Мы продолжаем публикацию бесед с литературными критиками. Сегодня "гость" рубрики - Михаил Золотоносов.

Русский Журнал: Существует ли сейчас разница между московской и питерской литературой? Если да, то в чем она? Если нет, то когда это деление утратило актуальность?

Михаил Золотоносов: Когда-то, в 1930-1940-е гг., разница была вызвана реликтовыми остатками того разделения на столицу (Петербург) и провинцию (Москва), которое было задано еще дореволюционным порядком. Сейчас разница тоже есть, она вызвана делением на столичную (Москва) и провинциальную (Петербург) литературу. В Москву и в московские журналы и издательства приток посильнее. А в Петербург, особенно в последние годы, если и тянется, то отстой.

Вот переселился Вячеслав Курицын - зарабатывает себе на жизнь пиаром, например, недавно зомбировал "ботву", выбирая нам в губернаторы Матвиенко. Сама она, Валентина Тютина, родом с Шепетовки, Курицын из Свердловска...

Недавно в Петербург пришел запрос из Нобелевского комитета: попросили прислать кандидатуру. Наши послали фамилию "Гранин". Убого, но трогательно. Дело даже не в том, что Гранин давно уже не писатель, он и за всю свою жизнь не написал чего-то "нобелевского". Но "наш городок" маленький, мы всем своим гордимся.

РЖ: Вы известны как последовательный критик премиального процесса. А как вы относитесь к питерским премиям (имени Андрея Белого, "Национальный бестселлер")? Отличаются ли они чем-то от московских - в ту или иную сторону?

М.З.: Ничем не отличаются, те же убожество, апломб и отчаянная ложь, предназначенная спонсорам: литература есть и потому "дай миллиончик!".

РЖ: В рецензии на одну из ваших книг Глеб Морев писал: "Золотоносов... давно находится в плену двух извечных тем - еврейства и... секса". Согласны ли вы с такой характеристикой?

М.З.: Морев ошибся: я изучаю не "еврейство", а СРА - субкультуру русского антисемитизма, у меня есть книжка ""Мастер и Маргарита" как путеводитель по СРА", ряд статей на эту тему. Антисемитизм - это не "еврейство", это немного другое, это факт русской культуры, а не еврейской, евреи тут ни при чем, это плод "русоблудия" (статья с таким названием была у меня, напечатана в "НЛО"), но в таких тонкостях Мореву не разобраться.

В словах про плен слышится осуждение, Морев как "организатор литературной жизни" знает, о чем надо писать. А я по молодости лет и неразумию не знаю и пишу, конечно, не о том, ибо забыл спросить у Морева, о чем надо писать. Если уж говорить про плен, то это Морев <...> успел пожить в Израиле и потому в общении с Тименчиком и в ближневосточном контексте был вынужден "косить" под еврея, то есть именно находился "в плену". Каждый сублимирует собственные проблемы. К тому же комментировать дефиниции Морева просто смешно - кто он такой? Мало ли кто и что про меня писал.

РЖ: А насколько психоанализ работает при анализе современной литературы? И нужно ли критику владеть приемами психоанализа применительно к тексту?

М.З.: Неплохо работает. Хотя я не исключаю, что современный человек уже проще "фрейдовского". Но каждый исследователь решает сам, все зависит от анализируемого произведения и умения / желания с помощью этого метода что-то обнаруживать.

К тому же дело не сводится к цитатам из Фрейда. Есть принципы толкования. К тому же есть Карен Хорни, с одной стороны ("женский вариант" психоанализа), есть Шандор Ференци, с другой. Есть современные психоаналитики, скажем, Джойс Мак-Дугалл. На мой взгляд, их работы помогают выявлять "проблемную матрицу" современного человека, понимать всю "номенклатуру проблем". Но есть и другие методы, которые надо тоже применять ad hoc, исходя из особенностей текста. Все это элементарно.

РЖ: Вы неоднократно упрекали современную литературу за то, что в ней все большую роль играют пиар-технологии. Можете ли вы назвать критиков, премии или журналы, более других руководствующихся эстетическими соображениями?

