Утром 11 апреля лил первый за эту весну дождь. Высовывать нос на улицу не хотелось, но надо было. По той причине, что Андрей Монастырский позвал на новую акцию "Коллективных Действий" в Измайловский парк. Да еще посоветовал обуться в резиновые сапоги, то есть явно предстояло лазать по раскисшему снегу и лужам, а сапог у меня нет. Зачем в обычной городской жизни резиновые сапоги? Мокнуть не хотелось, мочить ноги - тоже.

Пока долго ехал на метро до станции "Измайловская", дождь кончился, а небо продолжало низко висеть тяжелым серым сукном. Я не рассчитал время, приехал минут на пятнадцать раньше назначенного срока, никого из приглашенных еще не было. На мосту перед входом на станцию зачем-то торчали шесть милиционеров, один из них со сверкающими золотыми фиксами, гоготали, потом отправились по каким-то своим делам. Под мостом, среди берез, слонялась по талому снегу черная собака с белым кончиком хвоста.

Постепенно народ стал подтягиваться - и Монастырский с каким-то рулоном под мышкой, и другие члены "Коллективных Действий", и публика, человек двадцать. Собака заинтересовалась нами, начала путаться под ногами. Когда мы пошли в лес, бежала рядом. Потом, видимо поняв, что ничего интересного для нее не будет, отстала.

А началось для меня все это в самом конце 60-х, я еще учился в МХУ "Памяти 1905 года", когда познакомился с молодыми, но немного старше меня, поэтами Львом Рубинштейном и Андреем Монастырским. Монастырский, впрочем, - псевдоним, а настоящая его фамилия Сумнин. Придумал его школьный, кажется, приятель Андрея, тоже писавший стихи. Монастырский в долгу не остался, придумал другу псевдоним еще лучше - Вера Осенний. Что теперь с этим Верой Осенним, понятия не имею.

Лева Рубинштейн тогда писал очень тонкие лирические стихи, напоминавшие позднюю поэзию Мандельштама. Монастырский сочинял что-то невероятно мрачное. В памяти у меня сохранился только обрывок:

"................... столбы,
На них ворочались гробы".

Потом стихи становились все короче, появились крошечные, я считаю, шедевры. Тоже невеселые. Например:

"Куча бревен
Осип умер
столяр, столяр
сделай Осипу футляр".

Хотя - почему невесело? Очень даже смешно. Изумительные аллитерации и перестановки ударения.

Или совсем великолепное:

"Тоска





куча песка".

Дальше была шаманская сонорная поэзия - Андрей завывал, кричал, аккомпанируя себе на пианино. Была пунктирная поэзия - точечные касания к слову. Придумана была блестящая алфавитная версия пушкинского "Пора мой друг, пора...":

"Пара май драг, пара, пакая сардца прасат,
латат за днама дна..."

"Пере мей дрег, пере, пекее сердце пресет,
летет зе днеме дне...."

"Пири мий дриг, пири, пикии сирдци присит,
литит зи дними дни..."

И так далее, по русским гласным, до:

"Пыры мый дрыг, пыры, пыкыы сырдцы прысыт,
лытыт зы днымы дны..."

и

"Пяря мяй дряг, пяря, пякяя сярдця прясят...".

Потом началась "Элементарная поэзия", как бы уже и не совсем поэзия в словесном отношении, - Монастырский начал работать с вещами. Устроил у себя "Кормление кучи": просил приходивших в гости класть любой имевшийся у них предмет в кучу, постепенно росшую на письменном столе. Андрей вел дотошный реестр кормления кучи: кто, когда и чем ее покормил.

Дальше он сделал объекты "Пушка" и "Дышу - слышу" - сейчас они в коллекции Третьяковки.

Это начиналось так давно, уже больше тридцати лет назад.

Было странное, но и дивное время. Глухой брежневский застой и заговорщицкое передавание друг дружке "Архипелага ГУЛаг" и прочей диссидентщины. В одну кучу в нашей компании сваливался интерес к немецкой философии, к дзену и к православной мистике, к суфизму и Кастанеде, которого читали в самодельных переводах. Великолепный пианист Алексей Любимов, ныне профессор консерватории, на полуофициальных концертах играл Джона Кейджа. Случилась "Бульдозерная выставка", потом выставка в Измайловском парке, потом начались квартирные выставки, все постепенно знакомились друг с другом, разбивались на группки по интересам и направлениям, Илья Кабаков становился далай-ламой того, что Борис Гройс чуть позже назовет диковато, но в общем внятно: "романтический концептуализм".

