Век ХХ и мир.1994. #3-4.WinUnixMacDosсодержание


СТРАНА

Провинция о провинциальном

ПРОВИНЦИЯ О ПРОВИНЦИАЛЬНОМ
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ОБРАЗ СТОЛИЦЫ А.М.Карпеев (Самара)
МИФЫ ЛЕНИНГРАДА Э.П.Юровская (Санкт-Петербург)
ЭКСЦЕНТРИЗМ И МАСКАРАДНОСТЬ
В СТОЛИЧНОЙ И ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРАХ
В.А.Личковах(Чернигов)
СААМИ КОЛЬСКОГО ПОЛУОСТРОВА:
ПРОВИНЦИЯ ИЛИ ЦЕНТР КУЛЬТУРЫ?
Л.Б.Денисова (Апатиты Мурманской обл.)
ПОНЯТИЯ "РЕГИОНАЛЬНЫЙ" И "ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ" В БЫТОВАНИИ
ИДЕЙ "ЕДИНОЙ ПРОВИНЦИИ"
М.А.Литовская (Екатеринбург)
РЕЛЯТИВНАЯ ПРОВИНЦИЯ С.Е.Бирюков (Тамбов)

ПРОВИНЦИЯ О ПРОВИНЦИАЛЬНОМ

Есть некая смысловая и географическая неопределенность "провинции вообще", "российской провинции" как особого социально-психологического феномена, наделяемого устойчивыми признаками, которые призваны служить скорее не узнаванию конкретной специфики того или иного региона, а "растворению", размыванию границ, подмены, мифологизации провинции как таковой.
Диалог столицы и провинции представляет собой исключительно важный момент российской истории. Самоопределение провинциальной культуры оказывалось возможным именно на фоне столичной, претендовавшей на роль "образца".
Сказанное вовсе не означает, что нужно пренебречь сложившимися в массовом сознании традиционными представлениями о провинции.Наоборот, они тоже входят составной частью в это понятие и подкрепляют его маргинальное бытие. Кроме того, эти представления отражают функционирующие в обществе "мнения" - житейские, обывательские - о политико-географической иерархии, характере миграции социально активных личностей (из провинции в столицу, а не наоборот), возможностях карьеры, поведении "оппозиции" и реакции на это поведение "властей". Согласно такому устройству "резервные пространства" (К.В.Чистов) находились не в центре российской империи, а на ее периферии.
Как карточный шулер перемешал и столкнул две столицы (Петербург первее Москвы, включенной в провинциальный ареал), так и российская глубинка, продолжает "заданное" соперничество, теряя очерченность границ, топографическую конкретность. В России - не одна провинция;их много. И в этом "колодце"-свои ориентиры, центры и периферии, свои "эталоны", жесткий ценностный кодекс.
Столица и провинция вступают в "диалог", который с незатухающей напряженностью ведется на протяжении ХIХ - нач. ХХ в. (Испытание на "столичность" - традиционная в российской культуре проверка,узаконенный тест).
Смена столиц в ХХ в. вовсе не отменила характер и условия конфликта, т.к. свойства Петербурга как центра империи были механически перенесены на Москву. Искаженные понятия столицы и провинции стали существенными элементами национального сознания; с ними так или иначе соотносятся такие клише, как "русская идея", "русский путь" и т.д. С ними, хотим мы этого или нет, сегодня приходится считаться.

Е.П.

