Т.Даниловой

Тема

То ли авитаминоз, то ли грипп, то ли и правда в воздухе что-то, но все в последнее время только и говорят что о пересмотре итогов второй мировой, Холокоста, культа личности и татаро-монгольского ига. Вроде с приватизации начали, а вона куда заехали...

Вот и Манитобская водочная комиссия приняла решение запретить продажу красного марочного портвейна "Массандра". И хереса тоже. Но не в знак протеста против итогов каких-нибудь выборов, а по призыву местной украинской общины, возмущенной этикетками этих (очень, кстати, неплохих) вин.

На этикетках была историческая фотография, изображающая Рузвельта, Сталина и Черчилля в Ялте и сделанная шестьдесят лет назад, в феврале 1945-го. Канадские украинцы сочли этикетки с изображением "рожи массового убийцы" оскорбительными, написали жалобу и остались удовлетворены скорым и справедливым решением комиссии.

И поскольку самые актуальные новости теперь пошли про то, что было шестьдесят лет назад, то и вариации, которые я сегодня предлагаю читателям, тоже написаны давно. Лет двадцать тому назад. Или, если быть точным, ровно двадцать лет назад.

Источник
http://www.cbc.ca/story/canada/national/2005/02/09/wines-050209.html

Вариации

Было хорошее летнее утро. После вчерашнего дождя дышалось легко. По дороге ехал автомобиль. В нем сидели шофер Иван, фотограф Лев Хаимович и Иосиф Виссарионович Сталин. Дорога петляла, петляла, а потом пошла в гору. Фотограф был робкий человек, он от стеснения дышал через нос. Шофер Ваня пел революционные песни. Вскоре из-за леса показался большой дом на горе. Вокруг дома был старый парк. Машина проехала по липовой аллее. Какие-то товарищи во френчах прогуливались по парку. Они провожали машину взглядами. Лев Хаимович несколько успокоился. Солнце начинало припекать. Машина остановилась у заднего крыльца.

Еще один человек во френче встретил гостей у входа. Он почтительно подал ладонь Иосифу Виссарионовичу Сталину и тихо сказал:

- Все готово.

Иосиф Виссарионович вытер руку о штанину и спросил:

- А Блюмбаум?

Говорил он по-русски с сильным акцентом. Человек во френче кивнул.

- Блюмбаум командирован в Питер вчера вечером.

Сталин тоже кивнул и спросил:

- А где он сейчас?

- Гуляет по парку. Вот-вот должен быть. У него через двадцать минут второй завтрак.

- Завтрак отложите. Как только он вернется - сразу на веранду. Времени у нас мало, - сказал Сталин, а затем обратился к фотографу: - Приготовьте, Лев Хаимович, пожалуйста, всю вашу технику. Товарищ вам покажет место.

Сталин куда-то ушел с человеком во френче. Шофер Ваня мыл машину, напевая что-то о тачанке. Примерно через минуту из дома вышел совсем молодой с большим розовым родимым пятном на щеке и тоже во френче, он назвался товарищем Игнатом.

Товарищ Игнат повел Льва Хаимовича по дому. Дом был старый, дворянский, обширный. Льву Хаимовичу показалось, что ведет его товарищ Игнат непрямым путем. Они шли по полутемным коридорам, сворачивали то направо, то налево. Было похоже на лабиринт. "Минотавр", - вспомнил образованный фотограф. Аппарат и принадлежности нес товарищ Игнат. В коридорах остро пахло медикаментами. Были лестницы - сначала наверх, потом вниз. Из-за одной полуприкрытой двери слышался плачущий женский голос:

- Маша, это его убьет, что делать?..

Товарищ Игнат плотно закрыл эту дверь, привалившись к ней плечом, и они пошли дальше.

Фотографу опять стало страшно. У него кружилась голова и вспотели руки. Ходили они по дому минут пять.

Наконец впереди показалась светлая дверь в торце коридора; товарищ Игнат пропустил Льва Хаимовича вперед. Они очутились на большой веранде, пристроенной к дому. "Бывшие хозяева, - подумал фотограф как-то отстраненно, - пили тут чай".

Веранда была пуста, только у самого края, где она выходила во двор, стояли два стула. Легкие плетеные дачные стулья. Огромные окна были открыты настежь, там ярко светило солнце, шофер Ваня где-то рядом пел что-то про паровоз, воздух стал душен.