М.З.: Нет. Все менее.

РЖ: К текущей словесности вы относитесь гораздо более скептично, чем большинство ваших коллег. Одну из своих статей вы сами определили как реквием по современной русской прозе. В чем причины этого кризиса?

М.З.: Нет талантливых писателей. Исписались даже те, кто начал интересно, например, Владимир Маканин, Владимир Сорокин. Быстро исписалась Татьяна Толстая, большего убожества, чем "Кысь", и вообразить трудно. Я их не обвиняю, я их жалею. Однако общая ситуация такова: талант вообще уже не важен - писатели теперь все, кто стучит по "клаве". Работает реклама, книга стала рыночным продуктом. Это главная причина кризиса - рынок, подавивший творчество. Вместо творчества - комбинация штампов. Писателями называют Дарью Донцову и Татьяну Устинову, "ботве" внушают, что теперь они писатели. Раньше внушали, что Юрий Бондарев или Александр Чаковский, а теперь Донцова и Устинова. Дмитрий Быков, ничтожный и бездарный кривляка, слывет чуть ли не гением и сам производит в писатели кого попало... Так же поступает Толстая в передаче, где она изображает графиню-внучку, а ее напарница - горничную Дуняшку. Вызывают на ковер и говорят Донцовой, Устиновой, как печать на лоб ставят: вы - писательница. Те надуваются от счастья: графиня признала! Некоего Липскерова реклама называет культовым. Ольга Славникова тоже сошла в Москве за писательницу, уже в каких-то жюри... Вы просто обалдели там в Москве.

РЖ: Видите ли вы в нашей литературе сейчас какие-то точки прорыва, есть ли имена, с которыми вы связываете особые надежды? Что (и кто), по вашему мнению, может вывести литературу из кризиса?

М.З.: Особые надежды я связываю с Путиным. В связи с наступлением гэбухи по всему фронту, от экономики до идеологии (вождем этого наступления Путин и является), литература может испытать подъем, вызванный реакцией на политическое давление и погружение в океан дерьма.

РЖ: В одной из статей вы пишете: "Замечу попутно, что происходящее сейчас в Петербурге тянет на крупномасштабный трагикомический роман в духе "Добычи" Золя или "Котлована" Платонова. Но писатели и жизнью интересоваться разучились, и ответственных задач перед собой не ставят". Связываете ли вы выход литературы из кризиса с обращением к злободневному материалу? Не боитесь ли вы, что подобного рода вещи неизбежно будут газетно-публицистичны?

М.З.: Жаль, что вы не читали "Котлован" Андрея Платонова. Вопрос вызван непониманием природы того же "Котлована", который насыщен конкретной полемикой со Сталиным, то есть со сталинскими статьями, опубликованными в "Правде" в 1929-1930 гг., и в этом смысле "газетно-публицистичен". У меня была большая статья о "Котловане", и там цитатная перекличка показана. Бояться появления произведения, написанного по методу "Котлована"? "Газетны" "Бесы" Достоевского.

Я вижу проблему в том, что пишут просто ни о чем, потому что ничего не знают о реальной жизни. В лучшем случае, излагают свои личные жизненные трудности, как Валерий Попов в "Третьем дыхании" - беспомощном опусе, вышедшем за пределы литературы. Писатели смотрят телевизор, а там ложь, препарированная информация, создающая придуманный образ ситуации. Но именно это становится основой миропонимания наших писателей. Потом они плетут словеса. Другое дело, что знание реальности не означает, что роман получится хорошим: без таланта, который хронику текущих событий превратит в художественное произведение, тут все равно не обойтись (свежая мысль!). Но знание реальности еще никому не мешало.

Любопытный пример удачи - текст из книги Владимира Сорокина "Пир", называющийся "Зеркаlo", странный перечень съеденных продуктов с последующим поэтическим описанием позывов и процессов испражнения. Каждый прием пищи датирован, первая дата - 20 апреля 2000 г., последняя - 19 мая 2000 г. Тогда, при первом чтении, смысл "зеркальности" остался непрочитанным, и календарный период казался случайным, и вообще было неясно, что в этом зеркаle отражено. И только теперь, когда ясны последствия того, что именно тогда происходило (старт процесса укрепления личной власти), становится ясно, что мы имели дело с комментарием.