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ОБРАЗ СТОЛИЦЫ

"Столица", как и "провинция" - не имена абстрактных понятий. Это события (то актуальные, то ожидаемые или, скажем, регулярные) чьих-то конкретных жизней. В конкретном "въезде" провинциала в столицу можно было бы увидеть много компонентов, соотносимых с разными внятными человеку мифологиями. Мы не можем ни аналитически выделить элементы конкретного переживания, ни разбить по их преобладанию на группы (так, чтобы не было неразделимого остатка). Но можно начать называть, один за другим, те краски, тона, которые   б ы в а ю т   д а н ы   в   конкретном событии. Например, выделим компоненты: "олимпийский" ("высоких зрелищ зритель"), "дионисийский" (опьянение столицей), "тотемный" (увидеть героя), авантюрный, имперский (моя родина в Городе), хтонический (единая почва, единая кровь).
Олимпийство. Есть место, где все подлинное. Встреча и пребывание с вещами, людьми и т.д., максимально утвержденными в бытии. В провинциальном "сейчас" есть только намеки на настоящих писателей, ученых, автомобили и пр. Подлинники - "там". Увидеть их - стремление бескорыстное, как платоновский Эрос. Но культ столицы здесь - культ в самом языческом смысле, он не нудительно единственный. Подлинники, только иные, есть и в иных местах: культ провинции уравновешивает культ столицы.
Дионисийство. Есть место, где я не определен - не ограничен. Его мифологическая яркость, не имеющая "своего" ответственного стиля (столица как заведомо весь мир) избавляет меня от определенности (в спонтанной смене масок). Ничего не надо, кроме попадания в ритм. Почти неизбежен мотив сексуального распыления. Из России так часто интуируется Америка (миф плавильного котла), но не Европа. Другой пример - "едем в Москву "оторваться".
Тотемы. Есть место, где живет м о й патрон. Отсюда он "ведет" меня в моей жизни, и приезд в столицу - приезд "на поклон". Патрон-герой не обязательно должен быть политическим - он может быть, скажем, культурным. Феномен "университетского центра" связан с этим. Германия, скажем, была провинциальна, но Шеллинг (или, скажем, Гете) задает столичность. Аналогичны тотемам фетиши ("свет кремлевских звезд"). Это именно для меня (или для моей конкретной общности) покровитель и ориентир, выделенный среди других отнесенностью ко мне.
Хтонизм. Есть место органического рождения всего в моей жизни. Его исчезновение или порча обрубила бы корни всего, что важно и дорого. Встреча происходит в духе инспектирования: "хорошо ли тебя хранят?" В этом случае столица - как бы тотальный фетиш, неопределенный, нефигурный, не фиксированный как "мой". Дух "Москвы-матушки" не столько в конкретных вещах, имеющих автора, сколько в общей "органической" неподвижности, которую, анонимную, можно только хранить.
Авантюра. Есть место, где я могу превратиться. Безотносительно к тому, в чем основной пафос - в цели или в процессе превращения, - встреча представляет теперь как завоевание. Дионисийский самораспад является только инициацией, превращающей в столичного человека как в новую определенность. Обычный мотив - кровь, убийство или самоубийство, необратимое опустошение. Столичное дионисийство - впадение в идиллию, авантюра - отказ от всех идиллий.
Империя. Есть место, куда я должен вернуться как в конкретное место. Оно, как и провинция, место жестких ролей, но я хочу принять именно здешнюю роль. Это место для меня более подлинно, чем родное, и это не органическая, а культурная связь. Идеальный образ, вероятно - Рим как Город Римской империи. Вообще, если "Город" пишется с большой буквы (в России это не Москва, а Петербург), то, скорее всего, речь идет об имперской столице, как насильно приобщающей к единой культуре, более высокой, чем провинциально-органическая.
Реальное."И вот я въяве вижу это" существует как образ, в котором могут быть и эти краски, и другие: ситуация всегда уникальна. При этом надо учесть, что все пока говорилось еще безотносительно к тому, проходит ли жизнь в Церкви или вне ее. Церковное измерение дает встрече с национальной или имперской столицей особый колорит, может быть, и с трагическим оттенком. С другой стороны, причастность Церкви может разомкнуть вообще любую пространственную точку. Но эта тема слишком велика.
Описанные выше "компоненты встречи", возможно, имеют свою социологию, этнологию и т.д. Сейчас важно было указать на сложность образа столицы. Образ провинции - зеркально - не менее сложен. Мы не можем сначала сказать, "что это такое", а затем прибавить, "чего мы хотим". Любая среда просто так или иначе есть для кого-то. Она не анализируется, а проживается. Она меняется только как "мой мир" - уходя от детской подлинности, или вдруг оказываясь новой землей и новым небом.



* Публикуемые материалы взяты из сборников: "Мифы провинциальной культуры" (Самара, 1992) и "Русская провинция и мировая культура" (Ярославль, 1993).