По колоннам полз дикий виноград. На веранду со двора залетела сумасшедшая стрекоза. Товарищ Игнат сел на оба стула сразу и сказал:

- Настраивайте технику, товарищ.

Лев Хаимович установил треногу, пристроил к ней аппарат, приготовил магний и стал настраивать резкость. Тень от винограда падала на лицо товарищу Игнату. Пришлось передвинуть стулья поближе к двери, через которую они вошли. Была еще одна дверь - прямо с улицы.

-У меня готово, - сказал Лев Хаимович по-военному кратко. - Прикажете снимать?

Товарищ Игнат засмеялся словам фотографа, как удачной шутке, но оборвал смех и оказал серьезно:

- Нет, снимать будете попозже.

Фотограф молчал, товарищ Игнат тоже. Лев Хаимович не знал, бояться ему или нет. С товарищем Игнатом он опасался заговаривать, но потом все-таки робко сказал:

- Сегодня опять гроза будет, как вы думаете?

В подтверждение слов фотографа ему тут же стало очень душно. За окном послышались шаги и голоса. Дверь, ведущая во двор, отворилась. В нее вошел предыдущий человек во френче, он посмотрел на Льва Хаимовича строго и спросил:

- Готово?

Не успел фотограф кивнуть, как на веранду вошли еще трое во френчах. Они помогали идти Владимиру Ильичу Ленину.

Владимир Ильич шел неохотно, хмурился. Последним вошел Сталин.

Ленин сел на стул справа, Сталин - рядом. Товарищи во френчах стали у дверей. Сталин сказал:

- Мы готовы, товарищ фотограф.

Лев Хаимович залез под черную тряпку и посмотрел на модель. Освещение было удачное, резкость хорошая. Сталин вертел в руке остро заточенный карандашик. Фотограф подумал: "Интересно, что было бы, если бы я им сказал: "Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка"?"

Вдруг Сталин действительно улыбнулся. Фотограф вылез из-под тряпки, вставил в аппарат пластинку. Иосиф Виссарионович случайно коснулся карандашиком руки Владимира Ильича. Тот вздрогнул, посмотрел на Сталина, а затем тоже улыбнулся. Теперь улыбались они вдвоем. Сталин убрал карандашик в карман белого френча.

Полыхнул магний. Иван пел за окном что-то про яблочко. Через пять минут Сталин и Лев Хаимович уже ехали по липовой аллее. Сталин курил. Стало совершенно невыносимо: со стороны Москвы двигалась тугая черная туча. Дорога пылила. Фотограф расстегнул две верхних пуговицы на сорочке.

Где-то на полпути они увидели встречный автомобиль. Поравнявшись с ними, машина остановилась. Сталин приказал Ивану тоже остановиться и подать назад.

В чужой машине сидели шофер Петр, фотограф Иосиф Абрамович и Лев Давидович Троцкий.

Некоторое время люди разглядывали друг друга. Иван был знаком с Петром, Лев Хаимович - с Иосифом Абрамовичем, Сталин - с Троцким.

Затем Сталин велел Ивану ехать. Их автомобиль поднял тучу пыли и исчез за поворотом.

Троцкий вышел из машины и приказал фотографу тоже выйти. Фотограф вышел и вынес аппарат. Троцкий достал из кобуры пистолет и скомандовал фотографу:

- Беги!

Иосиф Абрамович медленно побежал, приседая, как баба. Вдруг стемнело, полыхнуло магнием сверху, загрохотало, полило лиловой стеной. Троцкий выстрелил несколько раз в темное небо, что-то сказал, сел в машину.

Машина развернулась и поехала в Москву.

Иосиф Абрамович тоже в конце концов добрался до дома, весь мокрый.

Лев Хаимович, проявив пластинку, обнаружил, что на плече Ленина сидит стрекоза. Стрекозу заретушировали, и теперь ее нет на снимке.

Опрос

Эта колонка

Лучше, чем предыдущая
Хуже, чем предыдущая
Ничем не отличается от предыдущей

Комментарии

Альма Патер

От любителей Большой Тройки, особенно отечественных наших поклонников того, на ялтинской фотографии, крайнего справа с усами, пожалуй, дождешься и вариации знаменитого призыва Андрея Вознесенского убрать с денег Ленина, коему призыву тоже уж лет скоро сорок будет: что делает Генералиссимус на бутылке!

