Век ХХ и мир.1994. #1-2.WinUnixMacDosсодержание


ЗЛОБА ДНЯ

Андрей Новиков
Снова сенат


ПОЛИТИКА В СТИЛЕ ПОСТМОДЕРН

Постмодерн есть политическая культура эпохи посткоммунизма. Синкретика самых разных политических стилей и исторических сюжетов - вот культурно-историческая палитра, из которой создается новая российская государственность. Американский федерализм и русское земство, британский парламентаризм и французское Учредительное собрание, русское самодержавие и идеи Столыпина, Термидор и бонапартизм - каждая из этих параллелей, существуя на грани между умозрительной политологией и реальной политической практикой, становится очередным мазком в поиске Россией своей неповторимой политической индивидуальности.
Россия сегодня "играет" сразу в несколько культурно-цивилизационных моделей. Она "играет" и в раннюю Америку (отсюда федерализм как исходный, конституционный принцип), и во Французскую революцию (отсюда аналогии с бонапартизмом), и в веймарскую Германию (отсюда популярнейшая параллель с немецким фашизмом 20-30-х годов). Предметом постмодернистского творчества новой России, конечно, является и ее собственная история: думская монархия начала века, 17-й год и даже Смута XVI-XVII веков.
Ни одна из этих аналогий не способна сегодня дать полное описание русской Сверхновой, но в своей совокупности перечисленные модели рисуют пунктирный портрет будущей государственности. Некоторые из заимствований прямо обнаруживаются в будущей российской Конституции. Например, попытка соединить федерализм американского образца (и соответствующий ему орган - Совет Федерации) с чисто русским институтом - Государственной думой. Подобный синтез может на первый взгляд показаться сущим бредом, но это не бред, а именно стиль политического постмодерна, для которого, как известно, нет ничего невозможного. Симбиоз Америки с думской монархией, возможно, еще только цветочки, и в будущем мы не застрахованы от вещей более странных - скажем, от чего-то среднего между генсеком и императором. Вот и Конгресс у нас получился почти американским, зато распускать его станут, вероятно, по-русски.


История параллельного правительства:
от ЦК КПСС до Президентской Администрации

За всем этим постмодернистским бредом просматривается неумолимая логика реставрации - того, что иногда называют "консервативной революцией" (особым типом воспроизведения традиций прошлого с использованием чисто современных массовых политических технологий).
Яркий пример тому - возникший у нас на глазах феномен президентской Администрации. Как политолог, я долго не мог идентифицировать архетип этого странного политического института, превратившегося за последние год-полтора из чисто технического аппарата Президента в нечто вроде "параллельного правительства".
Уже первый руководитель президентской Администрации - Геннадий Бурбулис ввел порядок, согласно которому ни одно решение Кабинета министров, не завизированное в аппарате президента, не считалось действительным. Президентская Администрация начала особенно быстро расти после того, как осенью 1991 года Ельцин получил чрезвычайные полномочия сроком на один год. Вряд ли это было случайно: фактически с ноября 1991 по ноябрь 1992 года Россия жила в условиях самодельной президентской республики. (Как известно, важнейшей особенностью президентской республики является совмещение функций правительства и администрации. В этом случае сам Президент становится премьер-министром, а члены его аппарата - министрами. Не исключено, что именно к такой ситуации мы вскоре вернемся опять.)
Сказать, что президентская Администрация дублирует функции правительства - значит сказать лишь половину правды. Феноменальность ее еще и в том, что с некоторых пор она дублирует и парламент.
В свое время поразительное "бегство из депутатов" охватило самых ярких деятелей нашей законодательной власти. Сергей Шахрай, Сергей Филатов, Николай Рябов, Александр Починок... Невероятный пример - Рамазан Абдулатипов, который, до последней минуты оставаясь в осажденном парламенте, сумел-таки вовремя перескочить в структуры исполнительной власти. Когда конъюнктура приобретает такой большой масштаб, она перестает быть только конъюнктурой. Мне кажется, что два последних года мы были свидетелями возрождения уникального политического института, некогда существовавшего в России, - Сената.


