СВЯЗИ
Р у с с к а я А м е р и к а
Алла Глебова
Синдром сиротства
(практическое страноведение)
Мы романтичные сироты или сиротливые романтики. Мы последние из.
Мы верим, что можно начать новую жизнь со следующего понедельника. Начать по-новому на новом месте, и там стать счастливее и талантливее. Сегодня мы мыслим более масштабно, чем чеховские героини (в Москву! в Москву! в Москву!) и заклинаем судьбу, скажем, Америкой.
ДОРОГА К СЕБЕ
(Америка)
Пассажиры выходят в Америку как Ионы из пасти кита. "Кит" - коридор на колесах, долго везет их от самолета пока не упрется головой в стену аэровокзала. Голова распахивается. Так россиянин появляется в кодаковском кадре американской жизни, где отчетливость форм и чистота красок отменяют мельтешенье и суету. И вот чернокожие таможенницы, степенные, как круглые лежачие карусели, подающие багаж, говорят: "WELCOME TO AMERICA!"
Мое время в Америке началось с удара штампа в паспорт.
Welcome to America сроком на три месяца. И время побежало. Включились не просто часы - секундомер.
Я так хотела, чтобы меня купили. Я так старалась, чтобы каждая секунда все более производительно несла меня к другой жизни (обязательно счастливой), которая начиналась с получения долларов. Я так боялась расслабиться. Я так спешила не упустить подаренный Америкой шанс. Но Америка отвлекала меня. Америка обволакивала мозги, как транквилизатор.
Капитолий, который в советских фильмах про шпионов серел оплотом подрывной деятельности, оказался белым и нарядным, как свадебный торт. Белки в парке, расторможенные от чувства уверенности в завтрашнем дне, отказывались от еды. Американцы, граждане страны, где нет моли, пыли и комаров, чинно проплывали мимо в машинах, на велосипедах и просто шли в вечнобелых подштанниках.
Я так и не повалялась на зеленых лужайках перед Капитолием, хотя хотелось не только полежать на травке, но даже ее и пощипать. Я не имела права расслабиться. Я несла персональную ответственность. Мой сын, которого я ради Америки оставила на три месяца в надежде переменить судьбу, ждал меня назад веселой и богатой. Родители же были почти уверены, что именно в Америке подстерегает меня счастливый брак.
Мои дни были мукой. Я бегала на каблуках по всем улицам Вашингтона и везде, куда приходила, как цыганка карты раскладывала свои сокровища - переведенные на английский труды о России. Я сверкала улыбками, сыпала словами, искрилась отличным настроением. Короче говоря, вела себя как средней величины шаровая молния.
На ланчах меня выслушивали внимательно и до конца, правда этих вежливых людей все-таки больше беспокоило не простынет ли пища. Но те, у кого были деньги торопливо жаловались на то, что информации о России становится слишком много.
Лишь однажды к моей информации о России проявили интерес здоровенный чернокожий парень и призывно гремел пустой пивной банкой с монетами ("Оne dollar, please. I am hungry") : "Do you want some rubles?" - спросила я. "Rubles? What is that? Are they convertable? - нашелся парень. "Yes, - ответила я. - But in Moscow". "Where is it? - спросил нищий.
Я показала пальцем вниз. "How deep? - последовал заинтересованный вопрос. "На оборотной стороне планеты, - ответила я, и любознательный нищий навсегда потерял ко мне и к России всякий интерес.
Наконец, меня вынесло к океану. Казалось, американские пространства, со всеми городами и небоскребами просто расступились передо мной, не желая задерживать сей снаряд.
В пространстве более разреженном, чем московское я была по меньшей мере столь же энергична. И мою оболочку, наверное, разорвало бы от внутреннего напора, если б не океан. При виде его я тихо сдулась на берегу.
Я увидела полосу прибоя, едкий запах свободы поразил мое обоняние и я поняла таинственную сущность американцев. Только ожидаемый weekend, а не Россия или Сомали захватывающе интересны для них. И это общенациональное стремление - дождаться выходных ( прыгнуть в машину - плохую или хорошую - и уехать на океан) - быть может, то немаловажное, что цементирует в нацию разношерстных граждан США.
