Где-то в начале конца 80-х, когда слово "ускорение" только-только начало сдавать исторические позиции словам "хозрасчет" и "госприемка", непосредственным предшественникам "перестройки", во дворе дома, где я жил и живу поныне (на углу 4-й Тверской-Ямской и Оружейного переулка), в полуподвале завелась странная контора - центр научно-технического творчества молодежи при Фрунзенском райкоме комсомола, с вывеской под аббревиатурой МНТП. Его окна были как раз напротив единственного во дворе сколько-нибудь широкого куска асфальта, пригодного для прыгания через резиночку, игры в вышибалу и, само собой, футбола, - а потому периодически бились попадающим мячиком или еще как-нибудь. И тогда из конторы выходили работавшие там молодые ребята и посылали громкие матюки нам, убегающим врассыпную советским школьникам.

Так было до тех пор, пока у этих ребят не появилась возможность повесить на окна стальные решетки - единственные во всем дворе. Примерно тогда же эта контора переименовалась в "Менатеп".

Сейчас, когда публичными словами власти являются "борьба с бедностью" и "удвоение ВВП", когда один из обитателей того помещения, будучи в эмиграции, открещивается от обвинений в попытке "заказать" президента, а двое других сидят в разных СИЗО и готовятся к суду, всем кажется, что завершился некий исторический цикл, начавшийся тогда, в том самом комсомольском подвале. Свое понимание этого конца сегодня изложил его бывший хозяин, функционер Фрунзенского РКСМ Михаил Ходорковский - в длинном программном письме из тюрьмы в редакцию главной российской деловой газеты.

Его письмо подтверждает одну важную правду из тех, которые так любит Виталий Найшуль, - о том, что в России есть литературный язык, но нет языка политического. До тех пор пока ЮКОС и его глава пытались заниматься политикой, создавали партии, финансировали кампании, занимались всевозможной "благотворительностью", давали интервью и писали программные тексты, они были непонятны и отторгаемы даже потенциальными союзниками. Однако стоило Ходорковскому изложить свою позицию (очевидно, не так уж и сильно поменявшуюся за полгода сидения в СИЗО) в традиционном, даже избитом российском жанре открытого письма, и все встало на свои места: он сделался понятен, доступен и политически прозрачен. Его письмо - выдающаяся удача: он смог наконец выразить то, чего не выразил никто из статусных и к тому же находящихся на свободе российских либералов.

Письмо Ходорковского - это мучительные поиски "новой лояльности". Не капитуляция, не сдача позиций и не "подмах" - он в первых же абзацах жестко дистанцируется от тех, кто меняет свободу на кусок "севрюжины с хреном". Лояльность власти нужна ему не для того чтобы сказать "пустите, дяденька, я больше не буду", - экс-глава ЮКОСа прекрасно знает, что с нашей властью так разговаривать бесполезно. Лояльность нужна совсем для другого - для нахождения утраченной самоидентичности, для целеполагания новых либералов. Проблема тут в том, что борьба с властью, какой бы она ни была, в русском сознании неразрывно связана с борьбой с Россией как таковой - и Ходорковский прекрасно это чувствует, а потому не хочет во власовцы. Соответственно, любая позитивная деятельность в России возможна только на условиях базовой лояльности даже самой чуждой тебе власти, которую надо воспринимать просто как климат, пусть и чреватый стихийными бедствиями - такая вот у нас суровая северная страна.

Главный противник Ходорковского - не Путин, а многоликая "партия национального реванша", олицетворяющая "управляемый" социальный протест. ПНР - это и силовики, и "брезентовая", по выражению "частного лица, гражданина Российской Федерации", партия власти, и "Родина" с ЛДПР, "лоснящиеся от собственного превосходства над неудачливыми конкурентами". Но даже и в ее возникновении он винит в первую очередь себя и своих ближайших коллег по элите 90-х - именно из-за презрения к интересам 90% "немобильного" населения основная социальная опора "перестройки" - массовый "советский средний класс" сейчас голосует за "Родину" и КПРФ.

Постановка проблемы социальной мобильности в повестку дня - одно из важнейших достижений его анализа исторического опыта 90-х. Тот факт, что перестроечные реформаторы создали ситуацию, к которой были готовы и от которой выиграли 10% активного населения, но при этом остальные оказались полностью дезориентированы и лишены всякой возможности найти себя, - именно это и стало причиной появления "партии реванша". Власть не должна бросать людей, как щенят в воду по принципу "плыви как хочешь" - это не либерализм, а безответственность и некомпетентность руководства, помноженная на нескрываемое презрение к людям. Расплата в этом контексте выглядит вполне заслуженной: 3,7% на выборах - это "плевок в пропасть". Коммерческая активность - удел немногих, и нельзя заставлять большинство либо идти в "частную инициативу", либо погружаться в пучину социальной маргиналии, - главный исторический урок русским либералам, сообщенный в письме из СИЗО # 4.