А.М.Карпеев (Самара)

МИФЫ ЛЕНИНГРАДА

Компенсационный (утрата статуса столицы) характер мифа "Ленинград - колыбель революции", определил место города в истории и современной жизни. Миф города-"колыбели революции", слитый с именем В.И.Ленина, обернулся жестоким упреком. Городу, с которого срывают кумачовые одежки, необходимо выявить корни, которые дадут ему новые соки жизни и уведут от областной судьбы, уничтожавшей его последние десятилетия.
В современном хаосе ценностей, если под ним понимать не просто беспорядок, а движение, в котором без установленной иерархии пребывают различные составляющие, следует обратить внимание на два мифа города - вероятных элементах будущих ценностных ориентаций в его духовной жизни.
Первый из них - это миф "блокадного Ленинграда", складывался и на личном, и на групповом уровне ("блокадники"), испытал немало гонений, но устоял и переживает сейчас свою зрелость. Трагическое переплетено здесь с высоким, когда такие ценностные понятия, как патриотизм, взаимопомощь, аскетизм, равенство интерьеризированы, стали императивом личного поведения. Выжив в годы послевоенных гонений, миф этот выдержат и катаклизмы перестройки. Входящие в него ценности (единство, мужество, аскетизм) носят архаический характер в новой исторической обстановке, им совсем не отвечающей. Вместе с тем этот миф укоренен в сознании не только жителей города, но и очень многих граждан бывшего СССР и стран Европы. Он работает на чувство достоинства город, его особую отмеченность. Он, несомненно, может играть положительную роль в поиске позиции города в новой обстановке.
На совсем иной ценностно основе складывается сейчас очень активно формируемый миф, который можно назвать "блистательный Санкт-Петербург" - образ столь контрастирующий с современным запущенным городом, из которого просто бежала в последние десятилетия творческая публика. В этом случае мы также имеем дело с мифом еще более отдаленного прошлого, но при этом он открыто направлен на будущее, мобилизуя остатки творческих сил города. И если миф "блокадного Ленинграда" был укоренен в советской почве, с ее провозглашавшимися ценностями коллективизма, то миф "блистательного Санкт-Петербурга" строится на элитарной основе (не только творческой, но и возрождаемой сословной), он полярно противоположен в этом "блокадному".
Еще одной антиномией мифов является столь сильный в образе "блистательного" города гедонизм, ориентация на изыски не столько в духовном, сколько в материально-бытовом плане, что так созвучно складывающемуся сословию предпринимателей. Апеллируя к любви горожан к особому и неповторимому облику центра города - сердца бывшей имперской столицы - создатели нового мифа разыгрывают бесконечные шоу (презентации, благотворительные концерты, и так далее), обращенные к новой элите, не включающие, а скорее раздражающие рядовых граждан. Последние - в отличие от их активной роли в "блокадном" мифе - превращаются теперь в малозначащую массу или в прямых ответчиков за катастрофическое состояние города.
Разнонаправленность этих двух мифов видна и в том, что у "блокадного" характер прямо потребляющий, требующий от общества материальной компенсации за прошлые беды. Миф же "блистательного" города нацелен на извлечение средств для города из самых разных источников. Эксплуатация этого мифа уже кое-что дала культурной публике города - доступ на концерты в закрытые прежде дворцы, культовые здания, увеличение количества выставок, оживление гастрольной афиши. Однако у этого мифа нет той естественной массовости, которая держит миф "блокадный". Он скорее удивляет, чем привлекает рядового горожанина, имеющего достаточно низкий уровень духовных потребностей (огромный приток молодежи с низким культурным уровнем).
При всей своей антиномичности оба эти мифа имеют общее. Это их направленность на духовность. Правда, широкое понятие духовности используется в этих двух мифах как бы с разных сторон. Стойкость, гордость за преодоление материальных бедствий с одной стороны и эстетизированное общение по поводу искусства с другой. Положительно же здесь то, что оба мифа выросли из самой истории города и, очевидно, могут помочь новому Санкт-Петербургу удержаться на достаточно почетном месте среди духовных центров Европы.
Вместе с тем, не сложился еще очень необходимый образ города, который может быть поддержан и усвоен теми слоями населения, которые образовались в связи с активными вливаниями рабочей силы - носителями иных ценностей, в числе которых преобладают прямо потребительские. Они не принимают аскетического комплекса блокады - их просто раздражают ничтожные материальные привилегии блокадников, не воспринимают они и изыски реанимированной блистательности. Вероятно, хаос - в указанном выше смысле - еще таит в своем потоке тот комплекс ценностей, которые окажутся приемлемыми для этой части населения Санкт-Петербурга.