"Jewish cheak with big nose!" - приветствовал меня бродяга-еврей. Так Нью-Йорк поставил меня на место, нанеся щелчок по романтической попытке начать новую жизнь. Именно в Нью-Йорке, шагая в ущельях улиц, я, наконец, стала тем, чем была - длинноносой еврейкой из Кишинева. На Тянь-Шане базальтовые стены в 7 тысяч метров, откуда на палатку шла гроза, заставили меня когда-то пересмотреть установку "человек - царь природы". А в Нью-Йорке сотворенные человеком, идущие на меня грядой стены заставили прижаться к тому, что нельзя отнять. Без собственной человеческой уникальности тут просто не уцелеешь. И выяснилась, что моя уникальность - те крикливые кишиневские родственники, которых я всегда стеснялась.
"И муха может сделать плохо!" - так любят говорить мои родственники. Вооружась такой психологией, трудно очароваться даже Америкой.
Я видела, что Америка страна возможностей, но далеко не равных. Членом американской элиты надо родиться и набирать очки с детства, чтобы удержаться в ней. Надо не только, чтобы у родителей хватило денег на престижный университет, но и самому иметь соответствующую маркировку (автомобиль, стоимость одежды, место жительства). Нам, журналистам из Восточной Европы, при посещении Верховного Суда долго и интересно рассказывали о системе американского судопроизводства, которая обеспечивает суду беспристрастность. Но на вопрос: "Был ли суд беспристрастен во времена маккартизма?", та же лекторша признала - во времена маккартизма суд был карательным орудием властьимущих. Правда, на короткое время.
Да, в Америке возможна по-настоящему независимая пресса. Но пропагандировать нетрадиционные для американской печати мнения дело неприбыльное. Стабильное американское общество ест дежурную информационную похлебку. Изменить меню, значит ударить себя по карману. А однажды я встретила человека с классически промытыми мозгами на демократический лад. Это был фермер из Южной Дакоты (по виду наш председатель колхоза, только в сомбреро). Он выпивал в баре по причине плохого настроения. И поведал, что у них, в Южной Дакоте, индейцы, пользуясь государственным льготами, скоро скупят всю землю. "И правильно, - сказал фермер в заключение - Ведь мы когда-то у них эту землю отняли." "Но забирали-то не вы - ваши предки. Вы-то здесь при чем?" - удивлялась я. "Все равно я виноват," - твердил мой кающийся фермер. Но при всем преклонении перед правами человека и, в особенности, перед его privacy, в Америке возможна настоящая охота на беременных гражданок в рамках антиабортной кампании. В штате Миссисипи, например, "антиаборционистки" выслеживают покушающихся на аборт и доносят об их намерениях сослуживцам, мужьям и знакомым.
Образ Америки - это офис. И большинство американских сил во время длинного рабочего дня тратится на соблюдение ритуалов офисной жизни: на многократные совещания, на составление и пересылку бумаг, регламентирующих производственный процесс. Но офисные люди включены в систему. Чтобы система работала, важно положить данную бумагу в определенное место в определенный момент. Я бы определила американцев как нацию трезвых, может быть, даже скучных профессионалов. Но почему эти лишенные фантазии люди высаживают цветы именно в том месте и так, как это сделала бы я? А я - сгусток фантазий, идей и эмоций, но дом мой стоит на помойке?!
Я была упорна в постижении американской жизни. Но я не нашла ответ на главный вопрос: почему мы, граждане великой страны, славной своими богатствами и умами, живем в такой заднице, а они - такие понятные и далекие от совершенства - обретаются в такой... Америке?"
Оказывается, чтобы это понять, мне следовало отправиться по маршруту Бухарест-Кишинев.
ВОТ ОНА - АМЕРИКА!
(Румыния-Молдова)
Мы - романтичные сироты или сиротливые романтики. Мы - последние из. "Заграница нам поможет!" - так Ильф и Петров в смешном романе смешно сформулировали психологию среднестатической советской особи. Нам всегда нужна помощь. Мы ждем помощи. Эта же чистая вера легла в основу государственной политики современной нам России эпохи "нового мышления". И если новое действительно происходит, то лишь "новому мышлению" вопреки.
