Одним из требований классической риторики была уместность речи. Правда, у нас риторику никогда особенно не уважали. Во времена Московского царства ее и вовсе заклеймили как опасное "латинство", чуждое православному духу. Между тем уместность - чрезвычайно важный параметр языка, используемого для общения. Вот у нас стало уже общим местом (еще привет от риторики) упоминать премьерские высказывания Черномырдина как образцы плохого владения языком. И совершенно напрасно. Русским языком Черномырдин владеет очень даже неплохо, только это не тот язык. Язык людей дела, действующих во вполне определенных обстоятельствах (это там, где, как поведал в свое время Лужков, выполняются только те указания, которые отдаются матом). Беда с сентенциями премьера была только одна: они были неуместны, поскольку публичная политика, по крайней мере в согласии с традиционной нормой, предполагает несколько иную манеру выражения.

Столкновения разных сфер общения бывают в разных местах и в разное время. Вот американка, много лет прожившая в Нью-Йорке, прилетает к родителям в Техас. На аэродроме над ней все смеются, извиняясь: вы там, в Нью-Йорке, очень уж смешно говорите (правда, и жители мегаполиса в долгу не остаются: у них в любимых персонажах "техасский парень", президент, за которым записывают высказывания с большой охотой, и дело здесь, правда, не только в уместности, как у Черномырдина). Но надо уяснить, хотя на это как-то не обращают внимания, что для нас вопрос уместности речи важен очень и очень, причем как в наших внутренних делах, так и во внешних.

Вот в Академии наук серьезная иностранная делегация пытается выяснить, какие совместные проекты можно осуществлять с нашими учеными. Один за одним выступают эти наши ученые: кто с отчетом об успешно проделанной работе ("у нас давние и хорошие связи"), кто с жалобой на иностранных коллег ("не находит понимания позиция российских ученых"), кто пытается быстро-быстро и явно не к месту рассказать в подробностях о своей методике, которую, конечно же, иностранные представители должны поддержать, и, наконец, любимая российская забава: это вынести сор из избы и приняться втягивать иностранные инстанции в какие-либо наши внутренние скандалы в качестве арбитра и соучастника ("сотрудничать надо не с теми-то, а с теми-то, потому что те вот отжили, бесперспективны, настоящая науки развивается совсем в другом месте" и проч.). Не выдерживает представитель иностранного отдела академии и прямым текстом объясняет: необходимо не говорить о том и о сем, а наметить три-четыре серьезных проекта, которые имели бы широкий общественный резонанс (ничего не поделаешь, иначе в наше время не получается). В ответ российские партнеры ничего предложить не могут. Зато потом большинство наверняка оценивает свои выступления как удачные.

Вечером того же дня беседа с западным менеджером, работающим в Москве. Он тоже жалуется на трудности общения. Чтобы разобраться с проблемой, провел эксперимент: предложил русским подчиненным написать на доске типичные черты западных людей и русских. Когда на доске образовалось два столбика надписей, стер прежние рубрики и написал новые: "начальники" и "подчиненные". Оказалось, что подходит.

Неосознанное восприятие западного (иностранное в первую очередь воспринимается как западное, при слове "иностранный" редко кто подумает об Индии или Венесуэле - разве что о Турции, куда ездил на отдых) как верхней инстанции, при том что в открытую это чаще всего не признается, приводит к неповторимому сплаву амбиции и обиды, успешно питающих друг друга, откуда множество бестолковости в том самом "межкультурном общении", которое теперь уже преподается как специальность. У меня, например, всегда возникал недоуменный вопрос при разговоре о "зарубежной литературе" (которую тоже преподают как предмет). За рубежом множество литератур, и они разные. Их "иностранность" не является действительно качественным показателем. Можно говорить о мировой литературе, и тогда российская литература окажется ее частью, а не оппозицией всему остальному миру, как это получается при противопоставлении родной и зарубежной словесности. Еще глупее говорить о "зарубежной науке", хотя и это выражение успешно пережило политические перемены последнего времени.

Жалуются, что нас "там" не понимают. А что мы сделали, чтобы нас понимали? Ведь они совсем не обязаны это делать. Насколько мы их заинтересовали, насколько продумали те самые уместные способы выражения, которые могли бы облегчить понимание? Наконец, как оценивается результат контактов и какие из него делаются выводы? Ответы на эти вопросы дать нетрудно. Я сам уже достаточно давно стараюсь избегать роли устного переводчика при разного рода встречах. Во многих случаях просто невозможно произнести на европейском языке в прямом виде то, что наши люди то и дело выдают в качестве вклада в общение между народами. А все время вести на ходу соответствующую редактуру утомительно, да и роль твоя получается какая-то глупая: кого обманываешь и зачем (это как подсказывать плохому ученику)?

В этом отношении американский прагматизм демонстрирует невероятную эффективность. Один из залогов успешной экспансии американской культуры - ее простота в массовом экспортном варианте. Как говорилось в одной кинорекламе, "В этом фильме больше стреляют, чем говорят". Правда, надеяться на пиджин как предельно простой способ общения не стоит: время для этого безнадежно ушло. Пиджины (и креольские языки) формировались в эпоху классического колониализма, а сейчас нужны иные языковые структуры, хорошо входящие не в обиход рабского труда на плантациях, а в каналы массовой коммуникации.

За этой неумелостью общения с внешним миром стоит и хаос в общении "внутреннем", с соотечественниками и с самим собой. Вот Лимонов обращается к гражданам России (или к мировому общественному мнению? порой не совсем ясно) с зажигательными речами в духе второго съезда РСДРП (а может быть, третьего или пятого? не помню, боюсь ошибиться). Все здорово. Только одна беда: с тех пор прошло сто лет и многое в мире изменилось. Прошлые речи неуместны. Не стоит думать, что Пушкин, если бы родился в наше время, писал бы точно те же стихи, что и тогда (на этот счет на Московской художественной ярмарке опять возникла дискуссия, и опять нашлись люди, усомнившиеся в том, что Пушкин в наше время был бы иным поэтом).

Упомянутый Ковалевым художественно-диссидентский журнал "А-Я" действительно был любопытным языковым покушением: попыткой сделать все "как у людей". То есть вот у вас там, на улице, определенный политический режим, а мы тут, за занавеской, делаем вид, что у нас все идет как у нормальных людей, мы тут занимаемся искусством не хуже других и рассуждаем о нем тоже нормально. Правда, зарубеж тоже при этом выступал в роли начальника, а двуязычность воспринималась не столько как практический ход, сколько как символическое действо, вроде заклинаний на священном всеми забытом языке. Но самое главное: выведенный в пробирке лабораторный экземпляр, выпущенный в естественную среду, продемонстрировал свою нежизнеспособность, оставшись трогательным памятником истории, вроде чертежа ракеты, сделанного народником Кибальчичем на тюремной стене.