой, вот Ленин с Чекой, да Сталин с топором... Жуть!

* * *

Почему я не должен ничего вспоминать? Так уже было. Кадры из старых фильмов с Лениным, входящим в зал, - а за кадром мертвенно зачитывают что-то ужасающее - мастерство оператора демонстрирует сенильность и гримасы "коммунистов" - и этот жанр и поэтика его мне знакомы. Он называется у Орвелла пятиминуткой ненависти, а в СССР - контрпропагандой и иностранной кинохроникой; его типажи - куклуксклановец, неофашист, магнат-поджигатель войны - идеально разработаны советским кинематографом.(И почему - советским? Назовем вещи их именами: холуйско-московским; лакейско-столичным - каковым остается и по сию пору, сменив ряд имен, партийностей и даже юрисдикцию.)

Почему я не должен верить Орвеллу, а должен верить Курковой или Невзорову? Мне проще доверять именно Орвеллу. Я проглотил его в 1970 году за одну ночь, переведенного втайне глубоким русским философом Михаилом Петровым и мне принесенного другом, который из-за этого рисковал свободой. Для всех участников этого процесса свобода была глубоко личным выбором, у каждого своим, и она не вела к счастью или успеху. Но она создавала личность даже у отрекавшихся от нее.

* * *

Теперь понятно, кстати, отчего и в расцвете гласности у нас не печатались - Кафка, Камю, Сартр, сквозь зубы - Белль, и самая малость Орвэлла...

Все это литература европейского Сопротивления, а не евроазиатской революции; это духовный натиск на государство с целью его преображения, а не попытка разрушить государство для торжества новой отвлеченности.

...И вдруг мы понимаем, что великое инакомыслие, с его мечтой о компромиссе действительности и идеала - не делало другой работы, чем послевоенные интеллектуалы Запада. Оно делало ту же работу - и как они, с отвращением отнеслось к идее разрушить жизнь ради идеала.

Диссидентство и было компромиссом непримиримого идеала с полностью антиправовой и бесчеловечной действительностью. Оно учреждало в обществе режим диалога, из которого Германия вышла богатой, сильной, а теперь единой - а Россия, предавшая и подавившая диалог, - версальской Германией 22 года - расчлененной, ненавидящей, зато идеолюбивой...

Оттого гласности так и не понадобилось европейское свободомыслие. Сперва она зачитывалась "Детьми Арбата" - антисталинским вариантом "Семьи Журбиных". Затем, вскользь пролистнув "Архипелаг" и деликатно прикрыв зевок ладошкой, - перешла к тому, что поэлементарней: Авторханову, Восленскому.

* * *

Там все сказано: тоталитарная крепость, выстроенная морлоками, рухнет, кровавая телега на крутом повороте опрокинется в грязь и воцарится все, чего желали лучшие люди. А лучшие люди - это мы, ибо прошлое - это яма, наполненная трупами невинных жертв и окруженная трупами негодяев.

"Чего бунтуете, молодой человек... ведь перед вами стена!" А тот картаво-звонко - жандарму: "Стена, да гнилая... ткни и развалится!"

Неужели для того, чтобы получить буквальное подтверждение этой дурной побаски, скорей всего сочиненной мемуаристом (исходя из тогдашнего представления об истории), произошла вся драма этих лет? И нам только ткнуть не давали - а тут дали - ткнули - гнилая, да...и - все?

Мы веруем в несколько посылок, мне представляющихся вполне ложными: к хорошему, большому и светлому стремятся хорошие, большие и светлые люди; о деятельности хороших и светлых прилично писать только светлое, хорошее и большое; зло происходит от злых, с которых довольно и праведного гнева, а уж затем - не раньше! - некоторого посмертного милосердия.

Но верно ли, что сталинизм одолели антикоммунисты? Напротив, анкетно-чистые большевики. И с национал-социализмом отчаянно бились и победили его соединенные социалисты и националисты Старого и Нового Света.

Верно ли, наконец, что история от победы до победы есть прочерк, определяемый господином прочерка - последним по времени Победителем (причем каждый следующий законно пожирает предыдущего, стирая отовсюду его следы, сокрушая его монументы и разименовывая города...), а мы, существа в капле воды - рабы прочерка, которым дано только любить победителя и рукоплескать ему до черты, пока вельможный холуй отмахнет: хва - довольно!

И что справедливо: манихейская вера в то, что Добро наступает при окончательной ликвидации Зла - или христианский здравый смысл, говорящий, что срежет тот, кто подвесил, - и зло есть просто временная слабость, излишняя сладость, тайная корысть - и даже невольная подлость Добра?