Бухарест напоминает картину начала вселенского катаклизма. Лежачие небоскребы, серой лавой наползшие на город слизали лучшую его часть, покрытую особнячками, похожими на французские шато в миниатюре. Их можно видеть там, где неведомая сила остановила лавовый поток в миллиметре от витражного окошка, и он застыл навечно бетонной вертикалью. Но нарядные витрины валютных магазинов свидетельствуют - сюда идет Европа.
Путешествуя по Румынии в компании двух американцев, и я, наконец, оказалась в американской шкуре.
Говорящий по-румынски чернокожий американец Джон приехал в Бухарест по старой любви к Румынии и пытался за свой счет (National Forum foundation - фонд, ведущий проект по помощи странам восточной Европы силами американских граждан оплатил ему только дорогу и квартиру) наладить выпуск англоязычных изданий. Он снимал квартиру в одном из спальных районов Бухареста на N-ном этаже многоэтажной бетонной этажерки, где, как и в Москве, плохо работает лифт, осыпается штукатурка, слабый напор воды и двери не прилегают к дверным проемам. Однажды, а именно в марте с.г., к нему в гости приехали я и Питер - тоже американец, который делал то же, что и Джон, но в Москве.
И вот на выходе из подъезда к нам подошла какая-то замордованная жизнью тетенька и вступила с Джоном в беседу на предмет не желает ли он снять у нее квартиру. Пока Джон вел эту беседу, Питер, как не знающий румынского смотрел по сторонам. И тут он обратил внимание на молодого человека, который целился телеобъективом якобы на какой-то балкон с неизменными ползунками, не более обшарпанный, чем другие. Только тетенька завела с Джоном беседу, расположившись так, чтобы не заслонять наш фасад, молодой человек быстро перевел фотоаппарат и прицелился в нас. Питер ткнул Джона в бок, и мы дружно помахали "репортеру" рукой. А ночью наш автомобиль остановил подтянутый румынский полисмен и почему-то на хорошем английском попросил наши документы. Документы оказались в порядке, и он вежливо откланялся. Не будь Питер журналистом, у него могло бы остаться ложное впечатление, что полицейские румынской столицы беседуют с румынскими гражданами по-английски.
"Не кричи по-английски!", - постоянно напоминали мне американцы в целях безопасности.
Но при этом они непрерывно генерировали оптимизм, способный улучшить любую серосоциалистическую цветовую гамму. (Что такое наша гамма я поняла возвращаясь в Москву после трехмесячного пребывания в Америке. Был декабрь. Из иллюминатора самолета Москва была скоплением грязно белых и - совершенно небывалый цвет! - грязночерных пятен. А на земле у меня возникло ощущение, что отвечающая за цвет часть мозга - выключена).
Настоящие проблемы начались после того, как друг Джона отдал нам на время свой фольксваген с полным баком. Мы выехали из растерзанного Чаушеску Бухареста и устремились в горы. Горы стояли вокруг, но американцы не видели ничего - вопрос оплаты машины не давал им покоя. Сначала я думала, что они опасаются того, что плата за прокат машины будет слишком высока. (Зная аппетиты new russians, легко предположить запросы new romanians.) Но к моему удивлению, проблема была в том, что друг Джона платы за пользование машиной взимать не хочет. И всю дорогу в горы и обратно американцы возвращались к щекотливой теме: чем возместить дружескую услугу?
Я же готова была поставить вопрос по-другому: зачем платить другу? Зачем ему вообще п л а т и т ь, если он друг? Но американцы, любуясь видами, то и дело начали это обсуждение вопросами: "Как ты думаешь, он не обидится, если ..." Далее шел очередной вариант расплаты, причем неизменной его частью фигурировали доллары. Я готова была расхохотаться: обидится ли румын, если ему предложат доллары? Но зачем, зачем платить, раз дают бесплатно?!
Наконец вариант нашли: пригласить друга на ланч в дорогой ресторан и там предложить ему с полсотни долларов. Правда, обсуждение и этого варианта закончилось вопросом: "А если он не согласиться взять?" Я внутренне хохотала: 50 долларов плюс ланч за однодневный прокат машины!
