Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Быков-quickly | Режим | Столпник | Не в фокусе | Идея фикс | Злые улицы | Всё ок | Понедельник | Всюду жизнь | Московские странности
/ Колонки / Московские странности < Вы здесь
Когда-то мы купались на Ленинских горах
Дата публикации:  19 Июля 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Не новость, что, когда показываешь родной город приезжему, его видишь немного иначе: присматриваешься чужими глазами. С месяц назад мне позвонила бывшая жена Мари, француженка, с которой я не виделся почти 15 лет - с тех пор, как мы развелись. А в Москве она и вовсе не бывала с 1986 года. И спросила, буду ли я в городе в середине июля: она с детьми вдруг решила провести отпуск в России. Прилетает в Петербург, а потом поплывет на пароходе через Ладогу, по каналам, по Волге и прочим водным путям в Москву, где проведет два дня. И ей было бы приятно со мной повидаться - столько времени прошло. И она была бы благодарна, если бы я смог с ней и с ее детьми погулять по Москве.

А мне тоже было приятно с ней повидаться. Столько времени утекло, как все поменялось! Интересно, как она выглядит? И каковы ее дети? Впрочем, я знал, что они вряд ли похожи на французов, как их принято представлять. Второй муж Мари - выходец с Мадагаскара, мальгаш, так что тринадцатилетние близнецы, брат и сестра, должны быть очень смуглыми. А Мари - француженка из француженок. Носительница гордого дворянского имени с двумя de - Marie Monique Benoiste de Laubier de Beneix. И что ее угораздило два раза выходить за метеков? Это особая история, но отчасти, видимо, дело в удвоенной дворянской приставке.

Как большинство французов из хороших образованных семей, Мари космополитка и придерживается левых взглядов. К аристократии относится с презрением: "Все эти титулованные - полные придурки. Гордятся своими предками, а сами ничтожества. А наш род, слава богу, не древний, он известен только с XVII века".

Был, правда, случай, когда она сильно вспомнила о своем происхождении.

Дело в том, что, когда француз вступает в брак с иностранцем, он кроме паспорта должен представить выписку из метрики, свидетельствующую, что он французом является по рождению. Получивший французское гражданство каким-то другим образом, естественно, тоже жениться может, однако это несколько другая процедура. Но уж в том, что Мари совершеннейшая француженка по рождению, она никак не сомневалась, хотя и родилась в столице республики Мали, городе Бамако, где ее отец, инженер, что-то строил. Произошло это в 1960-м, как раз накануне провозглашения независимости Мали.

Итак, она запрашивает, как положено, в государственном архиве свою метрику. И выясняется, что малийцы, обретя независимость от французов, на радостях спалили все архивы и никаких свидетельств того, что Мари француженка, не имеется.

Но ведь родители точно французы?

Тут оказывается, что ее отец родился в области Палатинат, то есть в немецком Пфальце, в 1920-е годы находившемся под французской юрисдикцией. Соответственно, возможно, он и не француз вовсе, а немец, а французскость Мари оказывается под еще большим вопросом.

Тут Мари взорвалась: "Что?! Я не француженка?! Мой предок был секретарем кардинала Мазарини. Обоим моим прапрапрапрадедам гильотиной головы оттяпали. Мой дед воевал вместе с генералом де Голлем!" Но, к счастью, все уладилось. Истина восторжествовала. Мы поженились в переулке Грибоедова.

Итак, в означенный день и час я приезжаю в Северный речной порт. Там идет некая пароходная жизнь. Причаливают и отчаливают прогулочные кораблики. Высится здание, знаменитое благодаря фильму "Волга - Волга". Погода - великолепная. Пароход "Леонид Соболев", на котором должна прибыть Мари с детьми, немного задерживается. Но вот к причалу подкатывают несколько туристских автобусов, и наконец вдали появляется "Соболев", швартуется, с него начинают выгружаться французские туристы, человек четыреста, в основном супружеские пары в годах. Выходит по трапу и Мари с Аиной и Аленом. У Аины длинные косички-дреды, а у Алена уже пробиваются усики. И оказывается, что смесь мальгаша и северной француженки дает потомство, больше всего похожее на таджиков. Или таджикских цыганят. А Мари - она с возрастом стала еще больше похожа на француженку, как их представляют. Выглядит - классно.