То, что Путин сумел аккумулировать реванш и фактически обуздать его, - Ходорковский ставит в заслугу президенту. Чубайс и Явлинский в этом смысле гораздо хуже, чем Путин: они "сопротивляться "национальному реваншу" были по определению не способны - они могли бы только ожидать, пока апологеты ценностей типа "Россия для русских" не выкинули бы их из страны". Ходорковский вместе со всей остальной страной говорит "старым" либералам решительное "до свидания", причем его претензии к ним даже больше, чем у всех остальных: это его гражданские права и свободы они оказались неспособны политически защитить; это из-за их высокомерия, некомпетентности и бездарности он сидит по статьям, за которые нигде и никогда до суда не сажают. Можно не сомневаться: на декабрьских выборах, которые у нас проводятся и в тюрьмах, заключенный Ходорковский скорее всего голосовал не за СПС или "Яблоко", а против всех.

Жесткий упрек "гайдарочубайсам" и вообще ельцинской бюрократии, очевидно выстраданный, нисколько не выглядит фальшивым: слишком явственно в тексте проступает физическая боль от расставания с наличностью, уходившей на взятки и всяческое "спонсорство", в том числе и политическое. Впрочем, привычку "давать, когда просят и даже когда не просят" Ходорковский тоже ставит в упрек себе и своему классу: идя по легкому пути, то есть предпочитая договариваться с кучкой жадных чиновников, а не с обществом, бизнес сам подготовил почву для авторитаризма, который и пожирает его - торжественно и при искреннем всенародном одобрении, да еще и при помощи их же собственной технологии "басманного правосудия".

Но главное в тексте все-таки не это. Главное там то, что Ходорковский не хочет и не будет становиться изгоем и революционером - даже в тюрьме он остается человеком, для которого Россия - не просто "территория свободной охоты", а страна, в которой он родился, вырос и собирается жить и умереть, и хочет, чтобы его дети могли ходить по ее улицам спокойно, "без глубоко эшелонированной охраны" - как тогда, в эпоху подвала на 4-й Тверской-Ямской. Безотносительно к тому, справедливо ли относятся к нему власть, "элиты" и люди, - "не надейтесь, я не уеду".

В этом смысле, вынося приговор реформам 90-х, экс-глава ЮКОСа противоречит сам себе, поскольку главным их достижением - при абсолютной справедливости всех претензий к ним - стало появление людей, думающих и действующих так, как он. Национальной буржуазии, для представителей которой "общее" выше "частного" даже тогда, когда тебя сажают в тюрьму, а твою компанию напоказ дербанят алчные "патриоты" в погонах и без. Естественно, тогда же появились и другие - такие, как Березовский, Гусинский и его собственный "партнер" Невзлин; но сейчас иных уж нет, а те далече.

Практически под каждым словом в письме можно подписаться - даже если ты не "олигарх", пусть и бывший, а совсем наоборот. И искренне восхититься тому, что человек, брошенный за решетку на вершине карьеры, за полгода тюрьмы не утерял ни здравого смысла, ни способности к трезвому анализу прошлого и настоящего, ни убеждений, ни полученного еще в советской школе умения писать красивым и ярким русским языком. Все это - то, чего так не хватает столь многим коллегам, друзьям и деловым партнерам Ходорковского, находящимся в "более комфортабельных помещениях". И хочется верить, что будущее Ходорковского - не тюрьма или бесконечный телемост из Лондона, а работа в России и для России. В конце концов, справедливость, если она есть, должна распространяться и на таких, как он.

В этом смысле история Ходорковского - это выдающаяся история о том, что есть вещи более значимые, чем деньги. Такие, например, как свобода. Его карьера, начавшаяся в подвале московского двора, вознесшая его в мировую бизнес-элиту и низвергшая оттуда в СИЗО # 4 - к койке и металлической плошке, - теперь уже не вполне повод для зависти. Но, наверное, теперешний Ходорковский, держи он офис в подвале на 4-й Тверской, где дети следующих поколений и по сей день играют в мяч, вкладывался бы не в решетки на окнах, а в детскую площадку во дворе напротив. И для того чтобы пройти эту дистанцию - от решетки до площадки, - понадобились 15 лет реформ, "выборы сердцем" в 96-м, дефолт, операция "наследник", Басманный суд и провал либералов на думских выборах.

Все-таки как иногда бывает трудно понимать самые простые вещи.

• Александр Архангельский. А поутру они проснулись ("Известия")
• Юлия Латынина. Ходорковский как Нельсон Мандела ("Новая газета")
• Леонид Невзлин. "Ходорковский мне друг. И поэтому я ухожу" ("Известия")
• Евгений Ясин. Суд современников и суд истории ("Либеральная миссия")