КОНТЕКСТ
Ксения Мяло
"Вехи", чеченский эпилог
В одной из пьес Ионеско действие, кровавое и разрушительное, разворачивается на неизменном фоне жилой комнаты. На улице стреляют, через комнату проходят вооруженные люди, в окне появляется спускаемое с крыши обезглавленное тело, а в комнате, где постепенно исчезает мебель и рушатся стены, ведет нелепый спор пожилая супружеская пара. И лишь в конце, когда уже стихли выстрелы и унесены трупы, становится ясно, что двое в комнате тоже убили друг друга. А точнее: жестокое действо за окном обнаружило, что они давно мертвы, иначе их реакции на происходящее были бы совсем другими, а зрители увидели бы другую пьесу.
1
Нечто подобное происходит сегодня в России: странная война в Чечне, ежевечерне демонстрируемые трупы, взрывы и пожары превратились в фон, для примадонн и премьеров политического театра, разыгрывающих старую-престарую пьесу.
Своего рода кульминацией в ней стал, на мой взгляд, выпуск "Вестей" 13 января, когда, выслушав пылкую, взволнованную речь Кима Цаголова о кастрированных российских военнопленных, ведущая Сорокина, с завидной выдержкой и быстротой отреагировала на реплику генерала о "дурацких действиях политиков": вот видите, это не мы, это не пресса творит - словом, 1:0 в нашу пользу. О, какая мизансцена в драматическом поединке, в том трагифарсе, где армия выступает как самая полная персонификация государства, неразлучно-ненавистного партнера либерально-демократической интеллигенции, своим боевым слоном выдвигающей вперед свободную гласность постперестроечной эпохи. Тем самым реальная трагедия выворачивается в спектакль, но спектакль особого рода, психодраму, импульсы которой, через обратную систему ТВ, с необычайной силой реализуются в действие, в реальную кровь, вампирически подпитывающую тени на экране, и так до бесконечности.
Особые, а la маркиз де Сад, штрихи добавила в эту картинку "Ночь в кабаре "White Horse" (программа НТВ), на том же экране сменившая только что продемонстрированные трупы, а это уже отчетливо напоминает 1916-17 годы в Петербурге - кабаки и рысаки, шампанское рекой, на фронте - окопы, кровь и проклятия. Вид же содомского смешения довершили золотые мастерки на заложении Вифлеемского камня в фундамент восстанавливаемого Храма Христа Спасителя, зазаборное пение невидимого массам крестного хода и густые милицейские шпалеры. А чтобы и младенцы не были забыты - патриаршья елка, при щедрых пожертвованиях того же "МОСТ-банка", что финансирует НТВ, с богохульным кабаре и непогребенными трупами.
Но и это еще не все, потому что импульсы смешения теперь пронизывают всю общественную атмосферу, сливая воедино низкое и высокое, предательство и героизм, обессмысливая действия и позиции, еще вчера различимые. Воюют и умирают всерьез - кажется, одно это и осталось достоверным. Но и эта достоверность тут же пародируется и оборачивается трагифарсом: на всех уровнях, от генерала до солдата, риск и смерть - вроде бы дело свободного выбора, вроде русской (или американской?) рулетки. Можно исполнять приказ, а можно и не исполнять. Исполнять опаснее: можно погибнуть. Не исполнять легко и безопасно. Или еще: можно получить изуродованный труп сына в целлофановом мешке, а можно самолично забрать его из плена, опять-таки на глазах корреспондентов, как бы выступающих гарантами безопасности.
Но отказ от выполнения присяги, не сопровождаемый риском, равнозначным риску воюющего солдата, теряет свой смысл, свою мужественную красоту и достоинство и превращается в буффонаду. Точно так же, как и походы матерей за сыновьями, потому что теперь вовсе не требуется три пары железных башмаков износить да три железных просфоры изглодать, чтобы вызволить кровиночку. Оказывается, не только в будто бы осажденный город, но и в будто бы блокированный бункер президентского дворца можно войти едва ли не беспрепятственно - странная война! Война, в которой невидимая рука останавливает армию всякий раз, когда она близка к достижению цели, а бомбы и снаряды почему-то попадают все больше в гражданские жилища.