Позже, за ужином, я спросил Мари, кем собираются стать дети. "Ален - бездельник, ему бы только в футбол играть, а Аина пару лет назад меня изумила, заявив, что хочет стать президентом Республики. Идея совершенно дурацкая, но знаешь, тогда меня она обрадовала. Понимаешь, это говорит о том, что Аина с ее вовсе не французской внешностью себя чувствует полностью француженкой, и это очень важно". - "А по-мальгашски они говорят?" - "Сейчас я говорю лучше, чем они. Когда они были совсем маленькие, мы год прожили на Мадагаскаре, они быстро начали болтать по-мальгашски, а потом все забыли, отец-то с ними говорит по-французски".

Французские туристы рассаживаются по автобусам, а мы направляемся в сторону метро: дети, наслышанные о чудесах московской подземки, стремятся их увидеть воочию и сравнить с петербургской, которую уже видели.

Идем через парк, и Мари говорит: "Замечательно, что Москва такой зеленый город". И это правда. К счастью, в Москве зелени на самом деле много, уж точно намного больше, чем в Париже, и это ее сильно красит. Если бы не эти деревья и кусты, парки, бульвары и пустыри с лопухами, в Москве жить бы стало просто невозможно.

Входим в метро. Я объясняю, как пользоваться билетами. Так же, как в Париже. Только там и на выходе билет надо совать в турникет.

Станцией "Речной вокзал" близнецы не довольны, и справедливо: никаких ожидаемых красот. Но я их успокаиваю тем, что это довольно новая, далекая станция, а приедем в центр - там они все получат сполна. Едем. Аина и Ален друг друга фотографируют с билетиком московского метро, тараторят на парижском подростковом жаргоне. Пассажиры на этих не то цыганят, не то таджиков смотрят с любопытством. Москва к очень многому привыкла, но таких французов еще видела мало.

Я расспрашиваю Мари, как ей понравилось в Питере и как прошло путешествие на пароходе. Питер, в котором она раньше была один раз, в слякотную осеннюю погоду, конечно, очень красив. Петергоф, разумеется, ничем не хуже Версаля. Эрмитаж, по которому они пронеслись галопом, ошеломителен. А путешествие - замечательное. И Валаам, и Кижи - чудо. Каюты удобные. Кормили вполне хорошо. Обслуга ненавязчивая, только жалко, никто по-французски не говорит, да и по-английски не очень. И весьма интересно было останавливаться во всяких маленьких городках, в Угличе, в этом, как же он называется, что-то с мышами связанное? В этих городках - будто когда-то совсем давно, когда я не родилась еще, или как на Мадагаскаре... Да, забавно, на Аину и Алена смотрели как на какое-то диво, а одна старушка даже подошла к Аине и начала трогать ее косички, совершенно как ребенок.

А мне завидно: я до сих пор не проделал этот маршрут.

Приезжаем на Маяковскую, выходим, задираем головы на мозаики Дейнеки. Ален, разглядывая парящие в подземном небе аэропланы, спрашивает: "А зачем картины вделали в такие глубокие колодцы, рассмотреть трудно?" Я не нахожусь, что ответить: не рассказывать же подростку из Парижа про метафизику московского метро, пересказывать книгу "Культура 2" Паперного и толковать о том, что эти "световые окна", над которыми висит толща беспросветной косной материи, и есть гениальная символизация коммунистического фаворского света, который вот-вот да и пронижет все хтонические норы?

Садимся в следующий поезд. Выходим на "Театральной", я, став заправским чичероне, веду по переходу на "Площадь Революции". Там - манизеровские герои нашего светлого прошлого. Аина, глядя на бронзовых истуканов, спрашивает: "А почему они такие сгорбленные и депрессивные? По-моему, ils sont mal dans leur peau". То есть, переводя буквально, "им плохо в их коже", по нашему - "они не в своей тарелке".

Да уж какая кожа, какая тарелка! Запихнули рабочих, колхозниц, буденовцев, пограничников, спортсменов в погреб, навалили им плечи тонны глины - кому это понравится? Станешь депрессивным. Но сияющий от бесчисленных прикосновений револьвер пограничника на счастье трогаем. И поднимаемся на поверхность.

И тут Мари говорит: "Что-то не понимаю. На углу стояло ужасное здание, кажется гостиница, правда, я еще туда заходила купить за франки сигареты? И посередине площади тоже было большое здание, кажется гостиница. А это что за шампиньоны?" - "Была, Мари, и та, и другая гостиница. Теперь - нет. Зато есть шампиньоны - это световые колодцы, чтобы светить под землю, в торговый центр". - "Правда? Интересно..."

