...Оппозиция, четыре года назад уже потерпевшая поражение и, в общем, маргинализованная, относилась к нему по-разному. Общего одобрения не было, и у каждой группировки были свои резоны дистанцироваться - но все, похоже, признавали его как фигуру первой величины. Казалось, он был готов возглавить сопротивление кремлевской диктатуре, но лубянские молодцы скрутили его, и наш герой оказался в тюрьме. А спустя некоторое время оттуда пошли тексты. Тексты, показавшиеся всем удивительными, поскольку он осмысливал и переосмысливал и свой путь, и свое дело. Реакция была бурной. Во-первых, сразу же возникли сомнения в подлинности и в авторстве. Во-вторых, последовали обвинения в измене и предательстве. То есть это вчерашние союзники-попутчики обвиняли, а официоз просто смаковал капитуляцию главного врага режима. И наконец, многие голоса предостерегали: можно ли ТАК спорить с человеком, который пока что находится ТАМ? Но никто, пожалуй, не вчитался в эти тексты всерьез. Тогда бы сразу стало ясно, что никакой измены - измены себе - здесь нет и не было...

"Не о том, господа, не о том... " - вот первое, что хочется сказать участникам оживленного обсуждения статьи Михаила Ходорковского "Кризис либерализма в России".

Говорить же о самой статье, точнее, о ее авторе - для этого нужно выбрать верный тон. А еще лучше - правильную обстановку. Спорить с человеком, находясь по эту сторону решетки, как-то неловко. Не по-русски.

Впрочем, вряд ли стоит оценивать по этим критериям комментарии в стиле московского канала ТВЦ (программа "25-й час" от 29 марта; ведущий Станислав Кучер, сюжет Владимира Хомякова): "...пересматривает свое олигархическое прошлое и делает более чем серьезные выводы на будущее... Это только поначалу Михаил Ходорковский, попав в застенки режима, активно с ним боролся. ...Проникнувшись на нарах народными нуждами, самый богатый миллиардер России воспылал праведным гневом на "братьев по классу"... Он осознал, что Родина у него - тут, что от космополитизма пора отказаться. ...Если все сказанное - не прошение о помиловании, то, право же, столь радикальная трансформация взглядов в сторону здравого смысла достойна восхищения..."

Действительно, для тех, кто сделал своей профессией "борьбу с олигархами" (впрочем, не со всякими: дворяне потомственные вроде хозяина, Юрия Лужкова, или дружественного ему Аслана Абашидзе, объектом охоты не являются), смысл статьи МБХ не важен. Для них важна "шкурка" - капитуляция поверженного врага. К дискуссии это имеет не большее отношение, чем карикатуры Бориса Ефимова и Кукрыниксов к революционной и советской действительности.

Столь же категоричны и комментарии, так сказать, "с другого фланга". Александр Гольдфарб в статье "Синдром Матросской тишины", опубликованной на "Гранях.Ру", приравнивает "Кризис либерализма..." к письму Бухарина Сталину, отправленному из застенка в 1937 году: "Публичное унижение и покаяние поверженного соперника, смиренно склоняющего голову перед августейшей особой, отречение вчерашнего символа независимости и успеха от своего кредо и сословия - не бальзам ли это на душу сегодняшнего "либерала #1"?

Впрочем, для комментаторов более вменяемых смысл статьи МБХ также оказывается несущественным. Вопрос другой: "что это значит?" Не текст, но символ - вот что важно!

Ну прямо как восемьдесят лет назад, в 1924-м! Ведь в начале статьи речь идет именно о событиях того давнего времени. И не о Ходорковском, а о его антиподе во всех отношениях - о Савинкове.

***

К 1917-му Борис Викторович Савинков представлял в массовом сознании что-то вроде живых Желябова и Перовской в одном лице. Глава некогда могущественной Боевой организации эсеров, цареубийца, пусть и неудачный (подробнее о нем см.: Беленкин Б.И. Авантюристы великой смуты. Россия, ХХ век: Революция, Гражданская война, 20-е годы. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. СС. 16-63).