Похоже, приближается и следующий акт этого трагифарса: персонажи первого действия пока ушли за кулисы, на авансцену же выдвигаются "миротворцы": премьер В.С.Черномырдин, а также глашатай рыночного евразийства А.И.Вольский, чьи достижения на этом поприще памятны мне еще по Карабаху. Новое качество, привнесенное ими в процесс, обозначилось сразу же и резко: бурное включение московской чеченской диаспоры и предполагаемое превращение ее в главного посредника в деле экономического восстановления Чечни. Тем самым обозначилась еще одна группа интересов, формирующих политический ландшафт России, а война стала выглядеть еще более странной. Потому что послевоенное строительство для умных людей - такое же золотое дно, как и реабилитация территорий, пострадавших от землетрясения, что прекрасно известно по опыту Южной Италии.
2
Все эти странности событий, разворачивающихся между Грозным, Моздоком и Москвой, уже бросили густую тень и на депутатов-сидельцев дудаевского бункера, и на взвинченные пацифистские демонстрации. Потому что антимилитаризм, ставший частью спектакля и не оплачиваемый должной мерой риска, теряет свой вкус и аромат, свою силу и узнаваемый облик. Как теряет его помпезная державность Зюганова и Руцкого, похоже, пропустивших свой звездный час. Подобно принцессе, превращенной в кошку, они не смогли удержаться от соблазна кинуться за мышкой, каковой для них sempre et idem пребудет Б.Н.Ельцин - и упустили момент, когда они могли предложить не только свой проект решения проблемы, но и государственного строительства в России. У коммунистов, похоже,такого проекта по-прежнему нет; а энергия, с какой взыграл пораженческий синдром 1905 и 1914 годов, позволяет думать, что перед нами генетически запрограммированный и не поддающийся коррекции тип политического поведения, для которого российская государственность не имеет никакой ценности иначе как в форме советской. Последняя же в подобном сознании обладает чудодейственной, магической способностью разрешать все проблемы уже в силу простого факта своего существования. Вот и "трудовики" внесли свой вклад в создание общего сюрреалистического полотна, на своих тоже антивоенных (знай наших!) митингах неся портреты Сталина в непосредственной близости от лозунгов "Руки прочь от Чечни!".
Но даже эта живописная подробность не помешала парадоксальному, почти до полного слияния, сближению вчерашних яростных врагов. Химероподобный этот союз уже получил отображение на страницах привычно гибко реагирующей на колебания линии "Правды", велеречиво возвестившей в заголовке одной из статей: "Среди пацифистов - и демократы, и коммунисты". С необычным вниманием, как оракул, пророчащий гибель демократии, был выслушан Гайдар, теперь почтительно именуемый Егором Тимуровичем. Откровенно делаются с обеих сторон и предложения о создании некоего общего тактического, если не стратегического, блока, а это уже обязывает к прогнозированию.
Со своей стороны, рискну высказать предположение, что этот комический симбиоз приблизил уход компартии со сцены российской истории как сильной и самостоятельной силы, с резко определенным выражением собственного лица. Временный, к тому же и сомнительный конъюнктурный выигрыш уже не сможет компенсировать откровенно зияющую концептуальную пустоту и неспособность нащупать нерв времени (чего не скажешь о предшественниках). Сегодня коммунисты, утратившие даже свой собственный язык и лихо орудующие заемными клише "прав человека" и "демократических свобод", превратились в тень, в подголосок радикальных демократов, которым, несомненно, принадлежит сольная партия на сцене пацифистского протеста - в сущности, сдав без боя почти все, что было наработано ими после поражения в августе 1991 года.
3
Напротив, совсем уже было угасшая "демократура" буквально взмыла из небытия, как ракета, почуяв родную стихию вечной и неизменной "борьбы с Левиафаном". Долгожданный повод отбросить вяжущую рот государственническую риторику, наконец-то снова стать самими собой, был встречен с ликованием. Потому что ненависть к российской государственности - в любой ее форме! - является уже для нескольких поколений российской революционно-демократической интеллигенции буквально хлебом души. Вынужденно, по необходимости связав себя на какое-то время с лозунгом "возрождения России", она сейчас с откровенным восторгом выплевывает его. Экзистенциальная полнота этой радости придает демократическим манифестациям даже некоторую энергетическую ауру, что свойственно вообще всякому искреннему чувству, а здесь буквально исповедуется символом веры.