Э.П.Юровская (Санкт-Петербург)

ЭКСЦЕНТРИЗМ И МАСКАРАДНОСТЬ В СТОЛИЧНОЙ И ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРАХ

...Эксцентризм столичного образа жизни основывается на внутренне, имманентно противоречивом бытии человека технологической цивилизации. Он чувствует себя то господином бытия, то рабом судьбы; то рационально действующим существом, то слепым придатком машины; то научно осваивающим мир, то полностью подчиненным иррациональным силам природы и общества. Массовое существование в столице лишь усиливает эти чувства. Индивид теряет ощущение своей неповторимости мироотношения и порождает эксцентрику столичного бытия, смещая потребности людей в сферу развлечений.
Что касается провинциальной культуры, то эксцентрика здесь, как правило, - достояние чудаков, известных всему городку нескольких "юродивых". Обычно провинциальный житель в своем классическом типаже - это потомственный "мещанин" или новоиспеченный мигрант, "промежуточный человек". Лишенный живительных корней как традиционной городской, так и сельской (фольклорной) культуры, он вынужден имитировать культурный облик, надевать "личину" просвещенного современника. Возникает феномен маскарадности бытия, общения, профессиональных и бытовых взаимоотношений.
Маскарадность провинциальной культуры воспроизводится в пристрастии к "массовому" во всех формах социальных коммуникаций. Метафорический тезис о том, что "вся жизнь театр, и люди в нем актеры", приобретает буквальное значение. Жизнь в провинции уже не столько "живется", сколько "играется", человек "разумный" превращается в "играющего". Стремление к жизни как творчеству подменяется необходимостью жизни как игры, карнавала, балагана. Мода на "маски" пронизывает особенно сферы этикета, досуга, развлечений. Злодеи и шуты неразличимы для неосвященных. Трудно бывает понять, то ли это шут надевает маску, чтобы скрыть свое духовное убожество злодея, то ли это злодей примеряет на себя шутовской колпак, потешая доверчивую публику и срывая ложные аплодисменты. Действительный драматизм человеческого существования превращается в показной, лицемерный, юродствующий. Игра масок, распределение социальных ролей, изображение злодеев и шутов становится нормой провинциальной жизни, социально-эстетической потребностью обывательского существования.
Естественно, феномены эксцентризма и маскарадности не исчерпывают всей типологии столичной и провинциальной культуры. И в столице, и в провинции есть люди, ткущие нить общенационального культурного развития, для которых важны не географические, а духовные измерения культуры. Но в современных условиях резкого обнажения социальных и культурных противоречий в первую очередь в глаза бросаются не достоинства, а изъяны жизни людей. Становится ясно видимым как неприкрытый столичный эксцентризм, так и скрытая провинциальная маскарадность, которые интенсивно общаются друг с другом и через современные формы коммуникации проникают "туда и обратно".

В.А.Личковах (Чернигов)

СААМИ КОЛЬСКОГО ПОЛУОСТРОВА: ПРОВИНЦИЯ ИЛИ ЦЕНТР КУЛЬТУРЫ?