Но цирк продолжался. Ланч был отменно дорогим. Когда подали десерт, американцы переглянулись, и Питер застенчиво вытащил пятьдесят долларов и со словами благодарности переправил их румынскому другу. Тот неуверенно отказался, но, спустя несколько раундов движения бумажки через стол и обратно, она все же исчезла в кармане румынского друга. И лица американцев, которые всегда пытались купить подешевле - что за леи, что за рубли - расплылись от удовольствия, как если бы они совершили невероятно выгодную сделку.
На обратном пути из Бухареста в Кишинев я попросила Питера разъяснить мне этот эпизод. Питер объяснил. Его объяснения сводились к следующему:
всегда лучше платить самому;
всегда лучше платить самому, если хочешь сделать хорошее человеку (у Александра - румынского друга - наверняка меньше денег, чем у меня);
всегда лучше платить самому, если желаешь произвести хорошее впечатление (теперь я могу передать координаты Александра своим друзьям, если они когда-нибудь соберутся в Румынию).
Вот зачем я томлюсь в грязном и душном вагоне Бухарест-Кишинев: чтобы узнать нечто про Америку и себя, что не рассказывают в самой Америке.
Всегда лучше платить самому.
Находясь в Вашингтоне я присутствовала на различных встречах, симпозиумах, конференциях. И я убедилась, что все мои соплеменники (включая и меня) ведут себя по-сиротски. Граждане самой большой и духовной страны, независимо от социального уровня и темы речей, заканчивают всегда одним: дайте долларов. Нет долларов - дайте хотя бы компьютер.
Американцы - нация тех, кто сам за себя платит. Я никогда не задумывалась над тем, почему Америка платит. Оказывается, платят американцы. "Всегда лучше платить самому". Как они догадались об этом?
Когда вы приедете в Вашингтон, вас обязательно повезут по местам гражданской войны, благо это недалеко. В штате Вирджиния находится одно такое важное для Америки историческое место. Очень красивый городок, где развернут целый исторический бизнес. Предприняты чудовищные усилия, чтобы восстановить то, что не сохранилось, - быт времен гражданской войны. Там можно купить самые невероятные вещи - пуговицы, комоды, открытки, какие-то кусочки чего-то (в голову не придет, чем, оказывается, можно торговать, - был бы спрос); но меня поразили куклы. Именно такими играли дети времен войны Севера и Юга. Все незатейливо до гениальности: набитый мягким матерчатый валик, на котором нарисовано лицо. Оказывается, некогда американцы были совсем простые и невероятно занятые люди. У них буквально не было времени жить. Они научились платить за себя сами. А потом из этой психологии вырос Нью-Йорк.
...Пока мою голову посещали сии гордые мысли, поезд пришел в Унгены, пограничный пункт между Румынией и Молдовой. Нет, по карманам и чемоданам таможенники не рылись. Но было четыре часа утра. Быть может, поэтому Питер, ослепленный внезапно вспыхнувшим ярким светом, ответил людям в форме, что рубли у него есть. - Сколько? - Не знаю. Тысяч пятьдесят.
Таможенная дама заволновалась. Она вспорхнула с полки, на которую присела. Она послала проводницу за старшим. Старший пришел. Выслушал. И послал за своим старшим. А тот старший распорядился - снять нас с поезда и куда-то вести. Похоже, произошло что-то ужасное, но что? Мы сидели, в наспех застегнутой одежде, спустив босые ноги на пол - и, естественно, были взяты на испуг. Я чувствовала себя очень неуютно, когда в предрассветном тумане нас повели по какому-то совершенно марсианскому ландшафту - через пути, мимо штабелей, похожих на гигантские штанги с грузом - колесных пар (в Унгенах кончается железнодорожная колея советской ширины. Чтобы попасть в Европу, где колея уже, каждый вагон поднимают, из-под него выкатывают надетые на вал колеса и закатывают новые - европейского образца). Трудно себе представить, что испытал Питер, досконально изучавший тему американских военнопленных, исчезнувших в ГУЛАГе.