Скажем, два позыва 20 апреля соответствуют двум знаковым событиям, которые стали известны в этот день: Степашин стал председателем Счетной палаты, а Скуратов перестал быть генпрокурором. 7 мая, когда состоялась инаугурация Путина, откомментировано так: "Изматывающе-тягостный выход. Огорчительная дискретность... Жестокий зооморфизм: целокупная кучеобразность в виде горбатого медведя". 11 мая, когда генпрокуратура при силовой поддержке ФСБ и Федеральной службы налоговой полиции провела обыски в четырех офисах "Медиа-Моста", в том числе в кабинете Гусинского, Сорокин отметил: "Брутальный вулканизм. Стоны, хохот... Сочетания коротких и длинных сегментов с двумя спиралевидными образованиями в "озере" цвета бронзы". 13 мая Путин подписал указ "О полномочном представителе президента РФ в федеральном округе", разделив Россию на семь округов, а Сорокин прокомментировал это таким образом: "Сладкая преступность выхода". 17 мая президент обратился к народу по ТВ, в частности, сказал: "Страна должна быть управляемой"; Сорокин в ответ опять описывает позыв и форму на выходе. 18 мая началась реформа власти в России, был ликвидирован Совет федерации, утверждены представители президента в округах (в основном выходцы из спецслужб и армии), на что Сорокин ответил: "Предбожественность выхода... Завтра я стану Богом". А 19 мая уже стало ясно, что вся прежняя схема государства сломана, "и к осени этого года, если так дело пойдет дальше, мы будем жить уже в другой стране", на что у Сорокина слов уже не хватило, и он прокомментировал двумя страницами, покрытыми латиницей: "ROT+ANUS+ROT+ANUS...". Иными словами, политический календарь оказался прокомментированным событиями желудочно-кишечного тракта, но что бы ни происходило в стране, автору на все на... Это получилось и высокохудожественно, и остроумно, и газетно-публицистично, хотя последнее свойство и было зашифровано внутри дат.

РЖ: "Все это далеко от романов о Золушках или шумно рекламируемых пособий "Как завоевать мужчину", но очень близко к реальности, в которую принудительно погружено до 80 процентов современных женщин. И поэтому в целом как литература побеждает "мужскую прозу", тонущую в бессмысленной игре в слова", - говорите вы об одной из антологий женской прозы. "Близость к реальности" является для вас критерием литературного качества?

М.З.: Ой, я испугался! Но в школе детей сначала учат писать изложение по картине, а уже потом сочинение про Катерину. "Учиться нам нужно, учиться и учиться..." Только это не Ленин сказал в речи "Задачи союзов молодежи", а немного раньше написал А.П.Чехов в повести "Моя жизнь". Так что актуальность лозунга не ликвидировалась. Сначала надо суметь нарисовать лошадку, а потом становиться абстракционистом и удаляться от реальности, если хочется. Таков путь, например, Кандинского Вас. Вас. Проще, конечно, сразу стать гением абстракции, это понятно. И таких художников у нас полно.

Так и в прозе: уметь ничего не нужно, знать тоже ничего не нужно. Чего-то сплести, неважно чего. Какая там реальность! Это же попахивает реализмом и сюжетоложеством. Почитайте "Анну Каренину", подумайте на досуге, близко это к реальности или далеко? Только что вышла антология, составленная Денежкиной, там лучший текст Лилии Ким "Аня Каренина" - в нем много недостатков, но он написан с установкой на "близость к реальности", и, я думаю, это причина относительного успеха этого произведения.

РЖ: В отличие от большинства критиков, вы приветствовали присуждение два года назад Букеровской премии Людмиле Улицкой. Вы не согласны с тем, что проза Улицкой - это продвинутый вариант женского романа? И насколько вообще актуально для вас разделение литературы на "чтиво" и "серьезную" словесность?