Но далее последовала многократная и радикальная смена политических установок. После Февраля - во Временном правительстве. В августе претендовал даже на диктаторскую власть. В 1918-м - вновь подполье, организация антибольшевистских восстаний. В 1919-м представляет в Париже Колчака, страстный сторонник Белого движения и борец за "единую и неделимую Россию". В 1920-1921-х возглавляет финансируемый польским правительством Русский политический (затем - эвакуационный) комитет в Варшаве, готовится к новой войне, нимало не смущаясь союзом с историческим противником России. Отрекшись об Белого движения, провозглашает себя вождем "зеленых" повстанцев, воюющих на два фронта; принимает кронштадтский лозунг "вольных Советов"; а вместо "единой и неделимой" предлагает "Соединенные штаты Восточной Европы", соглашаясь на независимость не только прибалтийских государств, Украины и Белоруссии, но также Донской и Кубанской республик. Однако в октябре 1921-го Польша, во исполнение договора с Советами, высылает Савинкова "с применением полицейской силы". И это катастрофа! Теперь он в полной изоляции. Эсеры не простили ему предательства февраля - августа 1917-го и Парижа 1919-го. Белые помнили о его дореволюционном прошлом, о поведении в корниловском деле, об отречении от Врангеля в 1920-м и переходе на польскую службу в угоду "расчленителям" России. Наиболее влиятельные в эмиграции газеты ("Руль" и "Последние новости") находились под контролем бывших кадетов, которые считали Савинкова просто авантюристом.

На самом же деле все эти четыре года он оставался верен одной идее - идее борьбы с большевиками любой ценой. Или почти любой. Выведенная Зинаидой Гиппиус в "Черных тетрадях" формула "против большевиков хоть с чертом" им вроде бы принята не была. Савинков по-прежнему настаивает на "революционной" окраске этой борьбы, считая тактические колебания тех лет несущественными. Что за этим кроется - действительное неприятие попыток реставрации, вера в демократическое будущее России или простая конкуренция с монархистами - не ясно. Меж тем образ "черта" становится все отчетливее.

Что оставалось у Савинкова? Остатки конспиративной организации "Народный союз защиты Родины и свободы", выходящая в Варшаве газета "За свободу", немногочисленные верные друзья (среди них Сидней Рейлли), также страдающие от безденежья и отсутствия надежд.

Между тем в Италии поднимается фашизм (фашистская партия создана в 1919-м, а в октябре 1922-го Муссолини становится премьер-министром и министром иностранных дел). Само это слово еще не связано с концлагерями и газовыми камерами. И в текстах Савинкова и его круга проскакивают мысли о демократии как о трясине; о фашизме как о единственной силе, призванной спасти Европу от гибели; о воле, способной творить чудеса. Да и сам он, по выражению Федора Степуна, "был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником". В то же время в статьях 1923-1924 годов, говоря о большевиках и причинах их успехов, Савинков с завистью отмечает "поистине железную волю", "энергию", "мужество", "упорство", "твердое желание достигнуть намеченной цели" - те качества, которые сближали коммунистов с фашистами.

В 1923 году Борис Савинков пытается получить финансовую поддержку у Муссолини, но тщетно (история эта прослеживается в работе "Амфитеатров и Савинков: переписка 1923-1924. Публикация Э.Гарэтто, А.И.Добкина, Д.И.Зубарева" / Минувшее: Исторический альманах. 13. - М.; СПБ.; Atheneum: Феникс. 1993. СС. 73-158).

Параллельно развиваются его контакты с "мощной подпольной организацией в Советской России", которой всего-то и надо - вождя. Харизматического лидера. Такого, как Борис Савинков. Неустрашимого, гениального и неуловимого. Эта история, впрочем, хорошо известна по многочисленным публикациям и фильмам об операции "Трест"...

Наметившийся выбор между тем, что предлагал в протянутых руках дьявол, проглядывал сквозь савинковские строчки. После выхода "Коня Вороного" некто Б.Каменецкий (под этим псевдонимом скрывался Юлий Исаевич Айхенвальд) в газете "Руль" отметил "моральную черноту" повести и отказал автору в праве заниматься спасением России от большевиков. Цитируя Савинкова: "Я боюсь, что настанет день, и мы, как стадо овец, метнемся обратно. Метнемся, потому что корыстно любим Москву", Айхенвальд назвал его слова "подозрительно пророческими". Как видим, и сама эта статья может быть теперь расценена как провúдение...

В августе 1924-го Савинков через границу уходит в СССР. Увы, "мощная подпольная организация" оказывается чекистской "подставой". Далее - Лубянка, откуда пошли письма друзьям и родственникам. Суд. Публичное раскаяние. А восемь месяцев спустя - смерть при неясных обстоятельствах.

Почти что все в эмиграции поспешили отвернуться от Бориса Викторовича. В "предательстве" сомневались не многие. Старый друг Сидней Рейлли писал: "...уже целый год С[авинков] очень шатался, прежней цельности не было...один удар за другим ясно доказывали ему, что за границей он в тупике; естественно, что его огненная натура всеми фибрами ухватилась за заманчивые перспективы, рисованные провокаторами. ...При его уме и опытности он провокацию видел так же ясно, как мы, но надеялся ее перехитрить". (Подробнее об авторе письма см.: Беленкин, ibid. СС. 64-94; переписка его опубликована в: "Три недели беспросветного кошмара..." Письма С.Рейлли. Публикация Д.И.Зубарева. / Минувшее: Исторический альманах. 14. - М.; СПБ.; Atheneum: Феникс. 1993. СС. 275-312.) Версия Рейлли оказалась и проще, и сложнее реальности. Провокация вряд ли была разгадана, но и "измены" не было.

Публично за честь Савинкова вступился только его зять, муж сестры Веры Викторовны, Александр Геннадьевич Мягков. Он сделал невозможное - собрал публикации и переписку Бориса Савинкова за последние годы (общим числом примерно 25 тысяч (!) листов - они потом легли в архив в Праге, откуда в 1945-м были перевезены в Советский Союз; ныне находятся в ГА РФ), проанализировал - и что же? Оказалось, никого он не предавал, скорее наоборот. "Сподвижники" подозревали, что затея Бориса Викторовича опасна, эмиссары из России - подозрительны. И что же? Они играли, он - рисковал. Он один, кажется, присутствовал в том, что делал.

Среди тех немногих, кто был посвящен в планы Савинкова, с должной серьезностью отнесся к ним разве что Владимир Львович Бурцев - знаменитый "охотник за провокаторами", разоблачитель Евно Азефа. Разговор с Савинковым состоялся в конце июля 1924 года. Бурцев отговаривал его от поездки, предупреждал об опасности провокации. Потом уже он категорически исключал возможность предварительного сговора Бориса Викторовича с большевиками и тем резче клеймил его за отступничество на процессе и после, называя "большевистским рабом". Правда, Савинков в письме с Лубянки замечал, что и сам Владимир Львович в том последнем разговоре высказывал желание съездить в СССР...

Бурцев, человек внепартийный, исходил из своих представлений о "соотношении целей и средств" (чего стоит оброненное им о "попутчиках": "совершили и совершают величайшие преступления против демократии и дела свободы и тем самым поддерживали и продолжают поддерживать так или иначе большевизм"). Савинков же просто сделал выбор, отчетливо намеченный ранее. Уже с Лубянки Борис Викторович писал сестре Вере: "Между двух стульев сидеть невозможно. Либо с народом, либо против него. С ним - до конца и против него - до конца. То есть либо с коммунистами, либо с фашистами, но никак не с беззубыми бормотальщиками - Керенскими, Мак-Дональдами, Кусковыми..."

Что до высказанных тогда же сомнений в подлинности писем, предсмертное письмо Савинкова Дзержинскому, опубликованное в советской печати в 1925 году, было полностью напечатано только в 1992-м (Служба безопасности. Пробный номер). По замечанию историка Дмитрия Зубарева, если чекисты были вынуждены делать купюры при первоначальной публикации письма, значит, оно не было ими сфабриковано.