Но вот это-то и подвело. В очередной раз выплеснув на головы соотечественников седьмую уже воду с шестидесятнического киселя ("когда-а-а мы были молоды-ы-ми..."), написанные ad hoc, как в доброе старое время, стихи Евтушенко, обличающие двуглавого орла, риторику диссидентских кухонь, еще десять лет назад плавно перешедших в демократические митинги, она обнажила собственную немощь - все это вдруг предстало анахронизмом ничуть не меньшим, чем газета Натальи Морозовой "Верность". Ведь мальчикам, которые сегодня умирают в Чечне, было по 8-9 лет, когда под ликующие крики о "конце империи" уже рушилось одно государство - СССР. В чужом пиру похмелье досталось внукам, и уже это одно могло бы, кажется, отрезвлять, не говоря о стонах, доносящихся из-под развалин. Пылкие речи Молоствова о "нашей и вашей свободе" сегодня, мягко говоря, звучат неубедительно. Можно, конечно, сделать вид, что свобода Грузии, Молдавии или Латвии не устроилась на крови и несвободе других, но ведь это неправда. Можно азартно рисовать Дудаева лидером национально-освободительного движения, современных чеченцев - угнетенным народом, а сотни тысяч выгнанных оттуда еще до ввода войск людей (все тех же "русскоязычных") - угнетателями, но ведь это ложь. И ложь слишком уж грубая, чтобы обольстить российского обывателя, давно переставшего быть наивным "совком", как любили выражаться демократы.
Вот почему полторы тысячи человек на митинге - это сегодня неслыханное достижение, и остается только ностальгически вспоминать о полумиллионной толпе, скандирующей на Манежной площади: "Свободу Литве!" Более того: безудержно рванувшись на старое поле, радикал-демократы, несмотря на видимость их реанимации, по "гамбургскому счету" и на длинной дистанции проиграли в чем-то не меньше коммунистов. Они проиграли некую экзистенциальную суть своей идеологии, собственно, и позволившей им выйти на авансцену, когда казавшейся незыблемой державности они бросили свой козырь - "права человека". Любого, самого маленького, права Евгения против Медного Всадника. Но сегодня это уже не звучит, потому что роль Медного Всадника, то бишь государства, как усмирителя, хотя и страшного, еще более страшных стихий распада многими постигнута непосредственно, из жизненного опыта, когда в мгновение ока распад осточертевшей, казалось, державы обернулся крушением собственного домашнего очага. Медленно, но неуклонно в обществе зреет заказ на государство как гарант стабильности, и этого не уловили правозащитники.
Запамятовали они и другое: то, что десять лет назад их чашу весов еще не тянула вниз пролитая кровь, и в этом было их громадное преимущество перед противной стороной. Сегодня это не так. Без комплексов "проглоченная" кровь октября-93 все изменила и выбила у них из-под ног почву морального превосходства. Как забыть откровенность Б.Окуджавы, "наслаждавшегося"(!), по его же собственным словам, каждым выстрелом по парламенту - потому что "я ненавидел этих людей"? Снова "взяться за руки" не получается, да и с "белыми перьями" уже не все в порядке. А обгорелые трупы на улицах Бендер и великолепное самообладание не замечающих их правозащитников - и только потому, что в головах у них засела мысль о "коммунистическом заповеднике" Приднестровья, а разве могут быть права у обитателей такого заповедника? А участь Валерия Иванова, засаженного в любимой Литве в камеру с уголовниками - для успешной психологической ломки? Ответом московских правозащитников тоже было молчание. А потоки новых спецпереселенцев, изгоняемых из множества земель?
4
Нет, неубедителен Сергей Адамович Ковалев, потому что в словах его и жестах сквозит все та же идеологическая страстность, готовая подмять под себя "Евгения", коль скоро он встает на пути. А дизайн из трех отрубленных голов, выложенный в июне 1993 года на центральной площади Грозного (снимок обошел многие газеты мира, головы же принадлежали брату Лабазанова, другу Лабазанова и боевику Лабазанова), тоже не замеченный, замолчанный уполномоченным по правам человека, бросает на него уже не только тень. В незамечании этих голов, как и изуродованных трупов в мешках, есть та мера не брезгливости, которая почти инстинктивно отталкивает от человека, а в политике внушает столь же инстинктивный ужас.
Несомненно, поэтизация Дудаева, криминальный срыв которого, по всей видимости, превысил меру допустимого и для сильных его покровителей за рубежом, в том числе в исламских странах (ухода его от власти потребовал и лидер чеченской диаспоры Иордании шейх Джумо, в свое время принимавший от Дудаева президентскую присягу на Коране) была огромной ошибкой правозащитников (или радикал-демократов, как угодно). Вызванная привычным идеологическим рефлексом, неувядающим желанием вновь взвинтить вопрос о каком-нибудь народе, угнетаемом "империей", она может дорого обойтись. Утрачено обаяние правдивости и неприятия крови вообще. Продемонстрирована почти такая же, как у коммунистов, неспособность угадать дух и запрос времени и еще большая агрессивность в идеологических атаках на уже переутомленное общественное сознание. Не угадан - или проигнорирован - спрос на государственность, как с удивительной глухотой не расслышаны толчки этой государственности, пробивающей себе дорогу с силой естественного процесса. Как известно, поднимающейся волной надо овладеть, в противном случае придется принять на себя удар многотонной массы воды. В очередной раз явлена патологическая неспособность освоить "русский вопрос". И можно ли было придумать нечто более несвоевременное, нежели разоблачение шовинистических инстинктов "народа-угнетателя" на фоне запустевших казачьих станиц!