* * *

Человека, привыкшего доверять чувству, не обманет вид возбужденных людей, расходящихся с митинга под звуки порочного шлягера ("Корнет Оболенский налейте вина!), - и не надо ждать еще год, чтобы вообразить лозунг 1992 года над той же демократической толпой на том же месте: "Украинская лимита - вон из Крыма!". Не надо быть пифией, чтобы учуяв густой серный дух, исходящий от коллектива товарищей, сказать: не ангельские здесь были дела; для этого довольно время от времени почитывать историю.

Полное крушение идеологии и практики демократического движения не удастся скрывать от самих себя вечно.

Мы переживаем поражение русской и, видимо, европейской культуры такой силы, что вызов обязательно встретит отклик в человеческом существе, - и пускай никто не обманывается духовной нищетой современников, вяло бормочущих какую-то обыкновенную чушь про большевизм и "отставание от мировой цивилизации" (как будто цивилизация не стала бы совершенно другой, нам неизвестной и неизвестно даже, лучшей ли, если б мы от нее не "отстали"!).

...Ничуть не удивительно, что люди, вчера еще "объяснявшие" сталинизм гнусностью коммунизма и аморальностью Ленина, - сегодня, не прошло и двух лет, навлекли своими ничтожными и вполне обыкновенными действиями нескончаемый апокалипсис для простых обывателей.

Но и первая из мировых войн началась с ничтожных действий ничтожных политиков, черт знает почему рискнувших ради своей игры великой цивилизацией Европы начала ХХ века, - и проигравших ее.

* * *

...Кончилось время принципов, настал час тонкостей.

Даже о текущем моменте нечего сказать людям вчерашнего дня. Язык их таков, что как ни возись с ним...

Что значит СНГ? Можно ли упразднять государство, исходя из "ощущения, что оно исторически изжито"?

Открылось место для недурацкой речи. Можно вглядеться в детали, не торопясь опростаться к очередному номеру "Огонька".

Прогрессистская речь отделилась от какой бы то ни было, даже отдаленнейшей аналогии с речью Пастернака, Синявского, Мандельштама. Теперь никто не сумеет записать Пастернака в свои, на том основании, что перепечатал его из издания Фельтринелли 1957 года.

"Вдруг стало страшно видно во все стороны". Может быть, и Мандельштам с Платоновым, может быть - о ужас! - и красные большевизаны Твардовский с Чуковским - не идиоты, завороженные Сталиным? Может быть и им известно кое-что, чего не знают в редакциях "Ъ" и "НГ"?

"Когда кремлевскими стенами живой от жизни огражден /Как грозный бог он был над нами..." Что если загипнотизированность великим злодеем, вышедшим из чрева освободительной революции, простительней и даже понятней, чем гипноз десятка публицистов, соскочивших с аппаратной подножки под шумок сделки в Секретариате ЦК?

...В самом деле - не гипноз ли чумное распространение словечка "административно-командная система" ?

Разве не гипноз - прилив низкой ненависти к диссиденту из Политбюро, который посмел оказаться честней старых жаб, квакавших по кухням?

И раз простителен гипноз Попова и Ельцина, чем не простительней гипноз Ульянова?

* * *

У нас есть какая-то странность: сперва осторожно поругивали Сталина, и не за все. Потом - за все. Еще потом - осторожно Ленина. Потом - неосторожно. Потом - чуть-чуть коммунизм и марксизм. Дальше без перехода - коммунизм по боку, и от коммунизма сразу - к коммунистам.

Живым, этим вот.

В итоге, сегодня мы встречаем впереди общественного процесса человека, одновременно и совершенно для себя невидимо исповедующего самые несовместимые мысли. Когда же он переходит от одного комплекса идей к прямо противоположному, он не только этого не замечает - он готов вас уничтожить только потому, что вы обратили внимание на его непоследовательность.

Вчера было правильно ругаться "патриотами" - сегодня можно требовать назад земель, завоеванных "доблестными войсками фельдмаршала Румянцева (Миниха, Бирона и так далее). И то и другое - сознание одного и того же человека. Он считает, что история его надула, поэтому себе позволяет быть кем угодно. И всякий раз (в этом суть, в этом соль) он прав перед историей и перед собой.

Этот человек вечно утешен тем, что "правда в конце концов побеждает" (в подтверждение чего приводит технотронный удар генерала Шварцкопфа по Ираку), - а поскольку правда есть прогресс, а он принадлежит к партии прогресса, то и критиковать его бессмысленно: его слабость, сластолюбие, его корысть и подлости, мелкие или крупные - суть издержки прогресса, сглаживающиеся в результате.

