РЕДАКЦИОННОЕ
Ф р о н т о в а я п е ч а т ь
Е. А.
Уютненький блиндаж
(Вероника Куцылло. Записки из Белого дома. М., 1993)
На каком уровне вести полемику с автором "Записок" - не простой вопрос. Поскольку все, хоть как-то причастные к событиям у Белого дома, в массе своей - плебс, в отдельности же - кретины, психи, ублюдки и дерьмо, дает ли это нам право говорить с автором книги на равных, поскольку и мы из числа этих людей? Лучше поможем ей в главном: "проанализировать свои чувства при виде погибших" (последнее слово мы изменили) ее же словами:
"Похоже на кино. Или игру в "Принц" (взгляд автора из окна БД на расстрелянные палатки).
"Этот валяющийся ("бывший человек" - В.К.!), он просто знак, не ходи туда, опасно".
"На площади те же трупы. Который с утра шевелился - больше не дергается, - все вытекло, наверное", - так - и только это! - пишет она о погибших. Нужно ли это комментировать? Только - осмыслить. А о живых?
"Все, кто находятся здесь - смертники. Кроме нас. На нас (журналистах - авт.) нет клейма. А они трупы, окажется это повальным расстрелом или нет".
"Уже пятьсот человек убито! Людей с белым флагом расстреляли!" - звонок о помощи, по Куцылло, - "совершенная истерика".
Но когда мы видим в соседстве строки "Трупы носят. Свежей кровью пахнет. Парной такой запах, теплый" и "Кончилось бы это скорее. Не выспалась я" закрадывается подозрение, что с автором не все в порядке. И мы, внутренне отгородившись, со стороны наблюдаем за героиней, а больше за собой: как можно позволить так отравлять себя? Ничего не остается нам, как искать средств остановить мутную лавину, которая деформирует и сметает все человеческие ценности (составная которых - память, уважение к смерти и к чужой жизни). Одно из средств: рассмотреть пружинки, которые движут действие, а попросту - приемы, которыми автор производит саморазрушение.
Стиль изложения - нечто родственное современной архитектуре - "стекло и бетон", в данном случае - стальной каркас в сиропе.
Каркас, как известный принцип "айсберг Хемингуэя" (в данном случае почти буквально понимаемый), где-то выступает над поверхностью, где-то едва проглядывает сквозь прозрачный сироп, являя читателю прежде всего личность автора как героя нашего времени:
...Вильнюс, правозащитный митинг, синяя спина от дубинок ОМОНа, 1-я защита БД, прогулочная походка под пулями... Главное - человек не только имеет собственное мнение, но это мнение веско там, где надо:
Куцылло - Филатову: "Если президент согласится на... (перечисление)... - это - конец".
Ф.: "Хорошо. Понял. Что еще?"
Звонит в Кремль:
В.К.: "Где войска, Василий Николаевич?"
В.Н.: "Идут".
В.К.: "Сколько можно идти?!" Вот вам каркас. Сироп же составлен тоньше, и главный ингредиент его - "ничто человеческое" - рассчитан на наши простые чувства.
...Неудобно спать на стульях, чувство немытости, ледяная вода из крана, мокрый плащ, от кофе тошнит, желудок сузился от бутербродов... Жалко девочку!
...Девочка добрая - не хочет, чтобы Хаса убивали.
...И полна гражданских чувств, когда гневно сжимает кулачки: "Ублюдки!"
...И беззащитная - "никого кроме мамы нет".
...Девочка так непосредственна в нежной иронии к себе: "смех смехом... а, может, я всегда такая плотненькая была!" (при обстреле).
Внушение и мольба девочки о восхищении!
Под конец книги перекормленный щебетаньем читатель устало смиряется с ослепительностью автора-героини и уже не удивляется ничему. Хотя прослушиванию шквального огня перед сном в магнитозаписи не удивится, пожалуй, лишь Фрейд.
Что обидно, а в сущности трагично, как просто нас покупают: недорогой спекуляцией на самых простых, нормальных человеческих чувствах. Ведь, так естественно отвести глаза от вида крови (раз помочь невозможно) - и мы стараемся не замечать, как это описано...
Так неудобно прервать человека, взахлеб рассказывающего о себе (хоть у нас и другой интерес), - и не откладываем книгу...
Не смеем отнестись недоверчиво к декларации предисловия - пока вдруг капля не опрокинет чашу ("ужас БД станет поводом для анекдотов"!).
Но больше всего рассказанного автором о себе пугает потеря надежды. Отнимает же ее строка: "А-а, лучше не думать. Так и свихнуться недолго". Задумалась же героиня - парламентский журналист! - впервые во время расстрела парламента: "Те, за окном, они кто? Они же наши, "мои", президентские. А эти, внутри, они чьи?... А я кто?" (ответ, как всегда, скор и прост - те дерьмо и эти дерьмо). Это какие же потрясения должны вынести люди, страна, чтоб в Веронике проснулись элементарные - не понятия! - рефлексы?
События, происходившие в БД, настолько не присутствуют в книге, что спорить попросту не о чем. Ничего не прибавилось к нашему незнанию об Октябре. Но и сожалеть об этом не приходится - не о том книга. Манера излагать исторические события через "призму собственного взгляда" в таком случае ничего, кроме искажения, не дает. И ничего, кроме раздражения, не вызывает.
Жанр этой книги - производственный - не роман - очерк. О нелегкой и опасной работе журналиста: спешка, дэдлайн, "право первой ночи" на информацию, звонки, кофе, бесконечная тусовка "кто-что-кому сказал", сплошной театр, где журналисты - лихие зрители, они же и главные действующие лица.
К девочке вопросов не имею. Но возникают вопросы к профессионалам:
Знаком ли автору книги - парламентскому корреспонденту! - принцип разделения властей? Или для нее вся проблема, как объясняет она нам, - в выяснении "кто в доме хозяин?"
И какие же подробности в работе парламента способны понять и прояснить журналисты, если они "всецело на стороне президента"? Где их хваленый профессионализм?
И чего добиваются они, оскорбляя людей? Чтобы в следующий расстрел (неважно - кого) все сидели у телевизора и спокойно слушали их комментарии? Чтоб никто не вышел на площадь - не остановить бойню, куда нам! - хотя бы перевязать раненых? Чтоб этого не было и на самом деле, не было никогда, поскольку глаз их на это слеп и отвернулись от этого их камеры?