Направляемся к Красной площади, потому что как же без нее приезжему обойтись? На подходе я объясняю детям, что Красная площадь так называется не потому, что она красного цвета, хотя его хватает, а потому что по-старорусски "красный" - синоним "красивого". И вдобавок рассказываю про Муаммара Каддафи, который, побывав в Москве, этого факта не узнал, в результате чего у себя в Триполи построил Зеленую площадь из зеленого мрамора. Мари эту историю знает, если помнит, потому не слушает. И смотрит на буйство рекламы в сердце Москвы: "Господи, почти как в Лас-Вегасе!" У детей история про полковника Каддафи пролетает между ушей.

Ален меня спрашивает: "Кто это на лошади?" - "Маршал Жуков". Почему-то он совершенно не интересуется, кто такой маршал Жуков, хотя, я уверен, это имя слышит впервые. Зато, внимательно оглядев статую, задает вопрос: "А почему лошадь такая ужасная, на ней же нельзя ездить верхом?" Что я могу ответить?

Тем более: спроси у московских подростков, кто такие Монтгомери, Паттон и Леклерк, какой будет ответ?

Тут подходим к Иверской. И Мари говорит: "У меня склероз? Здесь же ничего не было, правда?" - "Не было, большевики сломали то, что было, а теперь опять есть, как было до них" - "Mais c'est genial - опять построить то, что когда-то уже было".

Жалко, наш путь пролегал мимо ХСС, там еще гениальнее.

А Ален вдруг интересуется: "Это чья могила?" И показывает на нечто вроде канализационного люка, только сильно позолоченное.

Смотрю. Видел-то уже много раз, но всегда забывал, снова читаю написанное на люке. Объясняю Алену, что это нулевая точка отсчета расстояний по всей России.

"А, понятно, это как на площади перед Нотр-Дам, у нас там то же самое, показано, докуда сколько километров". Мари отвлекается от созерцания рекламы и говорит: "Да что ты, разве в Париже это есть?" На что Аина реагирует с живостью: "Маман, а как же? Ты точно склеротичка! Там всегда фотографируются японцы!"

И мы все смотрим на то, как прихожане молятся в Иверской. Ален говорит Аине: "Видишь, они крестятся наоборот?" - "Как наоборот?" - "Гляди, справа налево". - "А как надо?" - "По-моему, слева направо". - "Да? Ну, наверно, так у русских положено".

Но тут, слава богу, без углубления в историю Церкви, мы минуем арки Иверской и выходим на Красную площадь. Там прогуливается некто ряженый Владимиром Ульяновым, ждет туристов и стоят стрельцы в красных кафтанах, с жестяными бердышами. И горбится брусчатка в сторону радужного Василия Блаженного.

На Красной площади, что ни говори, Вселенная искривляется особенным образом; особенно это заметно, когда там оказываешься редко. А что москвичу часто делать на Красной площади? Часто ли парижане ходят по Елисейским полям, хотя, конечно, Елисейские поля ни в коем случае не Красная площадь.

Выйдя на Красную площадь, мы тут же встречаем толпу французских туристов, приплывших с Мари на "Леониде Соболеве". Радостно здороваемся. Я показываю детям мавзолей. "А, там труп Ленина и лежит?" - спрашивает Ален. Да, говорю. "А когда он умер?" Объясняю, что уже больше восьмидесяти лет тому. "И как он выглядит?" Отвечаю, что не знаю, потому что повезло, никогда в мавзолее не был, мумию Ленина своими глазами не видел, но, по-моему, выглядит как кукла. "А посмотреть можно, давайте зайдем?" Огорчаю, что сегодня Ленина не показывают. Зато стоит Василий Блаженный, сияет всеми цветами радуги. Мари говорит: "По-моему, он раньше не такой яркий был. А что, он в старину тоже был так разноцветно окрашен?"

У меня тоже ощущение, что раньше Василий Блаженный выглядел поскромнее. Вообще, Москва была посерее. Или в памяти все потускнело? Что же касается того, был ли Василий Блаженный столь же разноцветным в XVI веке, то вряд ли. Тогда просто не существовало таких ярких красителей, как сейчас.