"Бюрократический парламент" - русский путь?

Сенат был учрежден Петром I 2 марта 1711 года. Это была одна из первых в России президентских администраций.
Русскому Сенату трудно подобрать аналогию из европейской политической практики. Чем он был? Исполнительной властью? Очевидно. Законодательной, судебной? 1 И ими тоже. Но основная особенность русского Сената заключалась, пожалуй, в другом - в особом типе совмещения представительной и бюрократической функций. Именно Сенат как учреждение государственное стал первым нашим парламентом, положив институционное начало сращению общества и государства.
Важнейшая особенность российского общества состояла в том, что его представительная власть всегда была инкорпорирована в государственный аппарат. В отличие от европейской традиции, общество у нас всегда было придатком государства, а следовательно, не имело (вплоть, пожалуй, до земской реформы Александра II) внегосударственных форм политической и сословной самоорганизации.
Идеи парламентаризма никогда не имели шанса осуществиться в России в своем аутентичном виде, ведь по своей сути, по своему генезису эти идеи были чисто западного происхождения. Все европейские парламенты "выросли" из феодальных сословно-цеховых традиций. Именно феодализм породил парламентаризм и дал в средневековом европейском обществе толчок к самоорганизации путем создания представительных институтов.
В России было все наоборот. Вместо феодализма у нас был этатизм, государственное закрепощение - причем не только крестьян, но и косвенно всего общества.
Феномен деспотической власти: человек - собственность государства. Пожалуй, это даже страшнее, чем человек, являющийся собственностью другого человека. Раба можно продать как частную собственность - теоретически это подразумевает, что раб может и сам себя выкупить ("приватизировать"). Государственного же крепостного освободить гораздо сложнее - кому бы он ни принадлежал, он всегда был и остается рабом. Рабство русского человека носит вневременной, внеситуативный, внеисторический характер. Он раб не по отношению к кому-то конкретно, а по отношению к самому порядку вещей, к небу, к космосу.
В России государство было всем: и хозяином, и властителем, то есть источником и собственности, и власти одновременно. Вот почему даже идеи "демократизации" в русской политической традиции всегда находили странную версию, трактуясь скорее как идеи либерализации государства. Творческая судьба М.М.Сперанского - яркий тому пример. Увлекаясь сначала идеями британского парламентаризма и французской республики, Сперанский в конце своей жизни предложил Николаю I проект Государственного Совета, то есть фактически продолжил линию, начатую Петром. Так, вместо парламента Россия опять получила орган "бюрократического представительства", худо-бедно замещающий парламентаризм 2. Эта же русская бюрократическая традиция нашла продолжение в реформах Александра II (введшего земское и городское самоуправление, но отказавшегося от парламентаризма), в опыте контрреформы Александра III, а затем и в бессознательных политических экспериментах Николая II. Николай II одну за другой разгонял государственные Думы, подбирая "нужный" для себя депутатский корпус. В действительности же он искал воплощение не идеи парламентаризма, а все той же идеи сената, т.е. некоего симбиоза государственной бюрократии и "государева парламента".
Если попытаться в двух словах сформулировать суть русской политической традиции, то она сводится к тому, что чиновник и есть депутат.
Чиновник - не просто служащий аппарата власти, содержащийся на налоги (как в западной традиции), а нечто статусное, сословное. Стать чиновником (или сановником) в России всегда означало также "занять положение", причем не только в государственной, но и в общественной иерархии. В этом состоял феномен бюрократического представительства. Именно в служебной карьере происходило самовыражение общества, иных сословий.
Впрочем, и государственная бюрократия тоже ощущала себя частью общества, его доминирующим сословием, а следовательно - как всякое сословие - искало способы реализации своих специфических интересов. Возникал замкнутый круг: общество было выражено в государственной бюрократии, а бюрократия воспроизводила себя в обществе в качестве одного из его сословий. Ни в одной другой европейской стране бюрократия не была столь многочисленной, как в России. Нет поэтому ничего удивительного в том, что бюрократия рассматривала себя в качестве "народа", а значит, и стремилась говорить "от имени народа".
Эта ситуация нашла абсолютное воплощение в феномене коммунистической бюрократии (партократии). Партократия действительно имела право говорить от "имени народа", ибо сама и "являлась" этим народом. Не власть была функцией общества (как в Европе), а наоборот: общество - образом и подобием власти. Коммунизм - это апофеоз русской бюрократической традиции. Общество стало функцией власти, продуктом ее деятельности, ее производной.
Вот почему даже падение коммунизма произошло не в результате конфликта "народа" и "власти", а в процессе разложения самой власти, появления внутри бюрократии множества конкурирующих групп. И все, чему суждено произойти в дальнейшем, уже после крушения коммунистической власти (все, что называют загадочным понятием "возрождение России") - также обречено осуществляться при непосредственном участии корпоративных бюрократических групп - наследников почившего в бозе государства.
На смену тоталитаризму приходит неототалитаризм - т.н. "элитарная демократия", квазидемократическое общество, в котором элитные группы по-прежнему являются единственным системообразующим началом. В институциональном плане подобная ситуация выражается в таких своеобразных взаимоотношениях общества и власти, которые А.Мигранян называет "делегируемой демократией".
Не хочу подробно останавливаться на анализе этой своеобразной политической модели, заимствованной Миграняном у аргентинского политолога О'Доннела. Совершенно очевидно, чем все это попахивает в контексте описанной нами русской политической традиции. Вместо депутата у нас опять появляется старинная фигура "делегата".


