КОНТЕКСТ
Ксения Мяло
Конец столетия: русский вызов
В незабываемую ночь "нового политического года", когда в компьютеры так некстати проник какой-то зловредный, не иначе как красно-коричневый, вирус, и великосветская демтусовка, даже не озаботившись сохранением лица, вдруг "вырубилась" из эфира, мне вспоминался финал "Репетиции оркестра" Феллини. Веселье разнуздавшихся музыкантов, парад взвинченных амбиций - все блекнет, немеет от страха, когда стену зала внезапно проламывает невесть откуда взявшееся огромное ядро, осыпая всех штукатуркой и превращая людей в бледные оцепенелые призраки. И присмиревших оркестрантов возвращает к инструментам властный дирижер (неуловимо похожий на Жириновского), с металлическими интонациями в голосе понукающий перейти в стремительный галоп...
Бенефицианты исторической ночи, похоже, так и не поняли, какая же сила тряханула (о, пока легонько!) стены КДС, где они, побледнев, впивались глазами в экраны мониторов. Своими непосредственными реакциями на сенсационные результаты выборов "демократический авангард" обнаружил полную неспособность играть по им же предложенным правилам: выборов на многопартийной основе и под контролем международных наблюдателей, то есть, - с риском проиграть.
Разумеется, произведя на старте предвыборного марафона тщательную селекцию в лагере "старой оппозиции" и хитроумно оставив лишь ЛДПР, демократические стратеги рассчитывали на то, что закомплексованный "совок", опасаясь быть заподозренным в консерватизме и шовинизме, не решится сместиться на столь радикальный фланг. Однако забыли, что "на дворе" уже не 1989 год, а конец 1993, и золотое время демократического шантажа, когда слабодушных можно было психологически ломать угрозой отлучения от "цивилизации", уже позади. Что за плечами - распад страны, кровь Приднестровья, Осетии и Абхазии, русские "негры" в Прибалтике, русские беженцы в сараях и трансформаторных будках, не говоря уже о разорванных семьях, переполненных нищими улицах, вшах, дифтерите и жутком неологизме "безгробники". И еще за плечами - октябрь 1993 года.
Практически близка к исчезновению традиционная российская закомплексованность на тему "А что скажет Запад?". Напротив, крепнет - еще недавно считавшееся достоянием шовинистов-одиночек - убеждение, что до тех пор, пока Россия хоть в каком-то виде будет существовать и дышать, оставаться Россией, Запад и не может думать о ней ничего хорошего, настойчиво пытаясь осуществить "мутацию русского духа" (как с подкупающей откровенностью заявила программа "Русская идея" радиостанции "Свобода"). Крепнущую уверенность очень широких слоев населения в том, что смысл и главная цель осуществляемого в стране эксперимента и состоит, по сути дела, в ликвидации России как самостоятельного субъекта мировой истории и геополитики, нельзя назвать вполне безосновательной. Сходную задачу - замену "русского цивилизационного ядра" - обозначил в своей статье в "Вопросах философии" (N 2, 1992) член президентской команды Ракитов.
А вы не боитесь мутантов, господа? Вы, вообще, - задумывались о том, какого мутанта можно получить, оперируя на ядре национального архетипа?
В истории, я думаю, не сыскать примера, когда бы потенциальные реформаторы с такой яростью, как в СССР - России конца 80-х - начала 90-х годов, растаптывали любой намек на элементарное национальное самостояние страны, с таким ожесточением пресекали все ее попытки найти для себя в своем собственном историческом образе точку положительной идентификации, так ломали все ее ориентиры во времени и пространстве. В этой психологической агрессии против собственного народа они были поддержаны Западом, и потому Жириновский, думается, сознательно работая в маске клоуна - грубо, на грани или даже за гранью фола, - вернул Европе тот имено тип поведения, который она приняла по отношению к России. Так, бывает, слишком непринужденно ведут себя в присутствии маленьких детей или животных - так вот же вам за наше "вхождение в цивилизованный мир", будто Россия вчера на свет родилась или с дерева свалилась! А потому и бурный вояж Жириновского в Европу, с сопутствовавшими ему, скажем так, эксцессами не только не оттолкнул его сторонников, но, убеждена, лишь закрепил его позиции. Ибо Жириновский - и это, по-моему, еще мало кем понимается, - первым уловил назревающую в обществе острую потребность в психологической компенсации и дал ей политический выход.