А 13 марта 1976 появилась на свет группа "Коллективные Действия", "КД" или "Колдей". Первый ее состав был такой: Андрей Монастырский, Георгий Кизевальтер, я и Лева Рубинштейн (он, впрочем, тут же откололся, а его место занял Николай Панитков, теперь один из крупнейших московских коллекционеров современного искусства). А Гога Кизевальтер давным-давно живет в Канаде, работает, кажется, компьютерным дизайнером.

Появились мы так. На поле в Измайловском парке приглашено было почти конспиративно человек пятнадцать, в основном близкие друзья. Почему именно туда? Нам было нужно уединенное место, но куда можно было легко добраться - времена-то были какие, органы по своей паранойе и скудоумию вполне могли решить, что мы устраиваем какую-то политическую сходку, маевку в марте. А кроме того, конечно, еще свежа была память об измайловской выставке 1974 года.

Приглашенные встали на опушке леса, а мы с Рубинштейном вышли с другого края поля, пересекли его, подошли к ним и раздали листки бумаги - удостоверения, что они присутствовали на акции "Коллективных Действий" "Появление". Вот и все.

Потом там же, в Измайловском парке, устроили "Lieblich" - зарыли в снег коробочку с электрическим звонком, работавшим от батарейки. Потом в подмосковном лесу повесили между деревьями кумачовый транспарант с белой надписью "Я ни на что не жалуюсь и мне здесь все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах" - это цитата из книги Андрея "Ничего не происходит". Потом в другом лесу повесили другой транспарант с надписью: "Странно, что я лгал самому себе, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах, - ведь на самом деле здесь так же, как везде, только еще острее это чувствуешь и глубже не понимаешь".

Мне до сих пор очень жалко, я не знаю: что подумали случайные прохожие, напоровшиеся на эти транспаранты?

Потом "КД" перетягивали через поле возле Лобни (сейчас там сплошные коттеджи) семикилометровую веревку, намотанную на огромную катушку на другом краю поля.

Набивали сшитую из пестрого ситчика оболочку шара диаметром четыре метра воздушными шарами. Происходило это снова в лесу, длилось часов шесть, надуть несколько сотен воздушных шариков - это тяжелый труд, все время лил дождь, в конце концов шар у нас так и не получился, вышло нечто амебообразное. Мы не знали, как поступить с этой штукой - шар нам был нужен, чтобы катать его по лугу. В конце концов отволокли его к берегу и спустили в Клязьму. Внутри этого огромного пузыря находился электрический звонок. Все тише позвякивая, пузырь удалился от нас по течению, скрылся за камышами, ушел за поворот речки.

Кто-то потом рассказывал, что якобы в какой-то районной газете по этому поводу была напечатана заметка, но мне в это не верится. Что могли бы в советские времена написать о звенящем ситцевом пузыре, набитом шарами, приплывшем по реке?

В "КД" появлялись новые члены, кто-то приходил, кто-то уходил. Люди были разные - и инженер-радиотехник, а заодно православный мистик, и художники, и литераторы, и философы, и филологи. Сергей Ромашко - ныне уважаемый и серьезнейший германист, Игорь Макаревич - заслуженный художник РФ. Кто-то куда-то делся. Монастырский устраивал все новые и новые акции, скрупулезнейше их документировал (в 1998 в Ad Marginem вышла толстенная книга "КД. Поездки за город" с документацией всех проведенных к тому времени акций), иногда на них присутствовало несколько десятков человек, иногда вообще никто. Они становились все более сложными и герметичными.

Я из "КД" дезертировал в начале 80-х по идейным соображениям и обозвал группу "кабаре для интеллектуальной элиты". Теперь прекрасно понимаю, что был не прав. Меня могут спросить, зачем я вообще про все это рассказываю? Чем занимались эти придурки на протяжении многих лет? Какое это имеет отношение к искусству, да и вообще нормальной человеческой деятельности?

А в том и дело, что "КД" удалось продемонстрировать: смысл искусства принципиально непостижим, смысл искусства, собственно, заключается исключительно в постоянных попытках понять самое себя. Что же касается эстетических качеств затей Монастырского и его сотрудников, то на вкус и цвет, естественно, товарищей нет. Но точно недаром, что "КД" давным-давно стали одной из главных звезд нашего современного искусства на международной сцене, а Монастырский - таинственный гуру концептуализма, о котором пишут дипломы и диссертации.

Без этой чепухи не было бы очень многого - возможно, и Владимира Сорокина, и "Мухомора", и "Медицинской герменевтики", даже теперешних звезд Олега Кулика, Виноградова и Дубосарского, потому что их деятельность во многом является реакцией на концептуализм Монастырского, одновременно жесткий и неуловимый.

