Русский Журнал / Колонки / Картинки
www.russ.ru/columns/pictures/20040305.html

Модернизм для Матрицы
В связи с выставкой Юрия Злотникова в ГТГ на Крымском валу

Андрей Ковалев

Дата публикации:  5 Марта 2004

Есть одно явление, за которое русская культура должна быть благодарна Госдепу и ЦРУ. Абстракционизм, который эти замечательные организации насаждали в Советском Союзе. И особая благодарность - за то, что Юрий Савельевич Злотников стал тем, кем стал. Правда, пионер русской послевоенной абстракции свою причастность к проискам ЦРУ категорически отрицает и утверждает, что развивал традиции Кандинского и противостоял утопизму Казимира Малевича.

Это очень интересная деталь: ультракоммунистическую утопию Малевича советские художественные диссиденты неизменно отвергали (по понятным причинам). Зато она сильно увлекала их западных коллег - европейских и американских абстракционистов. Еще интереснее тот факт, что именно их, леваков и троцкистов во главе с Климентом Гринбергом, ЦРУ подрядило для пропаганды в послевоенной Европе идеалов свободного общества.

Правда, результат совместных усилий Эдварда Гувера и прокоммунистически настроенных леваков оказался довольно парадоксальным: их восточноевропейские клиенты по неизвестной причине впали не в тот строгий минимализм, который им предлагали заокеанские наставники, а в самую разудалую метафизику, как, например, мастера лианозовской школы. Метафизический салон на многие десятилетия стал торговой маркой андерграунда - именно за глубинной метафизикой, которой так не хватало свободному обществу, и охотились по баракам дипломаты и инопресса.

Но машины с дипномерами не скапливались возле мастерской Юрия Злотникова - художник удачно пробежал по поверхности метафизического болота, в которое провалилось почти все послевоенное русское искусство. Он связался совсем с другой компанией, прилепился к совсем другой утопии. "Моими друзьями были не художники, а математики, философы, кибернетики, психофизиологи. Для меня искусство - прежде всего исследование. Важно не отдаваться стихии эмоционального самовыражения, экспрессии, а анализировать". И никакого затхлого барачного модернизма!

Злотниковские "Сигналы", появившиеся к конце пятидесятых - начале шестидесятых, - двери, открытые в широкий Космос, населенный эйдосами. Нет нужды говорить о том, что пространство, в котором витают все эти цветные пятна, - вовсе не трехмерное, а геометрия - совсем уж неэвклидова. В общем - "Знание-сила!"; именно так выглядели истинные шестидесятые. Молодые технократы чувствовали себя победителями времени и пространства. Если присмотреться повнимательней, окажется, что это была социальная утопия в духе старого доброго Платона. В серии ранних автопортретов Злотникова, где голый очкарик с пузиком смотрит на свое отражение в зеркале, видны совершенно немыслимые амбиции повелителя стихий, неумеренный пафос героев Стругацких.

В платоновском государстве места для бесполезных художников нет. Поэтому Юрий Злотников много занимался центральной художественной проблемой эпохи - технической эстетикой. Как истинный человек Оттепели он искренне верил, что искусство должно изменить материальную среду. А общество, как думали мечтатели шестидесятых, должно потом само эволюционировать в сторону общечеловеческих ценностей под воздействием новой, предельно эстетизированной среды. Злотников делал проекты научно-эстетической организации промышленных цехов, пробовал создать пульт управления производственным процессом, используя опыт изучения зрительного восприятия, воплощенный в "Сигналах". Но однажды ему предложили оформить некий военный объект. И тут в поэте-технократе взыграли рефлексы советского интеллигента. Он отказался - не захотел укреплять империю. Идея переустройства мира через тотальную его эстетизацию в очередной раз столкнулась с неразрешимой этической проблемой. Коллегам Злотникова по технократической утопии было сложнее - они остались творить лучшее в мире оружие для бюрократов первого в мире государства рабочих и крестьян.

Эти утопические позитивисты сами впали в предельную метафизику, читали все больше не Норберта Винера, а Кафку и Флоренского. Злотникову удалось как-то проскользнуть мимо всего этого метафизического маразма. Но из-за этого его так ни разу и не выставили в главном выставочном зале эпохи - Курчатовском институте. В пул эстетических диссидентов Злотников, замаравший себя сотрудничеством с властями, не попал, не фигурировал он и среди героев Перестройки, в ходе которой, как говорят, была открыта для всеобщего обозрения потаенная ветвь развития мировой культуры. Не фигурировал, наверное, потому, что был белой вороной - европейцем, средиземноморским рационалистом (тут права Екатерина Деготь).

Конечно, Злотников не избежал метафизических мутаций - достаточно посмотреть на вещи с характерными названиями "Русское пространство", "Мифологический космос", "Метафорическое пространство". Невнятный телеологический мусор разъедает идеальное чувство пространства, столь ярко проявившееся в шестидесятнических "Сигналах", а избыточные культурологические умствования с какой-то фатальной неизбежностью приводят к разрушению формы: к семидесятым у Злотникова стала исчезать поп-артистская яркость, а композиция куда-то поплыла. Но идеальное чувство формы, которая является высшей идеологией всякого настоящего модерниста, остановило художника на грани распада. А после того как морок рассеялся, то есть к восьмидесятым, все вернулось на свое место.

По ходу дела Злотников успел отметиться в самых различных стилях - от интеллигентского сезаннизма до экспрессивной бытовухи. Беда каждого русского художника в том, что перед ним вечно маячит высокая телеологическая цель - реконструировать утраченные части musee imaginaire, о котором писал деголлевский министр культуры Андре Мальро. Этот Воображаемый Музей упорно строил не любимый Злотниковым Казимир Малевич. Но совсем уж патологические формы музеестроительство приняло в шестидесятых.

Интересно, что Злотников - один из немногих, кто думал только о движении вперед, а не о восстановлении утраченного, - пока не стал лидером художественного рынка наших дней. До интерьеров, в которые можно повесить отточенные до кристальной ясности "Сигналы", новорусская общественность еще не доросла. Зато она беспрерывно возводит все новые и новые фрагменты своего собственного musee imaginaire -с параноидальными колоннами и башенками.

И все же Злотников, человек из далекой середины прошлого века, кажется, дождался своего часа. Молодежь вновь обуреваема технологическим оптимизмом, как в шестидесятых. Самые последние вещи художника исполнены в модной технике постерной печати на холсте и выглядят так, словно их оттиснул высший разум, причем сразу на жестком диске. Только в Матрице найдется место для старого модерниста.