Совет Федерации:
от Сената по-американски к Боярской думе
и к Земскому собору

Если сформулировать кредо российской государственности по аналогии с известной фразой Людовика XIV, то оно, наверное, должно звучать следующим образом: общество - это я, государство!
Именно традиция "бюрократического представительства" (или "бюрократического парламентаризма") и возрождается сегодня в России. Тот факт, что наиболее дальновидные депутаты Верховного Совета и местных Советов сумели переквалифицироваться в чиновников - яркий симптом кризиса идеи парламентаризма как таковой.
Впрочем, в новой Российской Конституции есть и другой представительный орган, который также может быть назван Сенатом. Речь идет о будущем Совете Федерации, то есть верхней палате Федерального собрания, создаваемой по аналогии с Сенатом Конгресса США. С данным институтом определиться сложнее: ведь в России никогда не было специализированного органа регионального представительства (как, впрочем, никогда не было и традиции федерализма). Ну разве что Земские соборы, существовавшие в эпоху Московского царства.
Феномен сословно-представительной монархии XVII века необычайно напоминает нынешний политический режим РФ. Прежде всего - особым типом легитимации центральной власти, вынужденной опираться на местные региональные политические элиты. Уже первый Земский собор, созванный Иваном Грозным в 1549 году, стал опытом консолидации вокруг московской власти основных сословий того времени: боярства, поместного дворянства, духовенства. В известном смысле Земские соборы тогда стали альтернативой Боярской думе (более узкому корпоративному органу), в опоре на которую великокняжеская власть формировалась до Ивана Грозного.
Ельцин, как и Иван Грозный, перехватил в октябре 1993 года у местных политических элит инициативу и не дал им конституироваться в автономный от центральной власти орган - самостийный Совет Федерации (подобие Боярской думы). Вместо этого Совет Федерации был встроен в структуру будущего Федерального собрания. Таким образом, как и Грозный, Ельцин сумел расширить свою легитимационную базу и застраховать себя от самоорганизующейся "боярской власти".
Итак, что же произойдет в дальнейшем с Советом Федерации? Останется ли он, как и замышлялось, в рамках американской политической традиции (то есть "всего лишь" верхней палатой будущего парламента), либо вновь начнет эволюционировать в сторону автономного органа власти?
Думаю, что скорее всего нас ожидает именно последний вариант, каким бы нелепым он ни казался именно сегодня, когда регионы "зажаты" центром.