Да и вообще, когда группа существует, хоть и меняя состав, почти тридцать лет, это само по себе удивительно. Разве что с "Rolling Stones" такое можно сравнить.

Итак. 11 апреля. 104-я по счету акция "КД". В лесочке еще лежит серый снег. Деревья все больные - разве были они такие 29 лет назад? Идем, оскальзываясь по льду. Юные студентки-искусствоведки. Парочка журналистов. Аня Альчук, недавно оправданная по делу о выставке "Осторожно, религия!". Какие-то знакомые только в лицо люди. Игорь Макаревич и Лена Елагина, Сережа Ромашко, в длинном защитного цвета плаще, зеленых сапогах и в клетчатой шляпе-грибочке похожий на немецкого орнитолога, двухметровый Панитков - ветераны "КД". Панитков по дороге рассказывает мне забавную историю о каком-то сильно православном бизнесмене, построившем на купленном им колхозном поле восемь бетонных церквей и собирающемся понастроить с благословения Алексия II еще больше.

Выходим на поле, где в 1974-м была выставка, а в 1976-м - "Появление". Я там не был очень много лет, оно сильно изменилось, заросло кустами. На земле кое-где еще остаются проплешины снега. Слежавшаяся трава, покрытая какой-то серо-зеленой слизью, пачкающей ботинки. Тусклое небо, влажный пронизывающий ветер, грустно, холодно. Поле усыпано мусором, повсюду валяются пивные бутылки - странно, почему бомжи их не собрали, это же целый капитал.

Андрей наконец подходит к одной из снеговых проплешин и расстилает на рыхлом сером снегу большие листы бумаги с какими-то черно-белыми изображениями и текстами, четыре слева, четыре - справа. Между ними кладет черный лист, ставит на него голубовато-коричневый лунный глобус. Все.

Подхожу, смотрю, сразу узнаю. Это - увеличенные страницы одного из номеров 1977 года только-только начавшего тогда выходить журнала FlashArt, живого до сих пор. На страницах - статьи о работах знаменитостей современного искусства Йозефа Бойса, Клауса Ринке, Урса Люти, Руди Шварцкеглера. На одной из страниц - статья о первых акциях "КД", оказавшаяся в журнале благодаря стажировавшейся в Москве итальянской студентке, приятельнице издателя "FlashArt", как-то познакомившейся с нами и переправившей фотографии и тексты в Италию.

Спрашиваю Андрея, как называется-то 104-я акция? "Луна-парк". Потому что она про то, что тридцать лет назад искусство было серьезным, тяжелым, а теперь - легкое, развлекательное. И вообще, происходит она в парке.

Впрочем, вскоре выясняется, что "Луна-парк" - это "широкое" название для всех, а "внутреннее" название, под которым она и войдет в корпус работ "КД", - "Полет на Луну". Что, конечно, и загадочнее, и лучше.

Стоим, смотрим, зябнем. Почти у всех - цифровые фотокамеры, у других - видео. Когда-то на акциях "КД" допускался только один фотограф, максимум два-три. Да и у многих ли тогда была приличная фототехника? Ноги начинают промокать. Андрей присыпает листы тающим снегом. Постояв на поле минут двадцать, идем обратно к метро.

Все элегично, и хорошо, что нет яркого солнца, что небо серое. Потому что это "Пора мой друг, пора, покоя сердце просит..." и этот "Полет на Луну" - полет из шума и бестолковой иллюминации Луна-парка в молчание и ментальную прохладу.

Все изменилось. Поле заросло кустами, усеяно банками и бутылками с яркими даже после долгого лежания на снегу этикетками. Тридцать лет назад таких этикеток не было.

Все постарели, но есть совсем юные поклонники "КД". Возле метро - панельные и кирпичные одряхлевшие дома, бывшие новенькими, когда "КД" появились. Зато моргает лампочками игорный павильон, грохочет попса. Чем угодно торгуют ларьки и магазины - помнится, продрогнув и чтобы отпраздновать "Появление", мы долго искали магазин, где продавали бы что-нибудь горячительное. Кажется, не нашли ничего, кроме мерзкой "Имбирной".

Черная собака с белым кончиком хвоста куда-то делась, а я поехал домой срочно писать статью для журнала "Bеаuty" про то, как менялось восприятие женской красоты на протяжении ХХ века. И по дороге додумался до банального поэтизма, что постоянство - это постоянство таяния снега.

А ботинки у меня после этого развалились, хоть и были куплены полтора месяца назад в более или менее уважаемом магазине "Salamander". Правильно, по тающему снегу лучше ходить босым.