Есть такая важная вещь, как корреляция. То есть взаимная зависимость элементов системы. Она оказывается чрезвычайно полезна потому, что благодаря ей мы можем не простукивать все до единого составляющие этой системы, а ограничиться только некоторыми параметрами. Опытному врачу бывает достаточно нескольких показателей, чтобы понять, в чем проблема больного. Знающий мастер обычно быстро определяет поломку, поскольку знает ключевые точки. Наконец, именно благодаря этому мы можем реконструировать внешний вид динозавров и других животных, которых никогда не видели и от которых до нас дошло иногда всего несколько костей. Потому что если вот эта кость такая, то соседняя должна быть такой, а мышцы на ней располагались вот так, - и в результате получается довольно точная модель.

Корреляции оказались чрезвычайно важными для управления обществом и экономикой. Потому что невозможно ежеминутно проверять состояние всех элементов такой сложной и постоянно движущейся системы, как современная экономика и современное общество в целом. Поэтому и были выработаны, например, несколько показателей, по которым обычно определяют текущее состояние экономики. И социальные процессы в принципе (есть, конечно же, множество частных аспектов и подсистем, так что поле социологии и других социальных наук чрезвычайно широко) опознаются по некоторым достаточно компактным данным.

Однако все это, похоже, не имеет отношения к нашему общественному организму. Как это ни прискорбно. Диагноз поставить никак не получается, потому что вся система абсолютно разбалансирована - и никто, похоже, даже не собирается ее хоть как-то собрать. Более того, практически никому даже не приходит в голову, что такая задача может перед нами стоять. Скажем, в экономике одни показатели (например, уровень зарплаты наемных работников) неизмеримо ниже стандартов развитых стран, а цена продукции на выходе - такая же, если не выше. Заводить об этом разговор бесполезно: тут же крик про рынок, которому нельзя мешать. При чем здесь рынок, когда не работают никакие базовые корреляции, непонятно.

Правда, при взгляде из Европы наше отечество и раньше производило странноватое впечатление именно в области корреляций. Например, к нам не очень приложимы выработанные там представления о жизненном уровне. Поэтому когда любопытствующие западные люди спрашивают меня о жизненном уровне, я уверенно отвечаю: у нас его нет. По крайней - в данный момент. Потому что, с одной стороны, никто не может сказать, какие потребности необходимо считать жизненно важными (для таких людей, как я, положим, выход в Интернет и еще целый ряд вещей несомненно жизненно необходимы, однако никто у нас не станет заносить такие расходы в какую-либо "потребительскую корзину"), а с другой стороны, между разными видами расходов нет баланса. То есть если в Европе можно довольно уверенно говорить, что у человека с таким-то доходом обычно такая вот квартира, такая машина, такая одежда и прочее, то у нас может быть что угодно. И это не достижение новейшего периода нашей истории: почти двести лет назад один весьма добропорядочный немецкий писатель изумленно рассуждал о петербургских барышнях, которые просят милостыню, а на собранные деньги покупают дорогие румяна и белила. Косметическое производство добилось с тех пор немалых успехов, что не могли не отметить петербургские, московские и другие барышни с самым разным формальным уровнем доходов.

К традиционным нестыковкам нашего общества в самое последнее время добавились новые диспропорции, причем касающиеся, судя по всему, достаточно важных связей. Вот одна из таких диспропорций: по демографической структуре Россия напоминает вполне приличные страны Европы (здесь, правда, надо оговориться, что есть исключения для некоторых регионов и для некоторых этнических групп мигрантов), то есть она находится среди стран с низкой рождаемостью и стареющим населением (правда, и смертность у нас высока, но здесь положение в самое последнее время стало чуть лучше и, возможно, немного выправится). В то же время по другим показателям она оказывается в соседстве с далеко не благополучными странами третьего мира. Прелесть этого промежуточного положения в том, что мы подбираем минусы с обеих сторон, не получая почти никаких плюсов. Беда еще и в том, что в соседстве с третьим миром мы оказались в значительной мере по своей вине (нам, правда, активно помогали), и по разным причинам. Кому-то было выгоднее что-нибудь продать или перепродать. Кому-то было легче клянчить иностранную помощь, изображая из себя сирого и убогого. О результатах в целом люди, не обладающие сознанием взаимозависимости элементов общества, не думали (о слабости понимания причинно-следственных отношений в российских умах я уже писал). В результате и помощь-то оказывалась нередко достаточно бессмысленной, потому что нас пытались облагодетельствовать, будто мы вчера с ветки свалились, а это все-таки не так. Не надо, скажем, открывать у нас какие-нибудь языковые курсы, потому что иностранные языки в России преподают уже триста лет. Нужно содействовать нормальной работе наших преподавателей.

Нельзя сказать, чтобы в этой разбалансированности не было совсем ничего позитивного. В России сохраняется высокий уровень образованности. Разумеется, мы не будем обманывать себя и сделаем поправку на то, что и школы у нас бывают, мягко говоря, не идеальные, и доучиваются не все, а уж что касается высших учебных заведений, то здесь разнообразие просто не поддается описанию. И все же, при всех этих очевидных минусах, высокий уровень образованности - несомненный плюс, который, в силу той же корреляции, оказывает многообразное влияние на общество в целом. То есть не только на то, как работают люди каких-нибудь профессий. А именно на общество в целом. Это, может быть, главная причина, по которой мы еще не свалились окончательно в яму тех "развивающихся стран", которые сколько ни развиваются, так никак никуда не разовьются.

Но вот именно здесь нас поджидает одна из самых примечательных загадок российского общества. Это наше студенчество. Оно тоже ни с чем никак не соотносится. И удивление В.Глазычева в этом отношении - совсем не случайное. Удивляться бы надо скорее тому, что на это до сих пор практически не обращали внимания. И дело не в только в том, что наших студентов никак не получается заставить работать "по-западному", когда студенты самостоятельно готовятся ко встрече с преподавателем, чтобы не просто слушать его, а вести с ним диалог - хотя это, разумеется, очень важно. И не только в том, что наши студенты страдают, как и все общество, отсутствием солидарности (слово не даром иностранное, у нас ее практически никогда и не было, была только круговая порука, а это совсем-совсем другое). Дело в том, что наше студенчество вообще не участвует в общественной динамике в качестве активной силы. В разных других странах именно студенты в случае чего первыми выходят на улицу. Я подчеркиваю: в разных странах, не только в развитых странах Запада или развитых странах Востока (в Японии или Южной Корее, например). На разных континентах, при разных конфессиях, при разных уровнях экономического развития, при разных политических устройствах студенты - наиболее активная часть общества. То же и на постсоветском пространстве: хоть в Закавказье, хоть в Молдавии. У нас же студенты пару раз вышли потребовать для себя халявы, да и то как-то вяло.

Просто поразительно. И так же поразительно то, что этим никто не интересуется. А ведь эта ситуация сложилась не сейчас. Ведь и политико-социальные события конца 80-х - начала 90-х годов в России (в отличие от других республик СССР, а затем и самостоятельных государств) обошлись без студенчества. Это была, так сказать, революция людей среднего и старшего возраста. Проблем у нашего общества с того времени меньше как-то не стало. Но сейчас потенциал "стариков" подходит к концу (даже по одним физическим причинам, а есть еще психическая усталость), и это место никто не замещает. Потому что студенчество по-прежнему такими глупостями не занимается. А кто будет заниматься?