Наконец, - и это, кажется, впервые с диссидентских времен - правозащитники не попали в ногу с Западом, к которому воззвали напрямую. Между тем, Запад повел себя довольно неожиданно, на сей раз не вписываясь в клише как патриотов, так и демократов. Разумеется, были сказаны необходимые и протокольные слова, выражена тревога и даже - в очередной раз - закрыта дверь в Европу. Но это уже мало на кого производит впечатление: ясно, что в Европе Россия не помещается. Но ни санкций, ни бурных демонстраций - на что надеялись пикетчики у западных посольств.
Что же стоит за этим? Страх раскачать - до опрокидывания - российский корабль и быть затянутыми в воронку катастрофы? Особые интересы большого капитала, как дают понять некоторые? Выход Дудаева за отведенное ему поле игры, нежелание получить еще один очаг наркомафии и исламского фундаментализма? Вероятно, и то, и другое, и третье, и еще нечто, сегодня неизвестное, но результат налицо: пока чеченская тема не разогрета до бела, а ведь Запад большой мастер таких операций даже там, где температура больного не превышает 37 градусов. Как бы то ни было, впервые за почти 10 перестроечных лет и прямо-таки сервильного послушания у "цивилизованного сообщества" мир увидел коллаж из вялых, тщательно выверенных западных протестов и равнодушной к ним российской артиллерии. Своего рода прецедент, могущий знаменовать поворотную точку в истории посткоммунистической России. Он знаменует де-факто конец целой эпохи, с ее зеркально отраженными друг в друге и "скованными одной цепью" "протагонистами", "коммунистами", "демократами", "правозащитниками" и "красно-коричневыми".
Эти классификации уже ложны, принадлежат вчерашнему дню и не схватывают нового соотношения сил, потому что Чечня расколола почти все партии и движения. По сцене все еще перетаскивают старую мебель, все еще выясняют отношения. Но воздух насыщен ожиданием нового лидера - будь то движение или личность: государственника-прагматика. Никогда еще социально-психологическая атмосфера в России до такой степени не благоприятствовала его появлению. Похоже, что растянувшаяся почти на полтора века эра идеологии заканчивается здесь, а вместе с нею шаг к могиле неизбежно делает и главный ее протагонист - революционно-демократическая интеллигенция, носившая, в зависимости от времени, одежды красные и белые, большевистские и диссидентские, но жившая и дышавшая одним: сокровенной ненавистью к государству и борьбой с ним, переживаемой интимно, как любовь. Она преуспела в этой борьбе и разрушила-таки государство-опекуна, государство-средоточие смыслов, будь то православная или коммунистическая империя. Кажется, и впрямь брезжит тусклая, бледная, но реальная заря долгожданного нормального государства - не обожаемого, не ненавидимого, но принимаемого как жизненная необходимость. Но тем самым разрушены и все raisons d'etre революционеров-демократов, способных дышать только через жабры, только кислородом тотальных смыслов и ожиданиями прыжка в завтрашний день, когда оно рухнет.
И вот оно рухнуло, и стало ясно: им тоже пора уходить. Так и не сумевшая овладеть языком прагматического государственного строительства, российская интеллигенция близка к тому, чтобы вообще утратить свое место в истории. Потому что в третий раз увлечь массы идеей разбрасывания камней вряд ли удастся.
Признаюсь честно, что мне, воспитанной на "Вехах", такая перспектива не представляется слишком печальной, но не могу сказать, что и очень радует пришествие циничных прагматиков, как и перспектива дикого роста упорно тянущегося вверх государственного ствола. Но не могу не видеть, что прав ствол - он хочет жить, неправы же те, кто упорно и фанатично рубили его. Они могли бы стать садовниками и заботливо, профессионально подстригать государственное дерево, но не сумели или не захотели. Сегодня же кому-то из двоих придется уйти, и, думаю, это будет не государство.