И тут я вспоминаю почти шок, испытанный мной, когда в 1970-е годы я впервые попал в Прикарпатье, в гуцульские края. Местный народ там, как Василий Блаженный, переливался всеми цветами радуги. Сорочки мужчин были вышиты ярчайшим бисером, на головах у женщин - флуоресцентных цветов японские платки с люрексом. А на некоторые дома смотреть можно было только с угрозой ослепнуть: их стены были сплошь выложены узорами из зеркал разных размеров, крыши же крыты полированной цинковой бляхой. Гуцулы всегда имели пристрастие к павлиньему оперению, но в старину, в силу отсутствия синтетических красителей и всяких блестяшек, особенно разгуляться не могли. Сейчас - пожалуйста. Так что, уверен, будь у русских зодчих XVI столетия современные краски, у них бы Василий Блаженный и вовсе получился как рыбка из Красного моря. Потому что русские всегда любили все разноцветное. Это и Мари подтверждает: "Боже, как ярко наряжены москвичи! У нас, пожалуй, себе позволяют такое только африканские дамы".

Идем дальше, по Варварке. Дети интересуются зданием "России": "Что это такое?" - "Гостиница. Говорят, самая большая в Европе, скоро сломают, и хорошо". - "А это все церкви?" - "Да" - "А зачем столько церквей?" - "Раньше еще больше было, да коммунисты поломали". - "Все равно непонятно, зачем столько церквей?" Что правда, то правда, в Париже такого количества церквей, как в Москве, нет и не было никогда. Но Париж не Рим на Тибре, не Третий Рим, не Стамбул, где мечетей и бывших церквей тоже уйма.

Аина спрашивает: "А мечеть в Москве есть?" Объясняю, что да, и не одна. Она говорит: "Странно, что-то я пока в Москве ни одного араба не заметила, и всего двух blacks заметила..." Втолковываю, что с арабами, да и с африканцами, у нас дело пока так себе, зато много, например, татар, которые на русских похожи куда больше, чем она - на француженку.

Выходим к Китай-городу. Заходим в церковь с покосившейся колокольней, прихожанки в платочках и в длинных юбках подозрительно косятся на цыганистых подростков. Идем вверх, к Ивановскому монастырю, говорю Мари, что именно тут Троцкий организовал первый концлагерь. "А теперь здесь что?" - "Кажется, опять монастырь". Но тут внимание моих французов приковывает гараж-"ракушка" в соседнем дворе. "Что это? Вот здорово! Наверно, русские очень любят свои машины, одевают их в такие персональные одежки!"

Блуждаем по кривым переулочкам Маросейки. Мари говорит: "Все-таки чудесный город! Почти деревня!" Сильно ли изменилась Москва за двадцать лет? "Ты знаешь, по-моему, как ни странно, нет. Другие машины, люди одеты по-другому, все поярче, но мне кажется, что город все тот же. И странно - у вас мало жирных людей. Россия, как я понимаю, небогатая, нездорово люди жиреют от бедности, а у вас люди - поджарые. Здесь толстых пузырей меньше, чем в Нью-Йорке и в Л.-А., где я недавно была..." А мне очень трудно представить, как я увидел бы Москву, если бы я в ней не был двадцать лет. Но проблема в том, что я - москвич. Я многого не замечаю. Аина натыкается на церковь, выкрашенную в ярко-розовый цвет: "Ну и ну!" И правда - невозможно представить, чтобы во Франции церковь выкрасили в цвет фуксии.

Выходим на бульвар. Собираемся присесть под зонтиками уличного кафе. Но тут по рельсам громыхает передвижное питейное заведение "Аннушка". И, естественно, принимается решение прокатиться на нем. Так что идем в сторону Мясницких ворот, к остановке, на бульварных газонах прохлаждается молодежь, дорожки заставлены шеренгами пустых пивных бутылок. Садимся в "Аннушку", мы - единственные пассажиры. Что-то пьем, катаемся по кругу.

Несколько лет назад я зачем-то уже провел в "Аннушке" с друзьями чуть не полдня. Когда мы из нее вылезли, нас основательно шатало, подозреваю, не только от выпитого, но и от бесконечного катания по кругу, от Грибоедова до Покровских ворот. В этот раз катались всего-то минут сорок, но вертижи все равно начались. И на этом коротком круговом маршруте разговор зашел на неизбежную тему - про политику, про то, что во Франции левых от правых уже не отличить, а в России Путин точно начальником как-нибудь да останется, что дело плохо. И про терроризм, про то, как его переживают москвичи и парижане. Про то, что все устали и никто ничем уже не интересуется. Тут оказывается, что Мари и дети ничего не знают о терактах в Лондоне, случившихся тремя днями раньше.

