Я как-то не очень люблю ходить на вернисажи вследствие развившейся у меня от долгой критической деятельности клаустрофобии, агорафобии и мизантропии. Но на этот раз я, кажется, оказался в некотором пролете. Инсталляция Ирины Кориной, как утверждают очевидцы, требовала моего личного присутствия. Пространство XL было перестроено так, что мне полагалось бы с вернисажной тусовкой толпиться в маленькой выгородке. Но когда я пришел на выставку, там уж не толпилась публика, а процветала тихая приватная торговлишка. Поэтому мне в одиночестве пришлось смотреть вверх, то есть в будущее, где располагались довольно правдоподобно выполненные имитации типовых мозаик семидесятых - с космонавтами, спортсменами и учеными. Но мое присутствие на вернисаже в real time было обязательно - поскольку выгородка, по словам Ирины Кориной и Елены Селиной, символизировала собой пространство "старой XL". А ведь и я там был, и мед там пил...

Но как оказалось - все больше по усам текло. Пространство славной старой XL оказалось совершенно пустым. Как можно понять из комментариев, молодая художница таким образом оценила "наследие прошлого десятилетия". А коллега Хачатуров сказал: "Внутри стен галереи десять лет художники сражались за свободу (мысли, творчества, интеллекта), а на деле их мир так и остался в плену трухлявых иллюзий, облезлых мифов, обшарпанных миражей". Как историка меня такой манифест радует. Можно с легким сердцем констатировать, что нулевые наконец начались, а девяностые - закончились. Как верный последователь Тынянова заверяю, что эпохи начинаются с тотальной ревизии всего и вся и ритуальных танцев на могилках еще не остывших покойников.

Поскольку я тоже отношусь к категории избыточно резвых живтрупов, то меня огорчает только одно - поругание братской могилки, где шевелится и моя тушка, произошло как-то слишком уж мягко и вежливо. Хотелось бы большего решпекту. Вываливания в перьях и прочих удовольствий. Однако ж, шутки прочь - наши девяностые и в самом деле никакого дискурса не создали. В шестидесятых никакого дискурса не возникло, вся телеология искусства выражалась в борьбе за "свободу творчества". История этой великой битвы достойна отдельного рассмотрения, однако ставшее распространенным мнение о том, что и радикалы девяностых инсталлировали в общественных пространствах свои бесконечно прекрасные задницы в целях достижения свободы творчества, мне лично кажется некоторым заблуждением.

Напротив, задача этой странной эпохи состояла как раз в освобождении от монументальных завалов дискурса, навязанного искусству уже в семидесятых-восьмидесятых. Тем не менее, Виктор Мизиано, например, считает высшим достижением девяностых вовсе не побег из дискурса, а странные конструкции из костылей и подпорок - "Гамбургский проект" и "Мастерскую визуальной антропологии". Художники, которые некогда входили в эти массонские ложи, до сих пор уверены в том, что приобщились к международному дискурсу, а Мизиано не счел возможным пригласить на "Москву-Берлин" Авдея Тер-Оганяна. Один из лидеров девяностых вовсе не имел наклонностей к приобщению к ценностям нового дискурса. Однако, былого уж не вернуть, поэтому опять процитирую коллегу Хачатурова - "Инфантильный радикализм девяностых - свидетельство растерянности сформировавшегося в мозаично-панельном рае с космонавтами на стенах и холуйством в душе человека перед Свободой мыслить, общаться и нести ответственность за то, что делаешь". Все, однако, зависит от точки зрения. У меня, например, возникло острое желание пройти через устроенную в галерее стенку, приблизиться к этому утопическому миру, воплощенному в псевдомозаиках.

Правда, тут получается некоторый временной параллакс - космонавт с мозаики застойных времен оказывается "будущим". Конечно, наступили времена, когда все будет "как при дедушке". Но для меня - и для Хачатурова тоже - визуальная среда брежневского мира продолжает оставаться чем-то травматическим. А вот Ирина Корина предъявляет всю эту невыразительную жвачку, которая украшает до сих пор секретные институты и дома культуры, в качестве некоего райского локуса. То есть появилось поколение, которое, как оказалось, может испытывать чувства к тем предметам, что у людей постарше вызывают рвотный рефлекс. Забавно, что фразеологизм "Воспоминания о будущем" (так названа инсталляция Ирины Кориной) восходит к знаменитому немецкому фильму о тарелочниках, прогремевшему в раннеперестроечные времена. Так что правильнее было бы назвать инсталляцию - "Back to the future". Или - "Вперед, в прошлое!". Другое дело, в какой форме будет возрождена художественная экономика застоя - идея нового андеграунда уж витает в воздухе, однако со стороны художественных властей пока что не делалось никаких сколько-нибудь решительных жестов для организации нового подполья.

От одной идеи о возвращении в тошнотворное болото застоя охватывает ужас. Шестидесятники в свое время испытывали столь же противоречивые чувства, когда Комар&Меламид предъявили им в семидесятых свой "ностальгический соцреализм", исполненный в формах уже давно отвергнутых официозом, а для всех нормальных людей представлявших абсолютное табу. Но что самое интересное: на прямой контакт с параллельно расцветающим брежневским монументальным футуризмом никто даже и не посягал. Отметим, что соцартисты древности апеллировали к еще более древним временам, то есть к высокому соцреализму сороковых, еще не исковерканному устремлениями к высокодуховному и истинному искусству.

А теперь мы видим, что настало время и для работы со вторым соцреализмом, идеально воплощенным в мозаиках и фресках, так привлекших Ирину Корину. Возможно, что и в самом деле настала пора изжить в себе брезгливость к фактурам времен застоя. Тем более, что на фоне тотальной эклектической шелухи нашего времени сухой и подтянутый стиль официоза семидесятых выглядит уже как какое-то вполне элегантное эстетство. Здесь следует отметить важную деталь - брежневский дом культуры, по всей видимости, отпечатался у Ирины Кориной еще в пубертатный период, точно так же, как у Ильи Кабакова в подсознании навсегда осталась сталинская коммуналка.

Вообще говоря, Елена Селина не зря гордится Кориной как "открытием" - в инсталляции Кориной очень профессионально обработано пространство. Даже слишком уж профессионально. Сказывается рука профессионального сценографа, который привык работать с сценической коробкой. И в данном случае получился своего рода театр, но без актеров. То есть, конечно, имеется апелляция к тотальной инсталляции им. И.Кабакова. Но тот монументализировал свои инфантильные травмы, а у Кориной всяческий намек на инфантилизм отсутствует.

Однако, удручает одно - мы опять имеем дело с хорошо темперированным эзоповым языком. Вот тут, кажется, и проходит настоящий водораздел с девяностыми, которые требовали как раз прямого высказывания. Так что закончить придется фразой из моего любимого Тынянова - "Творческая свобода" оказывается лозунгом оптимистическим, но не соответствует действительности и уступает место "творческой необходимости". Кто вернет будущее в страну непредсказуемого прошлого?