Этакий гегелианец одновременно поминает "Петра Аркадьевича Столыпина" и - удивительным образом - требует "добить тоталитарную империю"; хотя Петр Аркадьевич на такие идеи отвечал: "Не запугаете", за что и получил от демократии пулю. Этот человек возвращает новосоздаваемой Русской республике - официозный имперский гимн, захлебывающуюся официозную оду, слова которой сегодня трудно читать,не морщась. Ничего - уже объявлен конкурс на новые слова.

...И всякий раз - никаких возражений. Сперва - неприлично, не стоит , нетактично. "Знаете ли, такое великое дело - не до полемики..." Потом - ах, у него завтра выборы; неудобно... А дальше просто - молчать, сволочь. Поскольку последняя фаза знакома мне во всех подробностях и акциденциях, я хочу, не дожидаясь ее, успеть высказаться вслух.

* * *

Проблема историков в том, что они мешают нам верить, что все, в окружении и присутствии чего мы живем, создано для нас и покорно нашей воле.

Нам отвратительно даже подозрение, что это не так: тошно при мысли, что реальность нисколько непохожа на то, в чем, как утверждается, мы живем: "при Брежневе" ли, "при Ельцине". Как, разве в своей истории я -человек доброй воли - не в своем праве?

...И тогда я переписываю историю. Цель подлога та, чтобы нельзя было уже с первого чтения догадаться: вся мерзость, которая нас теснит в настоящем, сидит во мне и создана усилиями людей доброй воли, или самое малое при их содействии и непротивлении.

* * *

Профессора научного коммунизма, двадцать лет объяснявшие молодежи, как всесилен и мерзок антикоммунизм, да в такого в него и уверовавшие, сегодня являют миру какой-то небывало дурацкий вариант этого, и без того плоского духовно, явления. Теперь они учат продырявленных Сталиным полвека тому красных профессоров, что зря, мол, те не читали "самого отца Сергия Булгакова" и "великого русского мыслителя Флоренского", - да сами-то много ль читали?

Авторы "Вех" упрекали русскую интеллигенцию за ее пацифизм и антиимперский пафос - но они предъявляли счет живым учителям - умам, идеалистам... Как бы их удивил размен "Вех" на антиимперские агитки! Как был бы поражен Столыпин тем, что его именем освящают лубочный радикализм политических сил, упразднивших его возлюбленную Великую империю и теперь требующих от остатка населения повиновения - в границах, которые Столыпин не пожелал бы и защищать!

* * *

Я много думал, куда делся весь умственный опыт семидесяти лет интеллекуального сопротивления. И вот что я решил.

Ужас нашей жизни, груз прошлого оказался непереносимым.

В этом, в сущности, секрет современного бесчестья. Мы недооценивали ужас уже совершившегося - с чем приходилось жить тем, кто не имел ни времени, ни возможности, ни авантюризма думать о неположенном. И оказалось так, что они - они, а не мы, пришли к финишу первыми. В конце концов, прочитавшим "Живаго" легче было, чем нечитающим...

Опыт, который претворяла и искупляла истинно святая литература русского, потаенного ХХ века, оказался принципиально неподъемен для обычного человека - да и просто для всякого нормального человека.

И нельзя осудить его за это - выдержать этого было нельзя. Как нельзя выдержать лесоповал, так нельзя выдержать и нормальную жизнь с лесоповалом за спиной, но без Солженицына, Домбровского и Шаламова для разговора об этом.

Отлученный от прошлого, вырванный из своего языка человек был ошеломлен потоком журнальных публикаций - и ничего в них не взял, кроме "...Обманули!!!".

И человек взвыл. И пресса ему подвыла. Тогда всей стаей они поднялись и двинулись на лов и потраву... * * *

Катакомбный мир советской эры обрушился и увлек за собой одну из самых интересных культур этого века. Уже сегодня забыто почти все, чем питалась и держалась жизнь этих лет. Именно теперь, а не вчера настало забывание. Но остается еще два-три десятка людей в стране, которые не забыли, что прошлое - это реальность.

Лица прошлого хоть и принадлежат мертвым, но это живые лица. "Живые мертвые", как любит говорить тот же Гефтер. История не анатомический театр - она вообще не имеет дела с трупами. Трупами и убийцами занимается МУР. Историк работает т о л ь к о с живым и с живыми.

Историк - профессионал бережного отношения к тому, чего нет, и к тем, кто уже никогда не возразит на обвинения. Подолгу живя с ними и, подобно психиатру, заражаясь от своих клиентов, историк и сам мало-помалу уподобляется живым мертвым, еще при жизни он переселяется к ним. Только в этом случае он вправе и в силах, не сойдя с ума, спросить нас как бы невзначай: "Можно ли назвать жизнью то, как мы живем сегодня? Жизнью хотя бы в той же степени, как тогда?"


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1992, #3. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1992, #3
Голос.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1992/3/pavlovsk.htm