Истерическая новогодняя ночь еще раз показала всем, что демлидеры даже приблизительно не представляют себе тех гигантских смещений, которые произошли в социальной и национальной психологии за последние годы. В этом ряду приоритетное место занимает сокрушительный разлом всей структуры русской национально-государственной идентичности. А потому чугунное ядро, сотрясшее в ночь с 12-го на 13-е декабря стены КДС, и следует, безо всяких околичностей и эвфемизмов (будто речь идет о чем-то непристойном), называть русским вопросом.
*
Любопытен и, думается, достаточно характерен вывод, который делает Андрей Новиков, некогда дебютировавший на страницах журнала "Век ХХ и мир" статьей "Я - русофоб". Невозможно представить себе, чтобы какое-либо респектабельное издание (включая и патриотические, не говоря уж о демократических) напечатало статью под названием, например, "Я - тюркофоб", или, тем паче, "Я - юдофоб". Но вот назвать себя русофобом - в этом как бы усматривалось даже нечто прогрессивное, и не виделось ничего зазорного в том, чтобы "научно" рассмотреть вопрос: а может, он и впрямь заслуживает быть предметом фобии, этот народ?
Так подготовлялся быстро созревающий сегодня русский вопрос, и Андрей Новиков, которого вообще отличает чуткость к импульсам времени, дает теме новое развитие - на сей раз на страницах "Литературной газеты" (15.ХII.1993).
"Необходимо отдавать себе отчет в том, - пишет он, - что произошло не просто поражение коммунизма, а национальное поражение России, мощнейший геополитический коллапс, потеря национальной субъектности, граничащая с национальным небытием".
Что ж, диагноз точен. Но что же в таком случае предлагается народу, стоящему на грани небытия, переживающему национальный коллапс? Ведь трудно ожидать, даже испытывая сколь угодно ярую личную фобию к нему, что он добровольно согласится покончить самоубийством. И, однако же, ему не предложено ничего другого. Зато есть рекомендация для "демократических сил" и мирового сообщества: создать вокруг этого прижимаемого к опасной черте народа "концептуальную СОИ".
Мечущаяся демократическая мысль в основном и пытается действовать по такому рецепту. Думаю, ничего, кроме вариаций на тему таких вот "СОИ", зациклившаяся на отождествлении любых национально-самозащитных реакций России, тем более же - русской России с фашизмом радикально-демократическая интеллигенция предложить уже не сможет. Грубые же попытки имитировать "народный дух", намекая на этнические особенности выбранного Россией фаворита (они прозвучали на страницах "МК"), лишь подтверждают сказанное.
А потому любые подступы к русскому вопросу сегодня смогут, на мой взгляд, осуществляться лишь с учетом неких имеющих аксиоматический характер посылок. На основе признания того, что:
- русские переживают сейчас многоаспектную катастрофу, ставяшую под вопрос само их дальнейшее пребывание в истории;
- как всякий народ, оказавшийся в подобной ситуации, они имеют право на национальную самозащиту и мобилизацию всех ресурсов, могущих обеспечить их национальное самосохранение. Если народу в этом праве отказывают, он, как правило, берет его сам;
- национальное самоубийство 150-миллионного народа, которому, волею судеб, заданы параметры, уже не раз позволявшие ему "сотрясать мир", сотрясет мир еще раз - даже если кому-то приглашение к самоубийству кажется допустимым с нравственной точки зрения. Апокалипсис неизбежен, коль скоро не будет найдено положительное решение русского вопроса.
Вне признания этих, по меньшей мере, трех аксиом любой разговор по русскому вопросу мне представляется лишенным смысла, да, по правде сказать, и времени осталось мало: первые тектонические толчки идущего в глубине мегапроцесса мы уже ощущаем.
*
Сегодня с уверенностью можно сказать, что за время с 1989 (год принятия в большинстве бывших союзных республик дискриминационных законов о языке и эскалации антирусских выступлений) по 1993 год началось возвращение русского национального самосознания из анабиоза, в который оно оказалось погружено вследствие совершенно противоестественного положения русских как народа в Союзе ССР. Наиболее общим образом эту противоестественность можно определить как гипертрофию идеологических атрибутов его статуса (пресловутый "старший брат" - телеологический субъект всей системы) при ампутации даже самых зачаточных форм русской политической, не говоря уже о государственной и даже общественной - самоорганизации.
