ТРАВМЫ ЛИЦА
Эгон, 26 лет
"Врач"
День спустя после получения аттестата зрелости я сказал матери, что буду изучать медицину. Для нее это было шоком. Она посмотрела на меня, - к этому времени она была уже очень худой, с дрожащими руками, - и сказала: "Дитя, только не делай этого!"
Я ей ответил, что нет смысла ничего обсуждать, мое решение окончательно, я хочу быть таким же хорошим врачом, каким был мой отец - вне зависимости от того, в чем его теперь упрекают. Мать не могла в это поверить. Она была несчастна, плакала и чуть слышно говорила сама с собой. Она бормотала что-то про себя, я едва мог ее понять.
Пожалуй, это было к лучшему. Я вовсе не хотел слышать, что она говорит. Я знал, что "отец своей профессией принес семье только несчастье". Я уже сто раз спорил с матерью об этом. Профессия моего отца, как и его работа, вовсе не была несчастьем, и уж совсем не было несчастьем то, что и для кого он делал.
Мать была молода, когда она соединилась с ним и стала уважаемой супругой врача СС. Неожиданно, когда все кончилось, и речь пошла о тех преступлениях, в которых отец соучаствовал, именно он оказался единственной причиной несчастья семьи. Но это смешно. Отец был медик, ученый и, кроме этого, - убежденный национал-социалист.
Мать всегда говорила, что ему не следовало добровольно идти работать в Дахау. Останься он, жаловалась она, обычным врачом, он бы избавил семью от неприятностей. Но ведь она сама была рада тому, что он не должен был отправиться на фронт.
Вот уже шесть лет как отец умер, и с этого времени он каждый день умирает заново. Его не оставляют в покое. Матери не хватает денег - виноват отец: он слишком мало оставил и не имел после войны приличной службы. Трудности со мною - виноват отец: он обо мне не заботился. Я думаю, если мать и сестра будут страдать от запоров, они и это припишут отцу.
Но при его жизни против него не говорилось ни слова. Мать всегда суетилась вокруг него: "Не устал ли ты, не хочешь ли отдохнуть? Дайте же отцу газету и его домашние туфли!.. Нравится ли тебе суп, трудно ли было в бюро?"
Сюзанна обнимала его, когда он вечером приходил домой. Мать целовала его в щеку. При этом она втягивала губы внутрь - меня еще ребенком удивляло, как они целуются: лишь бы не коснуться другого ртом!
Они его ненавидели - а я его уважал. Но я был ему безразличен, и это было неописуемо. Он никогда не видел ничего, что я ему показывал, даже если в упор смотрел на это. Он забывал о моем дне рождения, он сотни раз забывал об обещании поиграть со мной в мяч или покататься на велосипеде. Но при этом я все равно его уважал и защищал от всех, кто его ругал.
С национал-социалистами отец был с самого начала. Он учился в Берлине и уже студентом был втянут в движение. В 1933 году они мешали еврейским студентам ходить в Университет, отнимали у них документы. Он часто говорил об этом. И он сразу же пошел в СС врачом. Отец рассказывал, что именно врачи с самого начала были верны партии. Врачи, которые даже купили для партии газету.
Он стал врачом СС не для того, чтобы получить хорошую должность, как это делали многие другие. В Германии было так много врачей-евреев, что каждый изгнанный освобождал кому-то теплое местечко. Отец терпеть не мог этих карьеристов и возлагал на них вину за катастрофический конец движения.
До конца жизни он был горд своей ролью во время войны. Его любимым выражением было: "Врач защищает, оберегает и продлевает жизнь людей. Врач с национальным сознанием делает это, если нужно, за счет жизни другого. Этим он отличается от врача без национального сознания". Он всегда был убежден, что жизнь для различных людей - не одно и то же.
В основе, говорил он часто, все люди делают одно и то же. Но одни имеют на это право, другие - нет. Убийца и солдат - оба умерщвляют. Одного прославляют, другого казнят. Когда он об этом рассказывал, я сидел не шевелясь и слушал его. Отец терпеть не мог, когда его перебивали вопросами. Возможно, он даже не знал, что я к нему прислушиваюсь...
Он считал себя интеллигентом Третьего рейха, индивидуалистом в массовом движении. Немецкий народ был для него организм, единое тело. И его задачей как врача было защищать этот организм от болезней и несчастий, устранять тех, кто является источником болезненности, и вести исследования ради подготовки этого тела к будущему.
Так он говорил всегда. Какое это, наверное, чувство, когда считаешь себя ответственным за миллионы людей! За будущее всего народа! А ведь он был тогда довольно молод - немногим старше, чем я теперь. И теперь я думаю о себе: какие великие дела я должен сделать? Ставить перед собой такие задачи - чего молодой ученый может еще желать! У тех, кто примкнул к национал-социализму, за этим стояла, в основе, медицинская философия. Такие понятия, как раса, народ, забота о чистоте расы и учение о расе... Без врачей построение нового общества невозможно. Отец в этом отношении на меня сильно повлиял...
Я, безусловно, не неонацист. Я вообще не понимаю, что это значит; старое время прошло. Только глупец может желать его возвращения, - это все равно, что желать самому себе поражения. Система оказалась несостоятельной не из-за идеи, а из-за того, как ее осуществляли. Возможно, конечно, и из-за некоторых идей, но не из-за ее основных принципов. Я всегда откликаюсь, когда это время критикуют абстрактно и недифференцированно. В школе я был единственным в классе, которого это волновало.
Ныне, когда фашизма уже нет, легко быть его противником. В начальных классах школы я был довольно равнодушен и думал: пускай себе говорят, я-то знаю, что к чему... Но если все это правильно, то немцы - это народ преступников и безумцев. Между тем ясно, что это не так: наши прежние враги сегодня наши ближайшие союзники.
Один раз в школе была письменная работа по теме: участие врачей в преступлениях национал-социалистов. Тогда я подумал: ну, нет! Моего отца я не дам уничтожить. В своем сочинении я защищал врачей с помощью аргументов, заимствованных у моего отца. Вы себе не представите, что тут началось! Меня вызвали к директору, родители должны были прийти в школу. Директор грозил исключить меня из школы, а на родителей донести.
Но аргументов у них не было. Они упрекали меня в том, что я "неонацист". Еще несколько лет тому назад нельзя было стать даже почтальоном без партийного значка, а теперь партийность - бранное слово... И они пытались с помощью коварных вопросов выяснить у меня, не имею ли я что-нибудь против турок? не состою ли я в какой-нибудь группе? не малюю ли на стене свастику?..
Я решил молчать. Что я выдержал! Но я не сказал ни единого слова. Я решил остаться для них загадкой. И только когда мне задали вопрос, не стоит ли за всем этим мой отец, я рассвирепел. "У меня есть свое собственное мнение", - сказал я им и после этого опять замолчал. Последовали обычные нотации директора школы, все уладилось...
После этого, как-то вечером мой отец завел со мною разговор. Это был, вероятно, единственный вечер в моей жизни, когда он разговаривал со мною, а не мимо меня. Он глядел мне в глаза, как мужчина мужчине. Это был великолепный вечер. Он не злился на меня. Напротив. Он пытался мне объяснить, что с моим образом мышления сегодня нелегко существовать. Но несмотря на его критику, я чувствовал - он гордился мною.
Вскоре после начала учебы я примкнул к одной группе студентов. Это объединение, которое чтит немецкие национальные основы, стремится сохранить позитивное в прошлом и подготовить его для будущего, когда снова станет возможно с гордостью осознать себя немцем. Мы встречаемся каждый вторник. Нет, мы ни в коем случае не боевое объединение или нечто подобное. Мы не хотим жить среди экспонатов прошлого, мы не музейные сторожа. Думаю, нас больше всего заботят поиски новой национальной идентичности. Немецкий народ - гордый народ и не нуждается в диктатуре. Во всяком случае, - не в национал-социалистской. Прежде это имело значение, чтобы препятствовать коммунистам. В противном случае, мы были бы теперь частью восточного блока.
...Уже два года как я ушел из дому. Я снимаю комнату у вдовы товарища моего отца. У нее огромная квартира. Она живет одна и заботится обо мне. Готовит завтрак, стирает белье. Мне здесь очень хорошо, лучше, чем у моей матери. Кроме того, она охотно рассказывает о прошлом. Она знала моего отца еще до войны, ее муж был, как я думаю, коллегой моего отца. Эта женщина рассказывала, что среди арестованных у моего отца была хорошая репутация. Он был не из худших. Не садист и не убийца. Будто бы он помог бежать некоторым заключенным, но это, возможно, вымысел. У этой женщины есть дочь. Она немного старше меня и живет в другом городе. Раз в месяц она приезжает навестить мать. Я могу вам рассказать, что у нас с ней, если только вы не назовете имени. Я не пользуюсь успехом у женщин, но каждый раз, когда дочь моей квартирохозяйки приезжает, она спит со мной. Она просто приходит и ложится ко мне в постель без лишних разговоров.
Иногда я думаю, что следовало бы и мне быть таким же свободным. Просто делать то, что тебе хочется, даже в сексе. Но, вероятно, у меня другие задачи в жизни. Должно быть, мы в нашей группе живем на свете не для удовольствий. Наверно, мы будем новой интеллигенцией. Люди не могут жить без символов и лидеров, во всяком случае, продолжительное время. Новые вожди будут другими. Война и уничтожение людей не будут больше целью - настанет власть без войны. Смерть одного не будет больше условием жизни другого. Установится господство без жертв, только подчинение, позитивное подчинение.
Я и мои друзья - в большинстве врачи - наготове. У нас еще есть время. Мы не разрешим использовать себя каким-либо идиотам, как случилось с нашими отцами. Врачи незаменимы при любой политической перемене. Народ как живое тело нуждается во врачах. Мы умеем и умерщвлять, если нужно. Не по желанию, а в соответствии с профессией. Это работа. Так же, как врач спасает пациента, вырезая ему слепую кишку, он может защищать и народное тело, устраняя более крупные гнойники. Уничтожение жизни, это всегда источник переживаний для других. Главное при этом иметь собственные убеждения. В этом мой отец - образец для меня. Мой отец убивал, - да, это так. У него на совести - несколько сот заключенных. Он ставил опыты над людьми, не помогал больным заключенным и ничего не предпринимал против ежедневной смерти в лагере. Но не забывайте: он делал все это из убеждений, а не из жажды убить. Он не был извращенцем. Он - политически мыслящий человек, который случайно оказался на ложной стороне. Если бы не это, он ушел бы в отставку как высокоуважаемый профессор медицины, и не должен был притворяться химиком, проводя остаток жизни в исследовательской лаборатории.
Я поступлю по-другому. Но я не стану другим.
