ЖЕНЩИНЫ О ЗЭКАХ
Нина Беляева
Политический преступник
Между правом и моралью
Хочу начать именно с ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Хотя меня просили подумать над понятием и статусом ПЗК - то есть политзэка, но ведь если есть "зэк", значит был и суд, и обвинение по какой-то статье, совершенное будущим "зэком" названо преступлением. Отсюда все и начинается.
Заглянем в УК РСФСР - по счастью, законодательство кодифицировалось на уровне республик, и положения УК оказались долгосрочнее общесоюзных норм: стало быть, мы живем при прежнем понятии ПРЕСТУПНОГО. Хотя сейчас, кажется, не осталось ни одной границы или определения, которые не подвергались сомнению, в УК ясно даны признаки преступления как общественно опасного, противоправного и виновного деяния (действия или бездействия). Если упростить до обыденного понимания преступно то, что - одновременно:
а) наносит вред людям или обществу; б) совершается сознательно; в) конкретно описано в том же УК как запрещенное, что и значит - противоправное, нарушившее существующий закон.
"Общественная опасность" - все-таки вещь оценочная, особенно в области политики. "Виновность" - дело следователей, присяжных, иногда психиатров. Суть проблемы все-таки в противоправности: подпадают или не подпадают совершенные действия под "статью", описаны ли они в действующем уголовном законе?
Значение правовых определений политического преступления огромно. Эти формулировки - степень допустимого и запретного в политике - во многом определяют политический режим в государстве, и все помнят баталии на первых Съездах по поводу формулировок ст. 70 и 190, когда вместо "борьбы против советского социалистического строя" - чем тогда уже активно занималась часть руководства КПСС - было закреплено "насильственное изменение конституционного строя".
Это действительная революция в советском праве, в понятии политического преступления - поскольку теперь со строем бороться МОЖНО. Но - только НЕНАСИЛЬСТВЕННО.
Таким образом, по крайней мере в норме, диссиденты и политические активисты оппозиции, ведущие себя цивилизованно, из категории ПЗК выпадают. Те же из них, кто подпадают под признаки "насильственных действий", объектом имеют либо конкретных людей - и тогда это преступления против личности, либо материальные объекты - тогда это преступление против собственности. Отсюда и обвинения, что "политическим шьют уголовные дела": ведь "режим" вещь расплывчатая, а насильственные действия всегда конкретны.
С квалификацией насилия, переходящего границы закона, всегда будет много споров. Сорвать плакат; оттолкнуть плечом на митинге; окружить здание гос. службы, не выпускать никого в течение дня... - тысячи случаев, разбираться в которых дело суда. Сложнее определиться именно со строем, который закон защищает, а граждане хотят изменить - сознательно или из общего духа протеста против плохой жизни.
Общественный и государственный строй, который защищает любая Конституция и вся система существующих государственных организаций - это система экономических отношений плюс система устройства власти. Главное слово в определении здесь, - "система", в которой отношения производства и распределения возможностей, благ и привилегий, а также формирование и осуществление власти составляют нечто единое со своей внутренней логикой - то что и составляет строй!
Пока строй ("социалистический") у нас был, был и достаточно определенный режим. Было что защищать, было против чего и бороться.
Закон защищал "строй", ПЗК были те, кто пытались его нарушить, - неважно по каким статьям они попали в "ЗК". После 85-го "строй" треснул, раскололся и пополз, начал меняться, и к августу 1991 года ни "советским", ни "социалистическим" он уже не был. Он был другим.
Были ли ГКЧПисты политическими преступниками? Конечно! Они выступили против того (нового) строя, который политически себя вполне закрепил, не успев состояться и оформиться юридически. И новая власть - законно избранный российский Президент, Парламент, Правительство охраняют этот новый строй от посягательств - как со стороны "бывших", так и от будущих претендентов на власть. Следовательно, будут и новые политические заключенные?
Непременно будут. Новый строй, новый режим рождаются в борьбе - кто-то обязательно будет против. Борьба есть борьба.
Все дело - в мере, в форме проявления недовольства. И в степени цивилизованности с обеих сторон: каковы формы протеста и "уровень насилия" в этих действиях, с одной стороны, и в какой мере новые власти способны терпеть протест без ущерба для управления страной, с другой.
В конце концов реальное право в переходный период при неопределенности строя плохо поддается требованиям соответствия общественно необходимой и нравственно-оправданной норме, отраженной в понятии "общепринятых норм поведения".
Таких сейчас - просто нет. Господствует воля. В политике - политическая воля, правда не "господствующего класса" (кто у нас сейчас господствует?), а тех, кто волю эту может формулировать и "возвести в закон", - будь то Ельцин, Шахрай или Хасбулатов.
В переходный период право неизбежно становится инструментом политики. Как социальный инструмент, оно вынуждено быть гибким, изменяться вслед за потребностью, соответственно меняя и законодательные формулировки, то расширяя, то сужая сектор политической активности, которую данный режим считает преступной.
А от этого прямо зависит число политзаключенных в государстве. И если они выбрали для себя эту роль сознательно, что ж - они должны быть готовы к последствиям.
МОРАЛЬ
Исстари в России считалось, что быть политзаключенным - это хорошо и достойно. Это морально, так как режим был плохой, всякая борьба с режимом - хорошо. Почетно и почитаемо.
А если режим не так уж плох? Если он предоставляет возможность (пусть скромную) цивилизованной политической борьбы - эффективной и без насильственных действий? Но ведь он и такой все равно кому-то не понравится. Поддерживая развитие плюрализма, мы, в определенной мере, провоцируем диссидентство. Правда, теперь уже с разными знаками. (Осташвили, по-моему, тоже был политическим. "Уголовку" ему действительно "пришили", не по душе ему был именно режим: система отношений, пускай только национальных.)
Думаю, немало найдется и таких граждан, которые новый режим будут просто ненавидеть, каким бы он, в конце концов, не сложился. Кто - тихо, а кто-то и активно.
Борцы с режимом в РФ будут, будут и политзаключенные.
Но, видимо, будет и разное отношение к ним. Кому-то они будут симпатичны, как всякие страдальцы за идею, кому-то смешны, кому-то безразличны. А кто-то будет требовать применения к ним "беспощадных мер".
Значит ли это, что нет и не может быть "общей морали", общего отношения к ПЗК?
Знаменитая "Международная амнистия" предложила свой критерий - свободу и моральную поддержку всем узникам совести: то есть любому, кто попал в заключение исключительно за убеждения, за поиск и растространение информации, за пропаганду - то есть за любые ненасильственные действия. Вот, вроде бы, и общий критерий, но...
Мне не раз приходилось говорить с кубинскими диссидентами, бывшими ПЗК, которые совершенно сознательно совершали террористические акты, - применяя насилие в целях борьбы с режимом Кастро, - и считают себя правыми.
И нравственная симпатия - чья-то? или большинства? - снова на их стороне. А очень похожие на них люди применяют силу оружия в Сальвадоре, Палестине, Перу... Может, дело в адекватности средств борьбы с режимом - средствам, применяемым самим режимом в борьбе с несогласными? И всякий раз эту адекватность определяет каждый индивидуально - и те, кто выбрал для себя роль борцов с режимом, - и представители режима - и те, кто судит тех и других со стороны.
Видимо, судьба политзаключенного - вечно быть в опасной расселине между моралью и правом.
