Век ХХ и мир.1994. #5-6.WinUnixMacDosсодержание


СЛОВА

Йосип Ужаревич (Хорватия)
Война

Войну можно определить как своеобразную интенсифицированную, доведенную до предела коммуникацию. Адресант "военной коммуникации" - это "мы", "наши", "свои"; адресат - это "они", "враги", "другие", "чужие"; сообщение - "смерть", "уничтожение", "разорение". При такой коммуникации имеется динамическая смена адресанта и адресата, а сообщение одно и то же: "смерть врагам". Иначе говоря, война является как бы оборотной стороной культуры.
Этот механизм взаимопроникновения культуры и войны можно представить себе в виде ленты Мебиуса: непримиримая и непреодолимая их противопоставленность на каждом отдельном куске ленты оказывается "одной и той же стороной", если ленту рассматривать как целое. В этом ключе нужно думать и об остальных антиномических оппозициях типа жизнь - смерть, космос - хаос, структура - энтропия, свет - тьма, добро - зло. В соответствии с этим и войну можно трактовать как момент неожиданного, нежеланного, абсурдного (непонятного) и насильственного превращения жизни и космоса (культуры) в смерть и хаос. Все соотношения и ценности как будто вдруг поворачиваются на 180 градусов, превращаясь в свою противоположность: левое становится правым, а правое левым, верх - низом, а низ - верхом и т.п.
Но, с другой стороны, такие "моменты" появляются регулярно и даже континуально- на ленте Мебиуса нет возможности указать на место или зону перехода одной "стороны" в "потустороннюю" В мифологическом сознании, таким образом, война мыслится и как уничтожение зла, борьба за мир, за введение порядка. Войны в истории часто назывались "святыми". Они, как правило, начинались во имя каких-то идеалов - свободы, чести, достоинства, "лучшего будущего". Связь таких идеалов (культурных ценностей) и войны не является, по-видимому, случайностью. Можно даже говорить о "военной культуре" (о "культуре воевания"), и о "культуре во время войны".
Из сказанного можно сделать такой вывод: каждая культура порождает свой тип войны.
Перед тем, как попытаться указать на некоторые моменты того, что можно назвать "постмодернистской войной", или - точнее - войной в условиях постмодернистской культуры, мы укажем на два типа войны, важных для нашего дальнейшего изложения. С одной стороны, войну можно вести против Другого (как правило, против соседей), а с другой - можно воевать против самого себя (внутри собственного государства). Война против Другого в принципе идет за границей и обычно возникает из-за границ (то есть из-за территории). Таким образом, она имеет горизонтально-экспансивный характер. Второй тип войны обычно называется гражданской войной и имеет, так сказать, вертикальный, идеологическо-политический характер: речь идет о борьбе за власть в рамках определенного государства. Разделение войн на упомянутые два типа отнюдь не отрицает их совместимости и смещения в реальных ситуациях.
Термин постмодернистская война, насколько нам известно, впервые употребил Ф.Джеймсон в своей статье 1984 года "Постмодернизм или культурная логика позднего капитализма". Он говорит о вьетнамской войне 1965-1975 гг. как о "первой страшной постмодернистской войне", которая связана с появлением новой нарративной парадигмы: о такой войне "нельзя повествовать с помощью традиционной парадигмы военного романа или фильма". При этом Джеймсон ссылается на автобиографическую дневниковую прозу Майкла Херра "Отправление": "Некоторые из нас двигались войной как сумасшедшие до тех пор, пока уже не видели, куда бежим, и видели только войну на всей ее плоскости (...). Кассета рок-н-ролла в одном ухе, а огонь из пушек в другом". Сдвиг реальностей (музыка - стрельба), потеря чувства направления (дезориентация) в пространстве, времени, целях - это, несомненно, плоды "постмодернистского состояния" сознания.
Типично постмодернистской войной следует, очевидно, считать войну американцев, то есть международных вооруженных сил против иракского вторжения в Кувейт в начале 1991 года. Важнейшую информационно-пропагандистскую роль сыграло тогда телевидение. Телевизионной компании CNN удалось эту войну превратить в своеобразный science fiction или, по крайней мере, в передачу интригующего спортивного соревнования. Это, наверное, первая война, за которой весь мир следил с напряженным интересом - сидя у себя дом, перед телевизором.
Такую же роль, в более ограниченных рамках, сыграло белградское телевидение, когда в конце 1989 года начался в Румынии развал социалистической половины мира.
Войны, происходящие на пространстве бывшей СФР Югославии (сначала в Словении, потом в Хорватии, а сейчас в Боснии и Герцеговине), тоже являются во многих аспектах парадигматическими примерами постмодернистской войны (если понятие "постмодернистская война" можно употреблять в единственном числе). Укажем здесь на некоторые из них.