Римская модель:
Президент в Совете Федерации


Россия, возможно, находится ближе к "римской", чем к "американской" традиции по формированию регионального представительства. Как известно, в Древнем Риме тоже был Сенат - институционная основа Римской республики (а затем и Римской империи). Данный орган, правда, мало имел отношение к парламентаризму в современном смысле.
Другой наш "Сенат" (Совет Федерации) имеет шанс остаться наиболее стабильной палатой в Федеральном собрании. Нижнюю палату - Государственную думу - распустить сравнительно легко, в новой Конституции для этого есть все предпосылки. Невероятно сложно будет распустить Совет Федерации: сильная президентская власть сегодня возможна только в опоре на регионы, и чем более институализирован будет орган регионального представительства, чем больше он будет встроен в систему общегосударственной власти, тем это лучше будет для самого президента.
Таким образом, в скором будущем мы, возможно, вновь вернемся к той самой комбинации - Президент и Совет Федерации, от которой мы ушли в октябре 93-го. В этом случае Совет Федерации из представительной палаты "по-американски" превратится в олигархическую субструктуру президентской власти по римскому образцу.
Но если это произойдет, то и дальнейшие события могут быть выдержаны в том же самом "римском" духе. Не исключено, что в один прекрасный день президент объявит себя чем-то вроде императора, а "федеральный Сенат" будет инкорпорирован в другой Сенат, с которого мы и начали разговор - президентский аппарат. Тогда, в результате всех этих метаморфоз, останется только один государственный институт - русский сенат. Уже в чисто петровском смысле.
Когда-то нечто подобное уже произошло в России. Почти столетие понадобилось московским царям, чтобы совладать с региональными элитами. Сословно-представительная монархия XVI-XVII вв. была очень зыбкой политической системой, как и нынешняя РФ, она строилась на договорной основе, на компромиссе между центральной и местной властью. Было все - и война с боярами, известная как "опричнина", и более тонкая политика по превращению земства в "служилых людей" (создание т.н. государева двора - самого первого опыта царской администрации).
Мне кажется, что известная фраза Ельцина - "берите суверенитета столько, сколько сможете" - характерный показатель именно такого, "опричного" мышления. И хотя сильная президентская власть еще долго обречена опираться на региональные элиты, то и дело заключая с ними компромиссы, в целом она уже перешла к решительному контрнаступлению на права регионов.