Напротив, хотя и под жестким контролем, другие национальные элиты - там, где в системе СССР для них была создана соответствующая административная клеточка - получили матрицу для своей кристаллизации и последующего развития. Вот почему суверен-коммунизм и национально-демократические движения появились в союзных (и не только) республиках столь же закономерно, сколь закономерны оказались резкое расщепление национального и демократического и мучительно не затухающая агония общесоветского патриотизма в России.
Теперь ставшие зарубежными, русские безнадежно барахтались во всеми осмеянных и преданных Интерфронтах (чего стоит одна только судьба Валерия Иванова), не осмеливаясь даже назвать свои движения русскими, в то время как под аплодисменты российских демократов у них на глазах утверждались грубо этнократические режимы. У меня скопились целые папки этих так никому и не понадобившихся документов эпохи: воззваний, обращений, доказательств, наивно и тщательно выверенных с точки зрения "ленинской национальной политики".
...Нет, такое не забывается. В Дубоссарах никогда не забудут, как отказался придти на похороны первых трех убитых приднестровцев депутат Сергей Красавченко - "дабы не осложнять межнациональные отношения". И еще накануне выборов я знала, встречаясь с людьми оттуда, что подавляющая часть эстонских русских собирается голосовать за Жириновского.
Урок не прошел даром и был усвоен. Менее чем за 4 года на ноги стали подниматься русские общины, русские культурные общества, славянские объединения - еще слабые, разрозненные. И тем не менее качественный скачок произошел. А если учесть, от какой нулевой отметки на шкале национального самосознания ведется отсчет, - скачок этот, безусловно, громаден, почти восстание из мертвых. И чтобы вернуть русских сегодня к их прежнему состоянию, понадобится не рядовое насилие: давайте называть вещи своими именами.
Между тем, инерционность идеологического насилия и уверенность в том, что с проблемой можно совладать на путях привычной безусловной криминализации русского национального чувства, проявляемые радикал-демократической мыслью даже и сегодня, перед лицом столь вопиющих очевидностей, свидетельствуют о полной ее неспособности освоить проблему в терминах не идеологии, а права.
Весьма выразительным подтверждением этого стала бурная реакция всех без исключения демократических СМИ на известные акции московских властей по выселению кавказцев. Разумеется, любое насилие по этническому признаку не может быть терпимо, о чем мне уже не раз приходилось писать. Главное, однако, не в этом. А в том, что право неделимо, и подобная реакция могла бы быть названа правовой лишь в том случае, если те же лица и те же издания, сегодня кипящие благородным негодованием, заявляли аналогичный протест против дискриминации русских-русскоязычных и хоть как-то отреагировали на потоки русских беженцев. Если не с нравственной позиции, то хотя бы понимая политическое значение проблемы.
Но нет. Не припомню, например, чтобы Кронид Любарский, немало слов потративший сегодня на тему опасности русского фашизма, хоть раз отреагировал на, мягко выражаясь, болевые аспекты русского вопроса. А коль скоро это так, коль скоро сохраняется убийственная для права избирательность в оценке национального насилия, то весь подход остается идеологическим, а не правовым. В рамках же и на основе демократической идеологии русский вопрос решения не имеет. Это и было заявлено итогами выборов.
Очевидно, наступает время новых политических сил и движений, которые будут руководствоваться неумолимой необходимостью охватить новую реальность. Реальность же такова, что русские оказались в "зазеркалье", стремительно переходя от своего былого статуса общедержавного суперэтноса, не настаивающего на внятном политическом самоопределении, к нынешней ситуации субэтноса, быстро диаспоризируемого (в том числе даже и на территории РФ) и - впервые в своей истории - сталкивающегося с систематической дискриминацией по национальному признаку.
В этой ситуации русские самым драматическим образом совершают открытие, что они лишены государства, которое могло бы элементарным образом защитить их интересы и считало бы это своим первоочередным долгом. А потому можно сказать, что самоопознание себя в качестве безгосударственного народа, не имеющего правительства своих национальных интересов, составляет несущую ось русского вопроса, в конце ХХ века выдвинувшегося в ряд проблем общемирового значения.
*
Наиболее резко, в форме стресса, осознание своей безгосударственности и "непредставленности" совершилось русскими беженцами и переселенцами. Пребывая в состоянии абстрактно-демократической эйфории, Россия не столь давно умудрилась подписать международные акты, ставящие в одинаковое положение русских из ближнего зарубежья и сомалийцев. Равно как и курдов, армян, азербайджанцев, грузин и представителей других народов, имеющих на сегодняшний день свои собственные национальные государства, которые, строго говоря, и обязаны позаботиться о них.