Во-первых, все военные действия, особенно происходящие в Боснии и Герцеговине, производят впечатление миража, дурного сна, точнее - кровавого пробуждения из социалистического сна. Не имея возможности вникать здесь в генеалогию наших войн, приведем замечание М.Мирича, сербского автора, жившего в Хорватии, который еще до войны, в 1990 году, написал: "Нормативный оптимизм приводит к нормативному насилию". В мировом восприятии нашей ситуации все перепуталось. Никто не мог понять, кто кому "угрожает", кто кого "спасает" и кто чего хочет.
Когда речь идет о виновниках, нужно, на наш взгляд, учитывать следующий аргумент. Чтобы начать войну, нужно, с одной стороны, иметь оружие (военную технику), а с другой - народ, желающий воевать. Все республики бывшей Югославии, кроме одной, располагали, в лучшем случае, только вторым элементом... Самым большим обвинением против Сербии будут служить мусульмане, которые вообще не готовились к войне. Боснийский президент все время повторял, что в Боснии войны не будет, потому что для войны нужны двое, "а мы не хотим воевать".
Войну в Хорватии многие называют "культуроцидом". Встречается и слово "либроцид" (в связи с массовым уничтожением библиотек и даже отдельных книг), а употребляются и синтагмы типа: "вандализм ХХ века", "вторжение варваров" и т.п. Всплыло и слово "варварогений", которое в 20-х годах этого столетия изобрел Любомир Мицич, главный редактор авангардистского журнала "Зенит". И действительно, основными объектами нападений и разрушений оказались города, то есть культурные, хозяйственные и административные центры отдельных районов. Во время нападений систематически разрушаются все объекты - как фабрики, заводы и другие стратегические пункты, так и жилые дома, особенно церкви, театры, школы, памятники... До сих пор нельзя понять, что является целью войны - захват или уничтожение? При этом тактика остается абсолютно средневековой: окружить город и бить по нему из всех возможных орудий, сжигая его дотла.
Напрашивается вывод: постмодернистская война хочет уничтожить культуру как хранилище исторической памяти и самосознания человека и народа. Наблюдается стремление к уничтожению имени, то есть основного показателя идентичности. Постмодернистский принцип разрушения субъекта (и других традиционных метафизических, "логоцентрических" категорий), который сработал в искусстве и философии в сфере сознания, подытоживается в войне физическим уничтожением самих знаков, указывающих или свидетельствовавших о существовании "денотатов" на некотором пространстве.
Здесь возникает важная теоретическая и методологическая проблема: в какой степени распад системы предполагает необходимость насилия? Точнее: насколько самый распад является насильственным процессом, то есть насколько он результат насилия, а насколько усиливает (вызывает) насильственное поведение? Можно ли из кризиса культуры, из ее распада делать выводы о регулярном (нужном) возникновении войны? Можно ли, таким образом, войну понимать как конец старой и начало новой культуры?
Современный мир представляет собой относительно прочно связанную информационно-коммуникативную сеть. Поэтому любое событие, то есть любая информация может получить мировой резонанс, а "мировое мнение" может сыграть решающую роль в развертывании отдельных событий. Если учитывать этот факт, то существуют две возможности в "поведении" сегодняшних и будущих войн. Поскольку войны имеют пока локальный характер, можно, с одной стороны, предположить, что международное содружество будет действовать в направлении изолирования и "излечения" кризисных локусов мирового целого. Но очевидно то, что мир в данный момент не подготовлен к такому качественно новому поведению: это наглядно показывает война в Боснии и Герцеговине.
Вторая возможность - это возникновение новой мировой войны. Локальные пожары могут легко превратиться в общий, всемирный пожар, если только не удастся их локализовать. Сербско-хорватская война интересна тем, что она показала большую уязвимость уже упоминаемой информационно-коммуникативной связанности мира. Оказалось, что модель нашего конфликта может быть применена не только к ситуации в бывшем Советском Союзе, но и к ситуации в отдельных западноевропейских государствах (Италия, Испания, Англия), где существует проблема этнических меньшинств или большая культурно-экономическая разница между отдельными зонами. Но самое интересное то, что Европа в целом как будто расщепляется на /про/хорватов и /про/сербов (ср. напряжения по этому поводу в отношениях Германия - Франция, Германия - Англия). Поэтому разрешение так называемого "югославского кризиса" будет, по всей вероятности, моделью разрешения кризиса в бывшем Советском Союзе, но также и показателем силы или бессилия будущего европейского содружества. Насколько осознание культурного единства Европы может влиять на различие экономических и политических компонентов ее отдельных компонентов, - покажет скорое будущее.


В начало страницы
© Печатное издание - "Век ХХ и мир", 1994, #5-6. © Электронная публикация - Русский Журнал, 1998


Век ХХ и мир, 1994, #5-6
Cвязи.
http://old.russ.ru/antolog/vek/1994/5-6/ujar.htm