Реформа как реставрация

В русской истории еще не было ни одного исторического прецедента, чтобы реформы происходили без сильной государственной власти. В противном случае реформы выливались в смуты, но и тогда - через революцию, через "живое творчество масс", спонтанно все равно возникала сильная власть. Тот факт, что у нас государство всегда являлось важнейшим системообразующим фактором, принято считать извечным недостатком России. Но раз этот "недостаток" так упорно воспроизводится в русской истории вот уже несколько столетий, то, может быть, имело бы смысл взглянуть на него с иной точки зрения? Не имеем ли мы дело с особой политической традицией, имеющей право на существование наравне с британским парламентаризмом, французским республиканизмом или американским федерализмом? И возможно, именно Россия, где государство было альфой и омегой общественной жизни, может стать плацдармом для такой недемократической альтернативы прогрессу.
Насколько Россию можно считать примером "просвещенной монархии", сказать трудно. Но ни демократия, ни парламентаризм, ни республиканизм, ни федерализм в России так и не прижились.
Демократию у нас заменили земские структуры. Вместо парламента мы получили Сенат (он же Государственный совет). Вместо республики - неискоренимый монархический стиль президентской власти, вместо Конституции - Федеративный договор в сочетании с волевыми, конституирующими импульсами президента (который рассматривает себя уже не в качестве исполнительной, а в качестве особой "учредительной" власти). Наконец, самый интересный и пока незаконченный эксперимент - с русским федерализмом - уже дал осечку, оказавшись сопряженным с национальным самоопределением. В результате мы получили федерализм не столько американского, сколько "югославского" типа (т.н. национал-федерализм).
В России государство всегда было одновременно и объектом, и субъектом реформ. Оно же было их целью. Уже хотя бы по одной этой причине его роль не могла быть только "инструментальной". Государство существовало не для чего иного, как исключительно ради самого себя. Поэтому любая реформа в России могла прижиться лишь постольку, поскольку отвечала интересам бюрократии. В ином случае реформа либо отвергалась, либо, напротив, была вынуждена радикализироваться до такой степени, что неизменно скатывалась к революции.
Реформа минус государство в России всегда равняется революции.
Но и сама революция у нас носила реставрационный характер, воспроизводя в конечном счете ту самую бюрократию, которую она уничтожала. (В России слово "революция" означает то, что оно значит исходно: возвращение на круги своя, смена циклов. Это - движение вверх по лестнице, ведущей вниз. Будущее и прошлое у нас одно и то же.)
Сегодня мы видим еще один социальный эксперимент по истреблению бюрократии, и вновь убеждаемся, что на место старой бюрократии (партократии) приходит новая дембюрократия. Отказавшись от революционной альтернативы, мы обрекли себя на необходимость включения бюрократических групп в процесс реформ. А это делает реформы не столько даже половинчатыми, сколько имманентными интересам данных бюрократических групп, производными из этих интересов.
Вообще, главный парадокс русских модернизаций (как в виде революций, так и в виде реформ) заключается в том, что все успешные реформы сопровождались латентной реставрацией той самой системы, от которой они отталкивались. В том случае, когда реформы не сопровождались политической реставрацией, они просто не имели успеха.