М.З.: Проза Улицкой со временем стала продвинутым женским романом, но я помню ее прозу начального периода (я даже считаю, что я Улицкую "открыл", то есть написал о ней "крупно" одним из первых), и эта проекция повысила мою оценку премированного произведения - "Казуса Кукоцкого", уже более заурядного, чем тексты ранней Улицкой, но тоже неплохого. Я тогда не просто приветствовал присуждение премии, я еще до того, как премию дали, написал в "Московских новостях", что премию надо давать именно Улицкой, больше просто некому было. Редко, когда там угадаешь с Букером, а тут совпало.

Разделение на "чтиво" и "не чтиво", то есть "серьезную" словесность, актуально, издательская практика заставляет писателей плодить "чтиво", в итоге литература деградирует. Это оппозиция вторичного и оригинального. Проект "Акунин" - это раковая опухоль на теле литературы, бессмысленная стилизация, внедряемая путем зомбирования покупателей. Художественной ценности эти тексты лишены. Ну, надергал откуда-то словечек, сюжетиков, мотивов, "изучил быт", слепил из всего этого что-то - но зачем, если есть оригинальная литература, под которую он пытается писать? Понятно: хочет бабло. Однако с художественной точки зрения это та самая "суходрочка", о которой говорит академик в финале "Николая Николаевича" Юза Алешковского. Может, Акунина кому-то и комфортно читать ввиду примитивности этого чтива, но это имитация литературы. "Всегда будут плохие писатели, потому что они отвечают вкусу неразвитых, незрелых людей; эти последние, так же, как и зрелые люди, имеют свои потребности" (Ницше Ф. Собр. соч. Т. IV. Человеческое, слишком человеческое. М., 1901. С. 180; афоризм # 201). Успех этого чтива у "ботвы" есть, ибо быть дураком сейчас не стыдно, а легко и приятно, это вообще стиль эпохи Путина, мейнстрим. Скучно эту тему развивать ввиду ее очевидности. Раньше правду говорить было легко и приятно, а теперь быть дураком и лгать прилюдно легко и приятно. Сбитые в стаю дураки - это электорат и т.д.

РЖ: Ваша последняя книга посвящена анализу стихов Николая Кононова и выстроена как диалог критика и самого поэта. Почему из современных авторов вы выбрали именно Кононова?

М.З.: Мы с ним знакомы с 1989 года, когда нас вместе принимали в Союз писателей СССР, и мы познакомились в процессе ожидания решения приемной комиссии. Я мало с кем знаком, а тут исключение. Кононов оказался, с одной стороны, классическим нарциссом, никогда не устающим говорить и думать о себе, с другой стороны, нашел в себе силы быть достаточно откровенным. Я давно ничего не мог понять в стихах Кононова и думал, что после того, как мы все умрем, его станут издавать в "Библиотеке поэта", но несчастный комментатор 2100 года ни фига не поймет в этих стихах. Потом я подумал: зачем ломать голову самому, если жив еще Кононов, пусть он разъяснит. Я и предложил: я не анализирую, а понуждаю поэта самого анализировать свой текст. А Николаю Михайловичу понравилось, он же нарцисс, и по-настоящему интересен ему только он сам, его тексты, мысли, статьи о его текстах, мои мысли о статьях о его текстах и т.д. Благодаря Кононову получилась интересная книга, он молодец. И умный, и талантливый, и смелый. Представляете, что вышло бы, например, с таким долдоном, как "Скушнер"?

РЖ: Какую из традиций русской критики вы считаете своей? Каких жанров, стилей, методологий вам не хватает в современной критике и - шире - в филологии?

М.З.: А какие традиции в русской критике вы знаете? Назвали бы... Мне нравится ранний Корней Чуковский. Это не традиция, это индивидуальный стиль. К современной критике у меня нет претензий и требований. Читать ее давно скучно, мне она не нужна. Знать мнение или интерпретации Андрея Немзера или Александра Архангельского, Натальи Ивановой или Аллы Латыниной? Зачем, что я с этим буду делать? Спорить? Я с ними в жизни не общаюсь, так чего буду спорить заочно?

