Век ХХ и мир.1994. #1-2.WinUnixMacDosсодержание


СВЯЗИ
О   М и х а и л е   Г е ф т е р е

Дени Пайяр
Непобедители


В конце "Смерти Эмпедокла" герой трагедии Гельдерлина бросается в огнедышащее жерло вулкана, так как упорно не желает, чтобы его сделали королем - он остается верен своим взглядам на мир и на отношения между людьми, и идет до конца в своем отказе стать человеком власти.
Как мне представляется, именно это стремление к полной отчужденности по отношению к власти и определяет в основном общественную позицию М.Я.Гефтера. Это требование он выдвигает для всех и против всех в тот самый момент, когда в Москве, особенно в последние годы, мы видим повальное стремление к власти - как к ней самой, так и к обеспечиваемым ею материальным привилегиям, - удержаться от которого сумели или захотели лишь немногие представители интеллигенции.
Это требование со стороны Гефтера никак не спутаешь с желанием историка и философа держаться в стороне от общественной жизни: наоборот, он всегда находится в центре событий, активно и страстно откликаясь на них своей собственной позицией, зачастую противоречащей господствующим. Речь идет об активном неприятии власти, которое послужило основой для радикальной критики власть имущих (вспомним его открытые письма к Михаилу Горбачеву в начале перестройки).
Я позволю себе обосновать такое "прочтение" Гефтера, опираясь на два основных момента в его рассуждениях. Первый связан с попыткой применить понятие альтернативы в отношении того, ч т о б ы л о. Второй заключается в его стремлении осмыслить реальность во всей ее сложности, без упрощений, сокращений или других манипуляций. Эти два момента объединяются в проблеме чуждости, где последняя (одновременно д р у г о е, н е с в о е, и ч у ж о е) является первой и составной частью единства. Именно здесь по моему мнению следует искать основу этой радикальной отчужденности от власти, выраженной в отказе стать п о б е д и т е л е м в том смысле, который вкладывался в это слово на "съезде победителей", состоявшемся в 1934 году (далее в тексте термин "победитель" распространяется на всех тех, для кого стремление к власти является основной определяющей их деятельности).
В своей работе"Сталин умер вчера" Гефтер обосновывает уместность понятия а л ь т е р н а т и в ы в истории, которое он тесно увязывает с понятием различных исторических п у т е й, точнее, развилок. У него это понятие занимает особое положение, что отличает его от тех, кто пытается переписать историю путем фабрикации "прошлого", предназначенного подменить собой реально происшедшее. Такое переписывание прошлого, которое может доходить до его полного отрицания, служит узакониванию и камуфляжу власти, которая стремится исключительно к тому, чтобы придать себе легитимность в настоящем, опираясь на прошлое. Это характерно в частности для официальной историографии советского периода - но не только для нее, - подход которой к истории с 1917 года до наших дней определялся триединым девизом: необходимость - преемственность - легитимность. Критика речей о преемственности - легитимности (которую Гефтер активно вел еще задолго до начала перестройки) заключалась в том, чтобы сделать очевидными непоследовательность, перебои и переломы, характеризующие советский период, а также в том, чтобы поставить под сомнение провозглашенную необходимость. И вот тут возникает вопрос об альтернативе.
Вводя понятие альтернативы, Гефтер настаивает на том, что прошлое необратимо и что его поэтому нельзя ни переписать, ни исправить: если прошлое является н е о б х о д и м о с т ь ю, то в той мере, в какой это определяется фактом с л у ч и в ш е г о с я, а не в той, в которой это определяется властью исключительно с точки зрения соответствия ее сиюминутным интересам. Так априори парадоксально Гефтер, опираясь на первостепенную нужность свершившегося, вводит понятие альтернативы, отсылая нас к возможности (или точнее к полю возможностей). Это возможное воссоздается лишь в той мере, в какой нужность может интерпретироваться как осмысление/отрицание этого возможного, так как анализ событий невозможен без того, чтобы вернуться к исходному возможному. И в свою очередь возможное, являясь элементом понимания того, что произошло, имеет значение лишь в той мере, в какой это обосновано нужностью, ибо эта нужность является одновременно и неразделимо позитивным и негативным элементом: то, что было, говорит и о том, что могло бы быть и чего нет.
Это обращение к нужному и возможному для анализа прошлого (одновременно нужность и одна из возможностей) ведет гораздо дальше простой критики официальной советской истории.
Во-первых, нужность того, что было - в том смысле, в котором Гефтер в своих работах говорит о нужности Революции 1917 года - не имеет абсолютно ничего общего с исторической необходимостью, которую власть определяет в соответствии со своими сиюминутными потребностями, используя при этом главным образом метод исключения, то есть отбрасывая все, что может зародить сомнение в императивах текущего момента, или противно им.
Во-вторых, возможное может приниматься в расчет лишь в той мере, в какой это обосновано нужностью (негативно). Это главное, что мешает заняться такого рода пересмотром истории, как, "А что, если бы Революция 1917 года не случилась..." /"А что, если бы Столыпин не погиб"/ "А что, если бы Троцкий одержал верх над Сталиным". Подобные априори несолидные допущения на самом деле чрезвычайно часто встречаются в сегодняшних выступлениях как находящихся у власти демократов ("победителей" на текущий момент), так и в среде патриотической оппозиции (побежденных "победителей" на текущий момент). И несмотря на различные внутренние побуждения, оба лагеря сходны в своем использовании прошлого в нынешней борьбе.
Победители-демократы пытаются снивелировать 70 лет советского периода, представив их как однообразный, неразрывный кошмар. Такой взгляд на прошлое резко отличается от исследовательской аналитической работы по изучению системы в первые годы перестройки. Тогда главным было уловить специфику разных лет и выявить переломные моменты. Теперь все усилия власти направлены на провозглашение полного разрыва с советским прошлым, в поисках панацеи спасения, якобы перечеркнутой Октябрем, -- рецепт, заимствованный у Запада: рынок, капиталистический путь развития, доллары.