Телевизор на корабле, кажется, был, но только с русскими каналами, никто не смотрел. Интернета не было, а гиды, которые, возможно, что-то знали, наверно, решили не портить отдыхающим отдых.

Покидаем "Аннушку", покупаем у старушки возле метро малину. "У, какая сладкая, какая сочная, не то что у нас!" - радуются дети. У входа в подземный переход попрошайничают очень смуглые подростки-нищие, наверно, таджикские цыгане. Точь-в-точь Аина и Ален, если их не мыть неделю. Идем в сторону Сретенки и Лубянки, по пустынным переулкам. У длинного мрачного здания ФАПСИ дежурят автоматчики. Спускаемся к Неглинке, нас облаивает стая бездомных собак, проходим по Петровским линиям - у "Будапешта", где казино "Фантомас", стоит дорогущий автомобиль, обмотанный лентой с бантиком. "А это что?"

Объясняю - казино. Приз. Русские вообще очень любят играть, если судить по количеству казино и прочих игорных мест в Москве. "Да, в Париже-то вообще ни одного казино нет..."

Уже хочется есть. Предлагаю пойти в "Гоголь", в Столешников. Кормят так себе, но зато там забавный двор. Мари и дети с радостью соглашаются: оказывается, они очень любят Гоголя. У гостиницы "Мариотт-Аврора" ряд лоснящихся "Мерседесов", "Рейндж-роверов", "БМВ" и даже парочка "Роллсов", все - новенькие. "Здесь что, машины продают?" - спрашивает Ален. Да нет, говорю, просто стоят. Входим в Столешников, где сплошь "Hermes", "Burberry", "Ferragamo", "Vivian Westwood" и прочий шик. Из подворотни, где "Гоголь", доносится электронный грохот. Оказывается, происходит саунд-чек какой-то французской группы, у которой через час начинается концерт. Аина, не иначе большой знаток французской музыки, корчит гримасу и произносит: "Beurk, c'est du beauf'", что перевести можно как "блин, это полный отстой". Так что в "Гоголь" мы не идем. Надо искать что-то другое. Мне сдуру приходит в голову предложить кафе "Chez Jean Jacques", который держит тот же Митя Борисов, хозяин "Гоголя". Предложение решительно отвергается: что за чушь, в Москве идти в "парижское" кафе? А есть что-нибудь русское? Но не в мажорный "Пушкин" же вести, это мне не по карману. Вспоминаю, что неподалеку - тихий "Беж", где ничего особенно русского нет, но кормят прилично и не слишком дорого.

Выходим на Кузнецкий мост. Мари заинтересовывается "Елками-палками", но там полно народа, да и пойти в этот русский фастфуд - то же самое, что в Париже русского отвести попробовать французскую кухню в туристское заведение с фиксированным меню где-нибудь на Монмартре. Так что остается "Беж", потому что есть уже очень хочется.

От голода моих французов отвлекает развал с видеокассетами, CD и DVD. У Мари, режиссера-документалиста и заядлого синефила, отвисает челюсть оттого, что торгуют фильмами, только-только вышедшими на экран и в продажу ни в коем случае не поступавшими, и от непостижимого для нее факта, что DVD стоят по сто рублей. Ален и Аина начинают перебирать коробки с новейшими играми. Но выясняется, что все - только по-русски, в лучшем случае по-английски, а у них как у истинных французов с языком народа, живущего за проливом, нелады.

Добрели до "Беж", где во дворике, к счастью, пустынно. Все милого песочного цвета, тихо ужинают представители нашего вроде как укореняющегося среднего класса. Долго читаем меню, для французов английские названия блюд затруднительны. Я толмачу. Наконец решаем - дети просят маринованную свинину, мы с Мари - утку. Миленькая официантка меня спрашивает: "Французы?" - "Ну да". - "Смешные такие".

Потом присоединяется моя жена. Затем Аина и Ален наконец дорываются до вожделенных и привычных свежевыжатых соков и десерта - она до яблочного штрюделя ("Maman, c'est quoi "strudel"? - "Un gateau viennois". - "Ah bon..."), он до милкшейка. Заодно просят попробовать наше пиво, потому что, посмотрев карту вин, Мари морщится. Она интересуется, почему нет русского пива, а только бельгийское и чешское, что, в России пиво плохое? Объясняю, что в России пиво иногда вполне ничего, не хуже французского, но пить его кроме как на улице или дома у среднего класса почему-то считается дурным вкусом. "Ah bon?..."