И наконец, относительно выбора союзников. Керенский в 1947 году писал: "Я тоже вместе с народом всегда хотел и хочу освобождения любой ценой. Но поймите: освобождения! И поэтому пойду "хоть с чертом", если буду знать его программу, цели и буду знать, что они помогут народу!" Чертý же подвел в 1992-м Наум Коржавин: "Но тот, кто идет с чертом, с ним и остается". Точка.

Савинков же был именно гением тактики и был верен выбранной цели, не задумываясь о средствах. Тут ведь как: малейшее сомнение - и провал. Знаменитые террористы - что эсеры, что народовольцы - выдерживали в подполье лет шесть, от силы восемь. Савинков же пробыл в Боевой организации четырнадцать лет. С моралью, принципами и убеждениями это несовместимо.

Именно это делает его антиподом второго героя статьи.

Внешние обстоятельства двух сюжетов, разделенных восьмьюдесятью годами, как будто совпадают. Совпадает и еще одно: в статье Михаила Ходорковского нет и намека на "сдачу" - по сравнению хотя бы со словами и делами годичной давности. Есть разве что уточнение акцентов.

Заметим, что, похоже, несостоятельными оказываются и сомнения в авторстве статьи. Правда, тут подозрения в фальсификации высказывались не в адрес "органов". Напротив, последние всячески пытались доказать, что из тюремной камеры "мышь не проскочит". Опубликованный же под псевдонимом и якобы значительно раньше "черновик" таковым, очевидно, не является. Это, скорее, "конспект".

По существу же можно сказать, что Ходорковский не изменил, но кое в чем уточнил свою позицию.

Уже год назад он ясно различал интересы местного самоуправления, крупного бизнеса и малого бизнеса. Его "Открытая Россия" поддерживала вполне патриотические (в хорошем смысле этого слова) проекты. От летних лагерей (наподобие скаутских, где детей воспитывали в "военно-патриотическом" духе, обучали интернету и т.д.) до школьных исторических конкурсов. Да и сто миллионов на РГГУ из той же области: "делиться надо". Только, боюсь, именно за это на него и ополчились - слишком активно начал делиться.

А отождествление его с Березовским выдает скорее нежелание авторов "аналитических записок" оторваться от собственных мифов. Впрочем, сегодня каждый самостоятельно может сравнить "Кризис либерализма..." со старыми выступлениями МБХ.

И наконец, про "либералов". Тут Михаил Борисович не оригинален и не нов. Ведь этой зимою, определяя свои позиции накануне президентских выборов, гражданские организации России (по крайней мере, некоторые) приходили к сходным выводам. Ведь речь не могла идти не только о победе на этих выборах, но даже об использовании предвыборной трибуны для консолидации сил. И причина тут отнюдь не только в отсутствии "единого кандидата" (вместо которого - постоянная пикировка между лидерами правых). В конце концов, даже заведомо проигранные выборы можно было использовать для серьезной внутренней дискуссии, для подготовки победы на следующих выборах. Дело в другом. У "политической тусовки" отсутствует "почва" - те самые люди и организации, которые делают конкретное дело, от изучения истории и охраны природы до защиты беженцев и малого бизнеса, которые поддерживают ее от случая к случаю или хотя бы обсуждают на кухнях. Те, кто четыре года в своей работе и общении "расшифровывают" это самое "правое", "либеральное", "гражданское". А потом на короткое время собираются для выдвижения, поддержки, агитации, контроля на президентских/парламентских/местных выборах, побеждают или не очень и снова возвращаются к своим "малым делам". Без этой "почвы" все остальное - сотрясение воздуха. Так вот, наша задача на ближайшие годы - именно восстановление почвенного слоя, выращивание травы. А беготня на поклон к власти, равно как и ритуальные пляски с сожжением чучел, - от лукавого. "Господа, дело надо делать".

Согласитесь, непохоже это на "против них - до конца или с ними - до конца". Антиподы. О них и шла, собственно, речь. Схожесть коллизий говорит, скорее, не о них, двух столь разных героях, но о нас, читателях. О том, как мало изменились люди. Впрочем, об этом пишут уже не первую тысячу лет...