Понятие провинции, особенно в России, оказывается многозначным. Наиболее существенна эта многозначность, когда речь идет о территориях заселения малыми народностями. Если та или иная территория заселена определенным народом и его самостоятельных поселений больше нигде на территории России нет, то как оценивать эти национально самостоятельные, относительно обособленные земли - считать их провинцией или же центром расселения самобытной народности, обладающей своей собственной уникальной культурой?
Вероятно, в разных подходах можно считать по-разному. Если оценивать эти поселки и города как удаленные от столицы России и ее ведущих культурных центров, тогда это - провинция. Если же видеть в них самостоятельный центр самобытной культуры и воспринимать столицу как район, удаленный от данного центра и не являющийся определяющим для его культурных традиций, то в этом случае сама столица России будет восприниматься как провинция по отношению к данному центру культуры.
В отношении мурманской области такой вопрос возникает при соприкосновении с районом расселения народа саами. На территории России саамов около 1,9 тыс. человек, основная часть их проживает в Швеции и Норвегии (около 45 тыс.) и незначительная часть - в Финляндии (около 5 тыс.). Народ, исторически участвовавший в образовании финно-угорского этноса, обладает самобытной культурой, устойчивостью древних традиций и верований, самостоятельностью собственной экономики, неповторимостью облика повседневной одежды, украшений и бытовых приспособлений. Взаимосвязь местного центра культуры с отдаленной столицей трудно вычленить из общих коммуникаций. Скорее, здесь можно наблюдать связь как цепочку опосредующих эту коммуникацию центров. В процессе движения к столице информация о саамской культуре как бы рассеивается, утрачивает свой изначально концентрированный облик и попадает в ведущие центры и столичные города только в виде этнографических данных и обобщений, поступающих из рук специалистов-этнографов, но не прямым путем взаимосвязи и взаимодействия культур. Возникает впечатление однонаправленной связи, которая, возможно, характерна для каждой самобытной "провинции", но вместе с тем обладает способностью эту самобытную "провинцию" превращать самостоятельный центр. Такой "центр" способен "принимать" информацию, однако не возвращает в обмен свою собственную и в силу этого оказывается "невидимым", скрытым от глаз столиц, крупных центров, предоставленных собственному развитию. В этом смысле "центр" свободен в своем развитии от штампов и трафаретов, вырабатываемых в столицах и культурных центрах России.

Л.Б.Денисова, (Апатиты Мурманской обл.)

ПОНЯТИЯ "РЕГИОНАЛЬНЫЙ" И "ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ" В БЫТОВАНИИ ИДЕЙ "ЕДИНОЙ ПРОВИНЦИИ"

Господствующее в обществе своеобразие словоупотребления связано обычно с выбором того или иного типа отношения к определенным явлениям действительности. Анализ сфер употребления понятий "региональное" и "провинциальное" показывает, что первое встречается преимущественно в официальных документах и научных текстах, являясь нейтральным, без выраженного оценочного значения, с жестко закрепленным содержанием. Употребление таких словосочетаний, как "региональная структура", "региональное производство", в последнее время "региональный рынок" связано с пониманием регионального как непохожего, своеобразного, чья уникальность базируется на специфике географического положения и связанных с этим положением природных и исторических условий.
Сферой употребления понятия "провинциальное" оказывается преимущественно публицистика различных типов, и само слово "провинциальное" обычно несет в себе более или менее скрытое оценочное значение. При этом спектр связанных с этим понятием оценок оказывается чрезвычайно широким. В зависимости от установки автора провинциальное оказывается синонимом "голубиной чистоты" и "средневековой дикости", "идиотизма сельской жизни" и "душевной чуткости". Но во всех случаях понятие "провинциальное" не столько подразумевает географическую закрепленность, сколько выражает некое психологическое состояние, умонастроение ("провинция души"). Ни о каком различии между отдельными "провинциальными" (в отличие от отдельных "региональных") обычно нет и речи, провинциальное существует как нечто единое, присущее всем, без различия исторических, географических и прочих условий. В общественном сознании существует образ некоей Единой Провинции, чье своеобразие проявляется только по отношению к Центру. Как уже отмечалось, Центр не существует как понятие географическое (столица), скорее как некое абстрактное средоточие Большой Культуры. Не случайно в последнее время все чаще встречается образ России как провинции цивилизованного мира, говорится о провинциальности, скажем, украинской культуры и т.п.
Централизованная унифицированная культура постепенно стерла границы между разными "провинциями", действительно оставив самобытность только в том, что именуется природными богатствами и историческим наследием, да и то, в лучшем случае, в полуразрушенном виде. В итоге регионально-самобытным действительно остаются лишь немногие "народные промыслы" да промышленность с рынком. Самобытность культуры разных областей отходит в область преданий, на смену ей приходит образ Единой Провинции, страны-провинции, главной целью которой оказывается борьба со своей провинциальностью. Необходимость этой борьбы доказывают различные средства массовой информации, как центральные, так и региональные; мощно налаженная пропаганда и слабо развитая система информации (в том числе и культурная) создает дополнительные преграды на пути к Центру, формируя чувство провинциальной неполноценности. В итоге провинция побуждается не столько производить (или возрождать) свои ценности, сколько преодолевать свою провинциальность, расходуя душевные силы на мечты о "московском (парижском, нью-йоркском и т.д.) снабжении" в широком смысле слова, на то, чтобы догнать Центр, а не двигаться своей дорогой в общем направлении.