В филологии в целом не хватает серьезной комментаторской работы. Вот текст, а вот комментарий к нему, подробный, "талмудический", методологически отрефлексированный (см. статьи Романа Тименчика и Омри Ронена на эту тему). В основном же все торопятся, халтурят. Получить грант, отчитаться... Тема должна быть удобной, иначе не успеешь за год, поэтому пишут в основном ни о чем. Работать людям некогда: поездки, лекции, презентации. Отсюда и мизерабельные результаты. Скажем, сборники безответственных эссе вместо исследований. Слишком много появляется книг без именных указателей, вот что по-настоящему плохо, остальное значения не имеет.

P.S. (Михаил Эдельштейн)

Чтобы понять Золотоносова-критика нужно обратиться к трудам Золотоносова-исследователя. Традиционно считается, что тем у последнего две: "Золотоносов всем хорош, но особенно в двух темах - секс и евреи (для него это одно и то же)", - пишет рецензент "ExLibris'а", предусмотрительно укрывшийся от золотоносовского гнева за инициалами В.М. На самом деле Золотоносова интересуют не две, а три темы: секс, евреи и политика. То есть виноват: фрейдизм, антисемитизм и... политика. Впрочем, и между ними разницы для автора - никакой.

Но мы не о темах, а о методологии. Арсенал Золотоносова-филолога состоит из нескольких приемов, объединенных в первую очередь пригодностью для сведения сложного целого к простейшим первоэлементам. Любимый исследователем психоанализ применительно к искусству - методология откровенно редукционистская, о чем лучше всего написал Л.С.Выготский: "Беда в том, что при этом один писатель окажется роковым образом похожим на другого". Ровно это и происходит с персонажами нашего автора. Если верить Золотоносову, Борис Эйхенбаум страдал комплексом "нелюбимого сына" - последствия детской психологической травмы, Лев Ландау "постоянно и изнурительно доказывал свою потентность", а Даниила Хармса мучали "образы кастрации". Вероятно, все это в той или иной степени верно, но мы любим всех троих не только за это.

Поиск подтекстов антисемитских или политических приводит, в общем-то, к сходному результату. Писатели-юдофобы оказываются похожи друг на друга, как счастливые семьи. Писатели-антисталинцы тем более.

Но предельной простоты подход Золотоносова достигает именно в критике. Едва ли среди сегодняшних обозревателей можно найти человека, способного соперничать с ним в последовательности отрицания текущего литпроцесса. Магистральная идея Золотоносова-критика, о чем бы и о ком бы он ни писал, сводится в итоге к одной фразе: всех расстрелять. Что нетрудно понять. Больше десяти лет из недели в неделю писать о ненавистном тебе предмете - свихнуться можно.

Надо отдать Золотоносову должное - за последние годы он не пропустил, кажется, ни одного мало-мальски заслуживающего внимания произведения: присуждение Букера Михаилу Шишкина за "Взятие Измаила" (вещь, которая "в смысле литературного качества... много хуже "Сибири" Георгия Маркова или любого романа Юрия Бондарева") "показало, что, как и раньше, премию получает не роман с определенными художественными качествами, а выдвинувшая его автора влиятельная литературно-издательская (журнальная) группа"; "Ложится мгла на старые ступени" Александра Чудакова - "бледненькие воспоминания, облеченные в форму безэмоциональной прозы"; роман Сергея Гандлевского "НРЗБ" "написан довольно уныло". Надеюсь, мы никого не забыли из лучших российских писателей рубежа веков? А, да: как оценивает Золотоносов Александра Кушнера и Дмитрия Быкова, каждый желающий может узнать непосредственно из напечатанного выше интервью.

Тем не менее, в отрицательной программе Золотоносова много верного. И когда он предлагает "признать, что писателей, которых стоит печатать, очень мало, что их в принципе не хватает на все журналы и на все размножившиеся премии, что два-три рассказа за год - это норма, что один неплохой роман в два года - это "перевыполнение плана" - я с ним абсолютно согласен (вот только романов хороших в последнее время почему-то стало больше, чем рассказов, - с малой прозой и вовсе беда). Я бы с не меньшим удовольствием согласился и с его положительной программой, да вот беда - Золотоносов ее скрывает и названия тех самых романов-рассказов держит в строгом секрете.