Из всех бывших союзных республик только РФ (будучи самой моноэтничной - более 80% русских) не объявила себя национальным государством и даже панически боится каким-либо образом обнаружить свою особую связь с "этим" народом. Вот почему русские, там получающие приглашения убираться в "свою Россию", приезжая сюда, обнаруживают, что своей России у них нет. В той же, которая есть, они всего лишь назойливые просители в ряду прочих, и далеко не самые привечаемые.
Такое игнорирование обычных правовых норм в этой области (абсолютный приоритет соотечественникам, остальным - гуманитарная помощь по возможностям) повергло в недоумение даже экспертов ООН по делам беженцев. Их первые предложения: русские (как, разумеется, и представители других народов, традиционно проживающих на территории РФ), должны иметь статус репатриантов, со всеми вытекающими из этого для них преимуществами. Дельное предложение. И что же? Ничего. Воз и ныне там, а потому вспухающая река бурной миграции на территорию нынешней России в ближайшее время грозит выйти из всяких правовых берегов.
Думаю, не за горами и политическое самооформление русского беженства, что внесет новые и довольно жесткие черты в политический облик всего постсоветского пространства - не только в России, не только в новых суверенах, но и в мире. Начнется неизбежное крушение хрупкого порядка, ныне именуемого "Хельсинки", но который, на мой взгляд, уместнее было бы называть "пост-Хельсинки" или даже "псевдо-Хельсинки".
С распадом СССР и Югославии, разделом Чехословакии и объединеним Германии весьма двусмысленным стал, если не вообще потерял всякий смысл, фундаментальный тезис - основание всего Хельсинкского процесса. А именно: закрепление итогов второй мировой войны, незыблемость на этой основе - межгосударственных границ и контроль, в таким образом очерченном пространстве, за соблюденеим прав человека. Однако сам по себе способ, которым был упразднен СССР (с нарушением имевшейся в его Конституции статьи о выходе и всех международно-правовых процедур), замена общесоюзной границы, о которой только и могла идти речь в Хельсинки-75, административными, проведенными ЦИКами, ВЦИКами, укомами, крайкомами и т.д. (не только без учета норм международного права, но с идеологическим вызовом по отношению к нему - "буржуазному") внутренними границами СССР, полное игнорирование общественного волеизъявления на спорных территориях - все это создало разрывающее напряжение между принципом нерушимости границ и правами человека.
Двойные стандарты, нарушения собственных процедур и норм ООН при принятии в нее новых членов, очевидная готовность жертвовать правами сотен тысяч людей там, где этого требует политическая конъюнктура, не остались незамеченными и формируют соответствующий ответ. Уже сегодня "Хельсинки" сминаемы в гармошку напором новых мощных процессов, взять которые под правовой контроль невозможно без мощного возрождения самого духа права, духа закона. Но он, похоже, отлетает от международных институтов, которые превращаются в стражей и охранителей того абсолютно неправового порядка, вследствие которого часть народов получила свою административную клеточку - якобы национального государства. Другие же (большинство) остались за пределами сетки, и при новом разделе территории вотчинными олигархами, интегрирующимися в мировой властный истеблишмент, - оказались в положении крепостных, без их ведома и согласия передаваемых от одного хозяина к другому. Таково именно положение гагаузов, болгар и левобережных молдаван в Молдове, русин в Украине, поляков в Литве, осетин и абхазов в Грузии, лезгин в Азербайджане - продолжать можно очень долго. Большая часть их уже бросила свой вызов, но это лишь начало.
Что же до русских, то они оказались в ситуации насильно разъединенного народа, который уже близок к тому, чтобы прокламировать свое право на воссоединение. Первой соответствующую резолюцию приняла достаточно радикальная НРПР, затем, в мае 1993 года - 1-й Конгресс Всемирного русского собора. Насколько мне известно, соответствующее положение закладывается в новую программу кадетов. Словом, "процесс пошел" - мы на пороге русского ирредентизма. Движение развивалось бы еще стремительнее, если б не определенные особенности, вносимые в политическую ситуацию коммунистами. Полагаю, однако, что сегодня они могут лишь затормозить, но не остановить развитие.
Ирредента, когда ее удается зажечь, вообще неостановима. Но "демократический" способ освоения русского вопроса и есть лучший способ зажечь ее.