М.А.Литовская (Екатеринбург)

РЕЛЯТИВНАЯ ПРОВИНЦИЯ

Существует несколько определений провинции. Прежде всего провинция по отношению к чему-то, например, к столице. Но сама столица может быть провинцией по отношению к чему-то, например, к другой столице или же к самой Провинции. Кроме того, внутри литературы, скажем, существуют явления так называемого первого ряда, по отношению к которым явления второго ряда ... и т.д.
Неожиданно схождение понятий "провинциальное", "периферийное", "маргинальное", "второго ряда" в бахтинском определении "переакцентуация" ил в тыняновской постановке вопроса о доминанте.
Ситуация российского начала века, когда долгие годы доминировавший реалистический метод становится "провинциальным", хотя писатели, работающие в этом ключе, живут в столицах, издательства и журналы находятся там же. В то же время модернисты и особенно авангардисты либо прямо приходят из провинции, либо действуют в провинции, их творчество рассматривается как "маргинальное", "провинциальное", во всяком случае, как то, что не движется в главном русле, а скачет где-то сбоку. Более того, футуристы, например, не имея возможности действовать на уровне респектабельных изданий и издательств (плюс к тому и не желая), создают совершенно новую издательскую картину, провинциальную по отношению к старой. Оберточная бумага, обои, литография, третьеразрядные типографии, в том числе провинциальные, наконец - турне по Провинции. Чемпионом здесь можно назвать Алексея Крученых, издавшего десятки книг гектографически в Тифлисе, Сарыкамыше, позднее в Баку. Один авангардист способен сделать Сарыкамыш центром, вокруг которого сегодня вращается поиск исследователя. Несколько авангардистов - братья Бурлюки - делают Чернянку (имение в Херсонской губ.) столицей.
Далее. Провинциальное (боковое) искусство становится неожиданно европейским, т.е. смыкается с теми поисками, которые велись где-то там, в итальянских, французских и немецких провинциях.
Точно так же, параллельно авангарду в искусстве, вызревает научный авангардизм: Циолковский и Чижевский в Калуге.
Советский запрет на авангардное искусство, вероятно, больнее всего ударил по Провинции (в географическом смысле). Однако и этот запрет ничего не смог сделать с теорией относительности, с релятивностью провинции. Подмосковный поселок Лианозово, конечно, провинция, и понятно, что именно там формируется "барачная школа" и вызревают концептуалисты. Еще большая провинция - Ейск (Краснодарский край), что ж, лучшее место для развития визуальной поэзии, продолжения традиций зауми (Ры Никонова и Сергей Сигей). Тамбов вообще город-герой русской литературы, символ забытой Богом глуши. Великолепно. Здесь в 60-е - 70-е годы активно продолжает традиции Хлебникова в области палиндромии Николай Ладыгин, пишет свои заумные стихи Борис Двинянинов. Где же еще было возникнуть в конце 80-х годов Академии Зауми, как не в Тамбове? Наконец, сама Москва может быть представлена как ряд провинциальных (маргинальных) образований. Здесь имеются в виду не только авангардные явления, но художественно-политический самиздат, движения инакомыслящих.
Таким образом, Провинция есть все, или "провинция живых", по определению Геннадия Айги. Но в чем же здесь проблема в конце ХХ века? Проблема в выходе, во взаимосвязи провинциального, в мобильности связей. Россия, возможно, остается единственной крупной европейской страной, где коммуникации проблематичны, где новое искусство движется от автора к автору посредством неряшливо работающей почты. Выход в свет откладывается на десятилетия.
"Боже мой, какая провинция!" - воскликнула Ф.Г.Раневская, узнав, что Нобелевскую премию присуждают в Стокгольме. Когда в разговоре выяснилось, что и Париж провинция, у Раневской спросили, что же не провинция? На это она ответила: "Библия" (привожу эту историю в вольном пересказе).

С.Е.Бирюков, (Тамбов)


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1994, #3-4. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1994, #3-4
Контекст.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1994/3-4/provin.htm