Можно увидеть в этом следование славной питерской традиции: литераторы Северной столицы анфан анфана терриблистее. Но даже основной соперник Золотоносова - Виктор Топоров помимо того, что всех ругает, еще и свой собственный литпроцесс выстраивает, на обочине общего. Мне очень не нравится русская литература в версии издательства "Лимбус Пресс", равно как и то, что происходит вокруг "Национального бестселлера", но Топоров, по крайней мере, пытается что-то противопоставить тем тенденциям в русской литературе, с которыми воюет как критик. Золотоносов же остается единственным, кажется, в современной русской критике гением чистого отрицания. Если, конечно, не считать положительной программой предложение описать взаимоотношения уральского лимитчика и шепетовской губернаторши в манере Андрея Платонова ("Я лучше тебя воспою в манере Николая Некрасова", - как говорил один из венедикт-ерофеевских героев).

Парадокс в том, что и самые простые модели оказываются не лишены противоречий. Странно обвинять "безгонорарную" премию имени Андрея Белого в "отчаянной лжи, предназначенной спонсорам". Так же, как странно сетовать на дефицит "серьезной комментаторской работы" и тут же пренебрежительно отзываться о Глебе Мореве - комментарий Морева к дневнику Михаила Кузмина 1934 года остается одним из образцов жанра.

А интервью... Ну что интервью... "Что касается комплексов Золотоносова, связанных с его мнительностью, думаю, что они и впрямь имеют место, думаю, что предположение об этом можно высказывать в печати, ибо сам Михаил в таких вопросах не стесняется. Совет будущим дискуссантам: знать об этой черте характера Золотоносова и не лезть на рожон". Заменяю "дискуссантов" на "интервьюеров" и под словами Славы Курицына подписываюсь.

• Выпуск 21. Евгений Ермолин: "Реализм в искусстве никогда не устареет, не кончится"
• Выпуск 20. Никита Елисеев: "Если я и анфан-террибль, то такой, которому нарвали уши"
• Выпуск 19. Андрей Василевский: "Принцип "Нового мира" - печатать не все, но писать обо всем"
• Выпуск 18. Игорь Виноградов: "Если критик не обладает цельным мировоззрением - он не может быть критиком"
• Выпуск 17. Александр Генис: портрет в 20 тезисах
• Выпуск 16. Леонид Бахнов: "Розановых сегодня в литературе некоторый переизбыток"
• Выпуск 15. Сергей Боровиков: "Мой предшественник - это Илья Обломов"
• Выпуск 14. Павел Басинский: "Нужно писать, как Маринина, и одновременно - как Лев Толстой, - доступно и глубоко"
• Выпуск 13. Дмитрий Бак: "Моя репутация автора умеренного для критика невыигрышна"
• Выпуск 12. Дмитрий Бавильский: "Ситуация в критике сегодня ужасающая".
• Выпуск 11. Андрей Арьев: "Зародышевой плазмой искусства является лирика, а не эпос"
• Выпуск 10. Александр Архангельский: "Тот, кто тасует литературные знаки, как карты, соучаствует в нашем будущем поражении"
• Выпуск 9. Михаил Гундарин. На высоком заборе
• Выпуск 8. Роман Арбитман: "Близких аналогов Грэму Грину в нашей литературе не просматривается"
• Выпуск 7. Лев Аннинский: "Мы с Галковским воняем одинаково"
• Выпуск 6. Николай Александров: "Дефицит качественной литературы постоянно чувствуется"
• Выпуск 5. Будущее сетевой критики, похоже, уже определилось
• Выпуск 4. Александр Агеев: "АРСС, к сожалению, - очень слабое пиар-агентство"
• Выпуск 3. Дмитрий Бак. Майские тезисы
• Выпуск 2. Единства в литературной критике сегодня нет
• Выпуск 1. Сетевая критика и литература - занятие дилетантов