Патриотическая оппозиция также ссылается на фиктивную необходимость, но последняя не вписывается в логику разрыва: она нацелена на провозглашение фундаментальной преемственности, которая определяет русское великодержавие. Такая преемственность совершенно не предполагает систематического отречения от советского периода: сталинский период 30-х и 40-х годов представлен как (относительно) положительный период, а 20-е и 80-е годы, наоборот, описываются как черные периоды разрушения России. Здесь также в полной мере используется метод исключения с яростным осуждением всех, кто наносит ущерб великой России (вспомним о постоянных ссылках на внутренний и внешний заговор).
В ответ на эти выступления, построенные вокруг этих разных "исторических необходимостей", выдуманных в рамках сегодняшней борьбы за власть, Гефтер неустанно обращается к коренной нужности свершившегося. И не только потому, что этого требует его профессиональная добросовестность историка и личное достоинство, но также - и прежде всего - потому, что он глубоко убежден в том, что вновь обрести прошлое есть единственный способ гарантировать, что будущее будет иным. А это в некоторой степени делает еще более уместным обращение к понятию альтернативы.
Вторым принципиальным отличием от выступлений "победителей" является стремление осознать реальность во всем ее многообразии. Это многообразие может восприниматься как таковое: видимые противоречия на самом деле являются составными частями единства, которое априори не представляется таковым. Это обращение к сложности тем более важно, когда речь идет об СССР. И не случайно, что Гефтер попытался осмыслить эту сложность, обращаясь к биографиям таких личностей как Сталин, Ленин, Хрущев, Бухарин или Сахаров. Отвергая любой упрощенческий подход, в результате которого они будут выглядеть либо как герои либо как злодеи, он рассматривает эти личности со всеми их противоречиями, видимой непоследовательностью, а иногда и подлостью. Придавая реальный масштаб этим личностям, он показывает, каким образом то, что в них есть несоответствующего, противоречивого, может помочь найти ответ на возникающие в нашей чрезвычайно сложной реальности вопросы. Так, для Гефтера существует один Сахаров, а не два: "Сахаров 50-х" и "Сахаров-борец за демократию"; Бухарин в последний период своей жизни, когда он смят сталинской машиной до конца, несмотря на свои отречения, остается перед лицом Сталина носителем человеческого достоинства. А Ленин не имеет ничего общего с мумией из мавзолея.
О работах Гефтера часто говорят, что они запутаны, непонятны, но так говорят слишком торопливые читатели, которые спешат одним махом охватить целый период, понять какую-то личность. Если читатель терпеливо следует за Гефтером по длинному и запутанному лабиринту, он испытывает радость внезапного просветления и чувство того, что он не совсем бессилен перед безумием реальности.
Такое направление мысли, в котором ясность, свойственная действительному пониманию, приходит в результате сложных рассуждений, противоположно тому, к чему стремятся "победители", для которых первостепенное значение имеет простота. Такая простота достигается отказом от всего, что могло бы помешать (зло)употреблению власти. Эту простоту, которой многие пришедшие сегодня к власти демократы обязаны своим успехом, можно сравнить с ударом кулака: в нужный момент они сумели сокрушить противника. То, что говорится, совсем не так важно, как производимый при этом в конкретной обстановке эффект. Но это разрушительная сила - она нивелирует все и лишена памяти. Она не позволяет понять. Наносимые ею опустошения особенно велики при осмыслении советского периода. Примером этому может послужить выступление Геннадия Бурбулиса в "Известиях" по случаю первой годовщины путча. Глядя на толщи запутанного и неясного советского прошлого, тяжким бременем давящего на настоящее, наиболее простым решением является полный отказ от него.
Конечно, многие из вчерашних и сегодняшних кандидатов в "победители" пытаются - часто довольно цинично - заимствовать у Гефтера идеи, стремясь превратить их в формулы власти. При этом, с точки зрения "победителей", размышления Гефтера, его неиссякаемое терпение перед лицом непонятного, его стремление дойти до конца лабиринта воспринимаются как странность, как трата времени. Систематический отказ от публикации работ Гефтера в России, если не считать разрозненных статей одного сборника, не помогает понять Гефтера, а через него и нас самих в прошлом и в предстоящем, узнать себя в другом.
В происходящих в России столкновениях, где авансцена почти полностью занята сегодняшними "победителями", отражающими атаки вчерашних "победителей", алчущих реванша, Гефтер всеми своими размышлениями способствует созданию в принципе совсем иного пространства, которое я предлагаю обозначить как пространство н е п о б е д и т е л е й.
В то время, как в Москве день и ночь изыскиваются способы завладеть властью (как охарактеризовал ситуацию в Москве В.Беньямин ... в 1926 году), в этом "не" непобедителей заключена позитивная воля не превращать власть (независимо от ее уровня и ее возможностей), ее завоевание и ее сохранение любой ценой в первоочередную задачу, решению которой окажутся подчинены, если не сказать принесены в жертву, люди и их прошлое. Воля не победить в сути своей -- б р а т а н и е, когда одни и другие выходят из своих окопов, создавая тем самым пространство, которое противно в принципе своем всем власть имущим в мире.
Никто не станет отрицать, насколько трудно сегодня в России - да и во всем остальном мире - быть непобедителем, но не Гефтер ли сам написал, что для того, чтобы определить возможное, н а д о и с х о д и т ь и з н е в о з м о ж н о г о?


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1994, #1-2. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1994, #1-2
Связи.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1994/1-2/payar.htm