От сената к верховному тайному совету

К великом сожалению, нынешние реформы Ельцина грозят стать успешными...
Понятие "авторитарной модернизации", применительно к русской реформаторской традиции, может показаться не совсем корректным, так же как и понятие "авторитаризм". Авторитаризм подразумевает ярко выраженный субъект ("автора", субъекта, проводящего реформы). Между тем, российские модернизации всегда носили скорее бюрократический, чем авторитарный характер. Бюрократия была не просто "приводным ремнем" реформ, но и их непосредственной участницей, амортизировавшей посылаемые сверху импульсы, превращавшей их в полуреформы.
Вот почему, мне кажется, более удачно пользоваться другим понятием - "бюрократическая модернизация". Это понятие характеризует не столько даже способ реформирования, сколько особый тип имманентной инверсии реформ, то есть рассматривает их не в их первоначальном проективном (трансцендентном) виде, а через призму внутренних интересов бюрократии и национальных интересов.
Вводя это понятие, мы получаем возможность по-новому взглянуть на все т.н. "неудачные" реформы в русской истории. В самом деле, чем именно они были неудачными? Тем, что они, эти реформы, всегда носили половинчатый характер и их результат всегда оказывался непохожим на то, что предполагалось в заранее намеченном проекте? Но, с точки зрения бюрократии, именно поэтому такие реформы следовало бы определить и как успешные. Ведь бюрократии неизменно удавалось интегрировать эти реформы в сферу своих интересов, превратить их тем самым из реформы в "контрреформы". Но, очевидно, что "контрреформы" никогда не оказывались откатом назад, напротив, они вбирали в себя элементы тех самых реформ, отрицанием которых они становились.
Любопытна в этой связи дальнейшая судьба созданного Петром правительствующего Сената. В период жизни самого Петра - личности незаурядной - Сенат был лишь проводником "авторитарной модернизации", ретранслируя волю императора. После смерти Петра авторитарная модернизация сменяется "бюрократической модернизацией". На институциональном уровне это выражается в том, что Сенат все больше превращается в олигархическую структуру, заменяющую в некотором смысле самого императора.
Во время кризиса престолонаследия (Петр I умер, не оставив прямых наследников) эта олигархическая тенденция в правящей бюрократии достигает апогея - создается т.н. Верховный тайный совет из семи человек, важнейшую роль в котором играл Алексей Меньшиков. Тогда же делается попытка заменить абсолютную монархию на ограниченную (с участием приглашенной из заграницы Анны Иоанновны).
Мне кажется, эта схема вполне применима к дальнейшим взаимоотношениям между Б.Ельциным и президентской администрацией.
В известном смысле, Ельцин создал для этого варианта более благоприятные условия, чем Петр I. Главный парадокс реформаторства Ельцина в том, что он заложил основы для авторитарного правления, но сам при этом (по понятным обстоятельствам) не стал яркой личностью, сравнимой с Петром. Между тем, авторитарная машина, из которой удален реальный авторитарный лидер, есть не что иное, как благоприятная среда для бюрократической олигархии.
Ни для кого не секрет, что Ельцин давно уже находится под воздействием групп влияния из числа его ближайшего окружения. Возможно, что страна уже сегодня живет в условиях латентного олигархического правления. Также вероятно, что в дальнейшем эта тенденция в политическом управлении будет нарастать вплоть до создания органа, аналогичного Верховному тайному совету (аналогия - французская Директория или, если угодно, наше собственное Политбюро эпохи застоя). В этом случае Ельцину, возможно, выпадет сыграть роль "нового Брежнева", став чисто номинальным главой государства, задача которого заключалась бы лишь в оформлении тайных сделок правящей олигархии.
Пользуясь нашей схемой, можно сказать, что уже сегодня "авторитарная модернизация" сменяется "бюрократической модернизацией". И самый яркий показатель этой инверсии - относительный успех этих реформ, их приемлемость для бюрократии. Вот почему я писал выше о том, что реформы Ельцина, к сожалению, грозят стать успешными. "Стать успешными" в данном случае означает превращение реформы в реставрацию, в контрреформу.
Переход к коллегиальной форме правления на институциональном уровне обусловливается не только наличием новой дембюрократии (в лице прежде всего президентской Администрации), но и федеративным (или квазифедеративным) устройством России. Без всяких сомнений, Совет Федерации будет иметь тенденцию превращения в олигархический институт власти, способный оказывать на Президента РФ мощное давление.
Еще один возможный вариант - это прямая передача власти в руки Совета Федерации как наиболее стабильной палате парламента, - возможно, даже с прекращением существования поста Президента как такового. В этом случае нас ожидает то, что было в последние годы существования старой Югославии, где роль президента фактически выполнял Президиум Федерации.



1Русское самодержавие отчуждало функции не только законодательной, но и судебной власти, что нашло свое выражение в почти уникальном явлении российского права - феномене прокуратуры. В отличие от западной правовой традиции, прокурор у нас был не столько юридическим лицом обвинения на судебном процессе, сколько НАДЗИРАТЕЛЕМ, поставленным государем. Говоря языком правовых понятий, прокурор презюмировал изначальную виновность тех, над кем он надзирал, - а надзирал он за всем обществом (на практике он не только надзирал, но и миловал, выносил вердикты и проч., и проч.).
Петр, ведший институт прокуратуры, называл прокурора "государевым оком". Это был кентавр исполнительной и судебной власти, "вечный обвинитель" общества.
Вершина прокурорской традиции в России - Андрей Вышинский и сталинские процессы, где прокурорское обвинение априори становилось и судебным приговором. Презумпцию виновности изобрели не большевики...
Вернуться
2Удивительное совпадение: Михаил Полторанин во время октябрьских событий 1993 года (т.е. в момент уничтожения парламента) выдвигает перед Президентом ту же самую идею Государственного совета как органа, который, по его словам, должен "выпускать пар".
Вернуться


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1994, #1-2. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1994, #1-2
Злоба дня.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1994/1-2/novikov.htm