В культурологическом же отношении занимательна переставшая быть очевидной уже в прошлом веке своего рода нелегитимность фотографии, вместе с авитаминозом, гриппом, узурпацией и приватизацией зияющей бездной фундаментальной недостаточности в несовершенной сей юдоли. Ясное же дело - приватизация с некоторых пор стала пониматься как несправедливый и нелегитимный захват собственности, а пересмотр ее итогов каким-то колдовством оказывается таким же жульничеством. На поверхности лежит родство между приватизацией и узурпацией, включая ялтинскую узурпацию воль безвестных селян и горожан польских, чешских, литовских и сколько там хватит у нас запасов сведений по этнографии и географии Восточной Европы. Чуть глубже залегла связь между узурпацией и фотографией - фотографией, в каком-то смысле узурпирующей действительность и незаконно останавливающей мгновение. Должно быть, фотограф-любитель Жан Бодрийар не без знакомства с предметом отмечал фальсифицирующую природу фотографии, подсовывающую нам свое вранье взамен сворованного мира. Если пошуровать как следует по преданиям вокруг фотографии, наверняка найдутся рассказы о том, что взгляд иного фотофигуранта может оказаться пострашнее Вия.

Ольга Кляйн

Когда я прочла "Незнайку", мама спросила у меня, какие три желания я бы загадала, достанься мне волшебная палочка. Я сказала, во-первых, чтобы ожил Ленин, потом - чтобы больше никто не умирал, и еще чтобы у меня стали черные волосики, как у Мариночки. При этом в детский сад я не ходила, нянька моя, перед тем как взять меня на попечение, мантулила перекупкой на рынке, а родители с гостями распевали "Колхозы, бля", и "Товарищ Сталин, вы большой ученый".

Это значит, в те времена у Ленина был исключительно хороший пиар, а у рыжих и Сталина - еще так себе.

По мере жизни наша семья разделилась из-за политических принципов. Мама и папа остались в лагере "за 17-й, но против 37-го", а я двинулась дальше.

Предпочтения диктовал отсталым родителям их ограниченный опыт. В конце концов, рассуждали они, Сталин посадил в тюрьму деда и других космополитов, а Ленин нашего деда не сажал, а, наоборот, отменил для него черту оседлости. Но главное, думаю, было все-таки в том, что, как все знали, Ленин любил детей и план ГОЭЛРО, а Сталин - вообще никого не любил.

А нас в университете учили всем предметам журналистики по "первоисточникам", но толком рассказать маме и папе про "красный террор", "мы не коммунисты, а тряпичники", и "не гладить надо по головкам, а..." я так и не смогла, потому что уже на втором круге тезисов и антитезисов они брякались и засыпали.

А ведь среди всего этого страшноватого бреда была одна толковая работа. Называлась "О брошюре "какой-то там Интернационал". Мы по ней проходили полиграфический процесс. Она короткая. Цитирую (по памяти):

"В брошюре перепутаны страницы 48, 114 и 52. Отсутствуют иллюстрации. Виновных посадить в тюрьму и заставить вклеивать. Пока не вклеят весь тираж - из тюрьмы не выпускать".

Дима Фон-Дер-Флаасс

В советские времена очень были дефицитны и популярны папиросы "Герцеговина Флор". Вся их рекламная кампания была основана на том, что их любил курить Сталин. Причем кампания совсем не похожая на нынешние, дуболомские. Я бы назвал это крипторекламой. Никаких плакатов, баннеров, акций. Информацию передавали из уст в уста, посвященные - непосвященным. При этом посвященные ссылались на недоступные эзотерические тексты вроде "Улитки на склоне". Коробка "Герцеговины" в кармане была признаком приобщенности к узкому кругу. Соответственно, и купить ее можно было только в Москве; едущим туда делали заказы.

Кстати: в "Улитке на склоне" ни Сталин, ни "Герцеговина Флор" не упоминаются.

---

Обсудить тему, вариации или комментарии
(Не откажите в любезности процитировать комментируемое место из колонки. Вы также можете ознакомиться с чужими комментариями.)