А потом в безобразном помещении унгенской таможни состоялся диалог. Его вели Питер (на английском) и начальник смены - крепкий мужчина с прозрачными глазами (на русском). Я переводила. А рубли (здесь их называли деньгами), извлеченные Питером, по просьбе старшого, из карманов пересчитывали подручные таможенники.
"Вы нарушили правила. В соответствии с правилами, рубли вывозу за пределы СНГ не подлежат."
"Мы не вывезли, а ввозим."
"Но ведь вы их сначала вывезли. Вы нарушили правила."
"Как мы могли знать об этих правилах? Где с ними можно ознакомиться. Они должны быть вывешены везде, в том числе и у вас в Унгенах. В этим случае мы бы, конечно, правил не нарушили."
"Они вывешены везде. Например, у кассы, где вы покупали билет."
"Там не вывешено никаких правил."
"Вывешены. Незнание законов не освобождает от ответственности. Лучше добровольно сдайте деньги" (Лучше платить самому?).
"Почему я должен их вам отдавать? Это ваша оплошность, что мы их провезли, а не наша".
"...Подлежит конфискации в доход государства. Таков закон, такова служба. Не мы законы придумываем. Мы их соблюдаем. Не все мне нравится. Я ведь тоже человек. Вам вот доллары вывозить разрешают. А наши граждане идут в Румынию пустые. Ничего с собой взять нельзя. Сердце кровью обливается, глядя на них".
"Мне очень жаль ваших граждан. Но по какому праву вы хотите забрать у нас деньги? Они ведь не ваши".
"Сделаем так. Вы, чтобы нас не подводить, отдаете нам деньги на хранение. Мы выдаем вам квитанцию, по которой в Кишиневе, обратившись в департамент таможни, вы свои деньги получите."
В Кишиневе, по указанному в Унгенах адресу, таможенного департамента не оказалось. А когда мы все-таки его нашли и предъявили там бумажку, нам объяснили, что в подписанной нами бумажке, черным по белому - правда, на румынском языке - сказано: деньги конфискованы в доход государства, и мы с этим - согласны.
И ВСЕ-ТАКИ МОСКВА
Гуляя по Москве, я бурно объясняла Питеру открытую мною теорию сиротского синдрома. Я приводила случай на таможне как пример того же синдрома, но в агрессивной форме. Психология сиротства (подайте денег), возведенная в ранг государственной политики, позволяет таможеннику грабить вас на границе (деньги давай!). У такой психологии нет будущего. Мы никогда не перейдем на европейскую колею.
"Перейдете," - радостно отвечал ограбленный Питер. "Чтобы попасть в европейскую колею, у вас, в Москве, достаточно перейти улицу. Смотри!" - и он, ступив в мусорную кучку застыл, показывая на какой-то цельнохромированный киоск, слепящий отражаемым солнцем и респектабельностью. - Еще вчера здесь в луже стояли бабушки и торговали вонючей воблой с притопленных и разбитых ящиков."
...Как раз в это время молодой господин, купивший в киоске бутылку пива, попытался открыть ее о никелированный бок киоска - но не открыл. Потому что в щель над прилавком, через которую шла купля-продажа, просунулась уже не рука продавца, как обычно, а сама его голова. Лежа ухом на прилавке, голова веско сказала легкомысленному господину: "Этот киоск стоит дороже, чем твоя жизнь". После чего исчезла. И господин исчез.
А Питер сплетал на куче мусора свою теорию Москвы как города невероятных возможностей.
Похудевший на 10 кг по приезде в Россию, он совсем не знал русского. Влюбленный в город, он прогуливался по столице с портмоне, прилепленным пластырем к ноге под штаниной, ощупывая газовый баллончик в кармане (правда - в баллончике был не газ, а безвредный для человека red pepper).
Зачем приехал сюда этот московский американец?
"Чтобы измениться", - ответил мне московский американец.
Возможно ли измениться?
"А знаешь, ты изменилась. В человеческую сторону", - вопили в трубку мои невозможно кишиневские родители.
А на вопрос, как дела, они отвечали по-кишиневски:
"Дом горит - часы идут".