Уже вечер. Дети спрашивают: "Маман, а мы завтра в Москве будем купаться? Ты же нам рассказывала, как ты купалась здесь в реке, прямо в городе". Было такое. Мы когда-то купались под Воробьиными, бывшими Ленинскими, горами. Теперь - не покупаешься. Москва-река как Сена. Плюхнешься - заболеешь гангреной либо дизентерией. И где же искупаться французам? Завтра ни я, ни жена чичероне уже быть не сможем - заняты по горло. Отправить в Серебряный Бор - как Мари и дети, не знающие ни слова по-русски, туда доберутся с парохода, на котором ночуют, как разберутся, где пляж?

И жене приходит в голову гениальная идея. Если в городе Москве уже не искупаешься - можно отправиться, как многие москвичи, на Клязьминское водохранилище. Тем более что "Леонид Соболев" стоит рядышком с причалом, откуда кораблики и "Кометы" плавают в сторону пансионата, на водохранилище. Пишем в блокнот Мари трудно произносимое название "Kliazminskoye vodokhranilichtche", даем подробные инструкции.

А потом мои французы стремятся обратно в метро. Отпустить их, чтобы они от "Речного вокзала" шли в темноте через парк, так понравившийся Мари, а потом по территории порта, где ночью неизвестно что происходит, - это как ночью отпустить иностранца в Булонский лес. А провожать - уже нет времени. Я долго внушаю, что куда проще вызвать такси. "Нет, мы на метро, дети хотят!" Но детей удается уломать.

Приезжает такси - "Citroen". За рулем удивительно милый шофер, обязующийся довести пассажиров прямо до трапа "Леонида Соболева". Что и было сделано.

Вечером следующего дня Мари мне позвонила и сказала, что на "клиассмензкоэ водокранилише" они съездили очень хорошо, купались. Правда, попали под ливень и была гроза. Зато - сияла радуга.

Рано утром следующего дня она с детьми вернулась в Париж. Когда увидимся снова, и увидимся ли - бог весть.

Не знаю, что они узнали про Москву благодаря моим экскурсионным стараниям. Что я узнал про свой город - также не совсем ясно, но что-то понял. Например: Москва какой была, такой и осталась, и церкви у нас умеют раскрашивать как, пожалуй, нигде больше. Кроме, возможно, Мадагаскара: на фотографии я видел церковь в мальгашской деревне, выкрашенную в истошно лимонный цвет. Возможно, Аина потому и поразилась московской церкви цвета фуксии, что вокруг не было пальм, а была - почти Европа, только совсем, совсем другая.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Никита Алексеев, По рельсу туда и обратно /12.07/
Монорельс работает с 10.00 до 16.00, что уже замечательно в своей бессмысленности. Это - дорога для бездельников, ни на работу из дома, ни с работы домой на ней не доедешь, можно кататься в свое удовольствие.
Никита Алексеев, Вокруг Татхагата /05.07/
Сколько же народа трудится в загадочном посольстве под номером "067"? И на каком автомобиле передвигается посол, если в лучшем случае атташе при советнике по культуре катается в "Бентли", эскортируемом джипом охраны? Представить страшно. На "Даймлере" из чистого золота?
Никита Алексеев, Подсчет бород /28.06/
На эскалаторах "Тимирязевской" и "Чеховской" я обнаружил закономерность. В первом случае бородатых оказывается от 2 до 7, вне зависимости от дня недели или времени. Во втором разброс - от 6 до 21. Не надо быть социологом, чтобы понять: это весьма интересный общественный факт.
Никита Алексеев, Если хочется сладкого /21.06/
Слоган шоколада "Ritter Sport" "Quadratisch, Praktisch, Gut!" хозяин одного рекламного агентства путем плагиата использовал для рекламы кафельной плитки. В своей продукции, правда, писал кириллицей: "Квадратиш, Практиш, Гут", чем и отбоярился от наезда немецких шоколадников.
Никита Алексеев, Между тетей Мотей и старухой айсоркой /14.06/
Стоматология - это хорошо. Судя по обилию "Стоматологий" в нашем городе, москвичи наконец стали больше заботиться о состоянии своих зубов, а это, безусловно, свидетельствует как о росте благосостояния, так и культуры.
предыдущая в начало следующая
Никита Алексеев
Никита
АЛЕКСЕЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки: