СЛОВА
Борис Парамонов
Интеллигенция
В "Российской газете" летом 1994 г. был опубликован фарсовый документ - обширная статья под заголовком "Россия жаждет идеала"; автор - Борис Миронов, тогда еще государственное лицо: председатель Комитета Российской Федерации по печати. Чиновник, говорящий об идеалах, - это Фамусов, выступающий в роли Чацкого. Но Миронов ловко играет со словом "идеология", он переделывает его в "идеАлогию". Получается, что нынешняя разнузданная пресса лишила россиян идеалов.
Когда о морали, духовном кризисе, шкале ценностей говорит вчерашний номенклатурный большевик да еще церковь сюда приплетает, смесь получается, конечно, дурно пахнущая, но в общем-то удивляться тут нечему: давно известно, что на этих людях пробы ставить негде. Но ведь вот что интересно: то же самое и теми же словами говорят люди, которые вчера действительно были в оппозиции большевизму. И у этих подлинных борцов с режимом можно обнаружить тот же идейный комплекс: представление о том, что нынешний кризис в России объясняется прежде всего утратой идейно-нравственных ориентиров, отталкивание от прагматических подходов и делячества, призыв к национальному и всякому иному единству, к самоотверженности и бескорыстию. Перечисляю только тех, высказывания которых попались мне в той пачке российских газет, что и статья Миронова, - Солженицын, Зиновьев, Максимов, академик Лихачев... Вот, к примеру, слова Александра Зиновьева в одном из его бесчисленных интервью: "Разве время сейчас думать - кто выше, кто ниже, когда речь идет о жизни и смерти народа, страны! Когда все зависит не от самоутверждения, а от степени самоотверженности!.. Все зависит от того, в какой мере русский народ способен породить сознательную, принципиальную, жертвенную, организованную политическую силу".
Общий знаменатель этих и подобных высказываний - морализм и призыв к сверхличным целям, что в общем-то одно и то же. Считается, что гибнет страна и спасти ее можно только коллективным, соборным усилием всей нации. Какое-либо индивидуальное целеполагание заранее объявляется порочным, более того, как раз в этом индивидуальном, индивидуалистическом разбегании усматривается причина нынешних несчастий.
Такие жалобы давно известны, и меня сейчас другое интересует: почему так совпадают мнения и страхи вчерашних диссидентов и сегодняшних номенклатурных чиновников? Ответ вроде бы лежит на поверхности: у одних это искренняя боль, а у других фальшивый маневр, и цель у первых - спасение России, а у вторых - сохранение начальственного кресла, самой возможности начальствования. Я, однако, предлагаю задержаться на подобных совпадениях - и еще раз взглянуть на источники интеллигентской духовности, бескорыстия и морализма.
У Чехова в одном его письме есть слова о том, что притеснители интеллигенции выходят из ее же рядов, так что нечего ей жаловаться на посторонние, чуждые и враждебные силы. Эти слова можно понять чисто формально: мол, правительственный чиновник высокого ранга тоже человек с высшим образованием, а значит, интеллигент. Но тут нам возразит академик Лихачев, для которого интеллигентность - не цензовое, так сказать, качество, а душевный настрой, определяемый опять-таки моральной обеспокоенностью, больной совестью. В интервью "Российской газете" Д.С.Лихачев в очередной раз дает соответствующее определение: "Интеллигент - это особый склад психологии, поведения, навыков общения, наконец, мышления. Это система этических норм, те самые высокие нравственные качества, о которых столько пишется, но которые никто по-деловому всерьез не воспитывает ни в детском саду, ни в школе, ни в институте, хотя там, наверное, подобным воспитанием заниматься поздновато".
Ну, а коли в институте делать из человека интеллигента поздновато, значит, бюрократ, закончивший вуз, - не интеллигент. С этим разобрались. Но все-таки так просто пройти мимо слов знатока вопроса А.П.Чехова не хочется: что-то все-таки он имел в виду конкретное, говоря о внутреннем сходстве интеллигенции и ее угнетателей.
Тут хочется вспомнить сборник "Вехи", в котором С.Л.Франк написал знаменитые слова: русский интеллигент не любит богатства. Как видим, с сегодняшней ситуацией это совпадает один в один: корысть обличают все из перечисленных. Правда, в бескорыстие начальника печати не сильно верится. Но вот что объединяет нынешних номинально демократических бюрократов с нынешними бескорыстными интеллигентами: и те, и другие, похоже, не любят свободы. Так что модифицируем афоризм веховца: не только богатства не любит русский интеллигент - но и свободы.
Цитировавшееся уже выступление академика Лихачева в "Российской газете" снабжено заголовком: "Не бывает демократии без нравственности". Когда о духовных ценностях говорит правительственный цензор, вспоминается розановское: я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Но когда читаешь моральные обличения, исходящие от Лихачева и Солженицына, вспоминаются слова капитана Шотовера из пьесы Бернарда Шоу "Дом, где разбиваются сердца": "Старики - народ опасный. Им безразлично, что будет с миром". Это я к тому говорю, что нужно жить не чужим авторитетом, а собственными соображениями.
Собственные же соображения настоятельно диктуют иную - противоположную, неинтеллигентную - линию поведения. Ситуация свободы требует ориентировки на самодеятельность, взывает к индивидуальной инициативе. Ситуация такова, что в ней не может быть никакого коллективного спасения. Ведь борьба с коммунизмом и шла за то, чтобы дать людям шанс устроить собственную судьбу собственными силами. Солженицын же, не успев приехать, заявляет, что Гайдар с компанией разорил народ вместо того, чтобы его спасать; получается, что спасение народа и есть функция власти; но это и есть, это и был коммунизм - патерналистский режим, доведенный до Геркулесовых столбов бессмыслицы.
Грубый, но простой и, надеюсь, доходчивый пример: если сейчас почти все уже поняли, что России никак не подняться, коли она будет думать одновременно об Узбекистане или даже о Донбассе, то следующим шагом на пути такого просвещения будет мысль: а я сам не поднимусь, если буду при этом думать о России.
Это мышление в той же методологии, по тому же образцу. Говоря в философских терминах, требуется переход от реализма к номинализму (реализм - в старинном, схоластическом смысле, ничего общего не имеющем с современным понятием о реальности; номинализм же - это представление о бытии, центром и единственной реальностью которого выступают единичные субъекты, не знающие над собой никаких сверхличных реалий).
И ведь самое интересное в том, что такой способ бывания, образ жизни, манеру поведения уже усвоили себе очень многие российские граждане. Печать уже говорит, что главным политическим сдвигом в России является уход обывателя от политики, утрата к ней интереса, отказ от надежды, что тебе кто-то поможет, кроме тебя самого. Тут и кроется спасение: на огородах, а не на митингах; на садовых, а не на избирательных участках. Масса, глыба российской жизни разбивается на индивидуальные осколки: говоря в тех же схоластических терминах, исчезают универсалии, которые "прежде вещей".
А властители дум - вчерашние, добавим, властители - продолжают дуть в ту же дуду и предлагают "испытанный" рецепт поведения: отрешиться от эгоизма и идти спасать Россию. Мы поймем, в чем тут дело, почему умные люди (а кто же будет отрицать, что Солженицын, Лихачев, Максимов и даже Зиновьев умные люди) так отстали от жизни, настолько утратили новое ее ощущение, непосредственный контакт с ней, если увидим за этим идеализмом определенный интерес.
Представление о том, что в жизни бывают мотивации, исходящие не только из идеалов, но также из интересов, и понимание законности последних - уже само по себе относится к несомненным достижениям новейшей русской истории. И мы ставим вопрос: каков глубинный мотив интеллигентского идеализма, какова, так сказать, корысть, таящаяся за всеми проповедями бескорыстия, самоотверженности и альтруизма?
Корысть не личная, конечно, а - классовая. Интеллигенция ныне не востребована - в качестве духовного учителя и морального наставника, интеллигенция как класс. Книги продолжают издавать, но нет в них прежнего авторитета. А писатель, как было сказано Солженицыным, и всегда был в России вторым правительством. Вот в чем дело: власть утрачена, а не гонорары, и сладчайшая из властей - духовная.
Тут, конечно, требуется оговорка. Нужно уточнить термин "интеллигенция", говоря об этих невостребованных авторитетах. Здесь я следую трактовке, данной в сборнике "Вехи", но можно вспомнить и афористическую формулу Г.П.Федотова: интеллигенция - это группа людей, объединенных идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей. В советской модификации типичными интеллигентами будут так называемые шестидесятники, дети ХХ съезда, как любили они одно время себя называть. Эти люди составили ударную силу горбачевской перестройки, они и разрушили коммунизм, что им, конечно же, зачтется. Строят уже другие - такие, как Гайдар. Гайдар ни в коем случае не интеллигент, он спец, эксперт, техник-прагматик; ни в коем случае не идеолог, каковы все, так сказать, мундирные интеллигенты. Интеллигенция - это, согласно тем же "Вехам", идеологи-моралисты, профессиональные народолюбцы и профессиональные же оппозиционеры - люди, не желающие и не способные брать власть, другими словами, ответственность.
Но есть власть и власть. Существует в России, помимо правительственной, и другая власть, по крайней мере существовала и только ныне утрачивается: власть слов, вот это моральное превосходство людей не делающих, а говорящих. Считалось, что начальство в России властвовало, а интеллигенция состояла в вечной оппозиции. В действительности все было гораздо сложнее: интеллигенция по существу и создала в России идеократический режим, узник Петропавловки Чернышевский привел к власти Ленина. Социально-психологически и культурно интеллигенция в России выполняла функции того духовно-авторитетного в европейской истории слоя, который Ницше назвал жречеством.
Кто такие жрецы у Ницше? Это не только официальные церковники, но и всякие люди, претендующие на духовный авторитет, - философы, например, или даже поэты. Последний случай - совсем уж русский: как тут не вспомнить еще раз знаменитые слова Солженицына о писателе, всегда бывшем в России вторым правительством. Крайне важно, что во всех подобных случаях духовный авторитет институализируется как социальный статус, так сказать, миссия становится профессией. И если строго придерживаться терминологии Ницше, то придется сказать, что жречество - специфический способ реализации воли к власти; психологизируя же проблему (к чему и призывал Ницше), можно сказать, что это путь самореализации: человек, не способный стать царем, становится жрецом. Но каждому властителю нужны подданные, каждому пастырю - пасомые. Вот тут и начинается, по Ницше, злокачественность жречества: в качестве пасомого стада жрецам нужны несчастные.
Дело в том, что жрецы - носители аскетического идеала. Ведь они претендуют на духовную власть, а духовность отождествляют со слабостью, с телесной или даже бытийной немощью, со всяческим несчастьем, нехваткой, недостачей и нуждой. Они из нужды делают добродетель, отождествляя немощь с духовностью: это и есть генеалогия морали у Ницше. Еще раз: жрецы не столько помогают несчастным, сколько сами нуждаются в них как предлоге и мотивировке собственного существования. Им требуется зафиксировать несчастье как норму бытия.
Тут нужно, конечно, процитировать самого Ницше. Возьмем хотя бы эти слова из книги "Антихрист": "...надо сделать человека несчастным - вот во все времена логика жреца... Вы уже угадываете, что, согласно этой логике, появилось вслед за тем на свет, - "грех"... Понятия "вины" и "кары", весь "нравственный миропорядок" - все это придумано как средство ... против отделения человека от жреца. Нельзя, чтобы человек выглядывал наружу; надо, чтобы он всегда смотрел только внутрь себя; нельзя, чтобы он умно и осторожно вглядывался в вещи, не надо, чтобы он вообще замечал их: пусть он страдает! ... И пусть страдает так, чтобы поминутно испытывать потребность в жреце... Долой врачей! Нам нужен Спаситель!"
Вот он и явился - спаситель: как Солнце, поднялся с Востока. Именно так подает себя Солженицын. Это удивительно талантливый человек, тончайший эстет, носитель совершенно исключительного чувства стиля. Я почти уверен, что он не читал Ницше, а если когда и читал, то забыл; но он действует в полном соответствии с ницшеанским описанием типа жреца. Как сказал бы Бахтин, он несет в себе объективную память жанра. И что же он сказал, явившись народу? Что народ несчастен и спасет его только духовное возрождение. Духовность в отсутствии хлеба - это и есть фиксация несчастья.
Но Солженицын - только наиболее талантливый, даже гениальный представитель целого слоя, громадного и до сих пор в общем-то авторитетного, - русской интеллигенции. И все, что я старался сейчас сказать, - это критическая оценка и анализ нынешних интеллигентских апокалипсических настроений. Картина гибели России, рисуемая интеллигентами, - это проекция собственного интеллигентского нисхождения, исчезновения интеллигенции как класса, как социально институализированного слоя - ницшеанской касты жрецов. Сегодняшняя истерика интеллигенции - предчувствие собственного конца, а не пророчество о конце России и русского народа. Жрецы не нужны в секуляризованном свободном обществе, строящем комфортную жизнь не только для выдающегося художника Окуджавы, но для всех.
